заспаны, - взял кофею; смотрю - Марфа Петровна вдруг садится подле меня, в
руках колода карт: "Не загадать ли вам, Аркадий Иванович, на дорогу-то?" А
она мастерица гадать была. Ну, и не прощу же себе, что не загадал! Убежал,
испугавшись, а тут, правда, и колокольчик. Сижу сегодня после дряннейшего
обеда из кухмистерской, с тяжелым желудком, - сижу, курю - вдруг опять
Марфа Петровна, входит вся разодетая в новом шелковом зеленом платье, с
длиннейшим хвостом: "Здравствуйте, Аркадий Иванович! Как на ваш вкус мое
платье? Аниська так не сошьет". (Аниська - это мастерица у нас в деревне,
из прежних крепостных, в ученье в Москве была - хорошенькая девчонка.)
Стоит, вертится передо мной. "Охота вам, говорю, Марфа Петровна, из таких
пустяков ко мне ходить, беспокоиться". - "Ах бог мой, батюшка, уж и
потревожить тебя нельзя!" Я ей говорю, чтобы подразнить ее: "Я, Марфа
Петровна, жениться хочу". - "От вас это станется, Аркадий Иванович; не
много чести вам, что вы, не успев жену схоронить, тотчас и жениться
поехали. И хоть бы выбрали-то хорошо, а то ведь, я знаю, - ни ей, ни себе,
только добрых людей насмешите". Взяла да и вышла, и хвостом точно как будто
шумит. Экой ведь вздор, а?
- Да вы, впрочем, может быть, все лжете? - отозвался Раскольников.
- Я редко лгу, - отвечал Свидригайлов, задумчиво и как бы совсем не
заметив грубости вопроса.
- А прежде, до этого, вы никогда привидений не видывали?
- Н.. нет, видел, один только раз в жизни, шесть лет тому. Филька,
человек дворовый, у меня был; только что его похоронили, я крикнул,
забывшись: "Филька, трубку!" - вошел, и прямо к горке, где стоят у меня
трубки. Я сижу, думаю: "Это он мне отомстить", потому что перед самою
смертью мы крепко поссорились. "Как ты смеешь, говорю, с продранным локтем
ко мне входить, - вон, негодяй!" Повернулся, вышел и больше не приходил. Я
Марфе Петровне тогда не сказал. Хотел было панихиду по нем отслужить, да
посовестился.
- Сходите к доктору.
- Это-то я и без вас понимаю, что нездоров, хотя, право, не знаю чем;
по-моему, я, наверно, здоровее вас впятеро. Я вас не про то спросил, -
верите вы или нет, что привидения являются? Я вас спросил: верите ли вы,
что есть привидения?
- Нет, ни за что не поверю! - с какою-то даже злобой вскричал
Раскольников.
- Ведь обыкновенно как говорят? - бормотал Свидригайлов, как бы про
себя, смотря в сторону и наклонив несколько голову. - Они говорят: "Ты
болен, стало быть, то, что тебе представляется, есть один только
несуществующий бред". А ведь тут нет строгой логики. Я согласен, что
привидения являются только больным; но ведь это только доказывает, что
привидения могут являться не иначе как больным, а не то, что их нет, самих
по себе.
- Конечно, нет! - раздражительно настаивал Раскольников.
- Нет? Вы так думаете? - продолжал Свидригайлов, медленно посмотрев на
него. - Ну а что, если так рассудить (вот помогите-ка): "Привидения - это,
так сказать, клочки и отрывки других миров, их начало. Здоровому человеку,
разумеется, их незачем видеть, потому что здоровый человек есть наиболее
земной человек, а стало быть, должен жить одною здешнею жизнью, для полноты
и для порядка. Ну а чуть заболел, чуть нарушился нормальный земной порядок
в организме, тотчас и начинает сказываться возможность другого мира, и чем
больше болен, тем и соприкосновений с другим миром больше, так что когда
умрет совсем человек, то прямо и перейдет в другой мир". Я об этом давно
рассуждал. Если в будущую жизнь верите, то и этому рассуждению можно
поверить.
- Я не верю в будущую жизнь, - сказал Раскольников
Свидригайлов сидел в задумчивости.
- А что, если там одни пауки или что-нибудь в этом роде, - сказал он
вдруг.
"Это помешанный", - подумал Раскольников.
- Нам вот все представляется вечность как идея, которую понять нельзя,
что-то огромное, огромное! Да почему же непременно огромное? И вдруг,
вместо всего этого, представьте себе, будет там одна комнатка, эдак вроде
деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки, и вот и вся вечность.
Мне, знаете, в этом роде иногда мерещится.
- И неужели, неужели вам ничего не представляется утешительнее и
справедливее этого! - с болезненным чувством вскрикнул Раскольников.
- Справедливее? А почем знать, может быть, это и есть справедливое, и
знаете, я бы так непременно нарочно сделал! - ответил Свидригайлов,
неопределенно улыбаясь.
Каким-то холодом охватило вдруг Раскольникова при этом безобразном
ответе. Свидригайлов поднял голову, пристально посмотрел на него и вдруг
расхохотался.
- Нет, вы вот что сообразите, - закричал он, - назад тому полчаса мы
друг друга еще и не видывали, считаемся врагами, между нами нерешенное дело
есть; мы дело-то бросили и эвона в какую литературу заехали! Ну, не правду
я сказал, что мы одного поля ягоды?
- Сделайте же одолжение, - раздражительно продолжал Раскольников, -
позвольте вас просить поскорее объясниться и сообщить мне, почему вы
удостоили меня чести вашего посещения... и... и... я тороплюсь, мне
некогда, я хочу со двора идти...
- Извольте, извольте. Ваша сестрица, Авдотья Романовна, за господина
Лужина выходит, Петра Петровича?
- Нельзя ли как-нибудь обойти всякий вопрос о моей сестре и не
упоминать ее имени? Я даже не понимаю, как вы смеете при мне выговаривать
ее имя, если только вы действительно Свидригайлов?
- Да ведь я же об ней и пришел говорить, как же не упоминать-то?
- Хорошо; говорите, но скорее!
- Я уверен, что вы об этом господине Лужине, моем по жене
родственнике, уже составили ваше мнение, если его хоть полчаса видели или
хоть что-нибудь об нем верно и точно слышали. Авдотье Романовне он не пара.
По-моему, Авдотья Романовна в этом деле жертвует собою весьма великодушно и
нерасчетливо для... для своего семейства. Мне показалось, вследствие всего,
что я об вас слышал, что вы, с своей стороны, очень бы довольны были, если
б этот брак мог расстроиться без нарушения интересов. Теперь же, узнав вас
лично, я даже в этом уверен.
- С вашей стороны все это очень наивно; извините меня, я хотел
сказать: нахально, - сказал Раскольников.
- То есть вы этим выражаете, что я хлопочу в свой карман. Не
беспокойтесь, Родион Романович, если б я хлопотал в свою выгоду, то не стал
бы так прямо высказываться, не дурак же ведь я совсем. На этот счет открою
вам одну психологическую странность. Давеча я, оправдывая свою любовь к
Авдотье Романовне, говорил, что был сам жертвой. Ну, так знайте же, что
никакой я теперь любви не ощущаю, н-никакой, так что мне самому даже
странно это, потому что я ведь действительно нечто ощущал...
- От праздности и разврата, - перебил Раскольников.
- Действительно, я человек развратный и праздный. А впрочем, ваша
сестрица имеет столько преимуществ, что не мог же и я не поддаться
некоторому впечатлению. Но все это вздор, как теперь и сам вижу.
- Давно ли увидели?
- Замечать стал еще прежде, окончательно же убедился третьего дня,
почти в самую минуту приезда в Петербург. Впрочем, еще в Москве воображал,
что еду добиваться руки Авдотьи Романовны и соперничать с господином
Лужиным.
- Извините, что вас перерву, сделайте одолжение: нельзя ли сократить и
перейти прямо к цели вашего посещения. Я тороплюсь, мне надо идти со
двора...
- С величайшим удовольствием. Прибыв сюда и решившись теперь
предпринять некоторый... вояж, я пожелал сделать необходимые
предварительные распоряжения. Дети мои остались у тетки; они богаты, а я им
лично не надобен. Да и какой я отец! Себе я взял только то, что подарила
мне год назад Марфа Петровна. С меня достаточно. Извините, сейчас перехожу
к самому делу. Перед вояжем, который, может быть, и сбудется, я хочу и с
господином Лужиным покончить. Не то чтоб уж я его очень терпеть не мог, но
через него, однако, и вышла эта ссора моя с Марфой Петровной, когда я
узнал, что она эту свадьбу состряпала. Я желаю теперь повидаться с Авдотьей
Романовной, через ваше посредство, и, пожалуй, в вашем же присутствии
объяснить ей, во-первых, что от господина Лужина не только не будет ей ни
малейшей выгоды, но даже наверно будет явный ущерб. Затем, испросив у ней
извинения в недавних этих всех неприятностях, я попросил бы позволения
предложить ей десять тысяч рублей и таким образом облегчить разрыв с
господином Лужиным, разрыв, от которого, я уверен, она и сама была бы не
прочь, явилась бы только возможность.
- Но вы действительно, действительно сумасшедший! - вскричал
Раскольников, не столько даже рассерженный, сколько удивленный. - Как
смеете вы так говорить!
- Я так и знал, что вы закричите; но, во-первых, я хоть и небогат, но
эти десять тысяч рублей у меня свободны, то есть совершенно, совершенно мне
не надобны. Не примет Авдотья Романовна, так я, пожалуй, еще глупее их
употреблю. Это раз. Второе: совесть моя совершенно покойна; я без всяких
расчетов предлагаю. Верьте не верьте, а впоследствии узнаете и вы, и
Авдотья Романовна. Все в том, что я действительно принес несколько хлопот и
неприятностей многоуважаемой вашей сестрице; стало быть, чувствуя искреннее
раскаяние, сердечно желаю, - не откупиться, не заплатить за неприятности, а
просто-запросто сделать для нее что-нибудь выгодное, на том основании, что
не привилегию же в самом деле взял я делать одно только злое. Если бы в
моем предложении была хотя миллионная доля расчета, то не стал бы я
предлагать так прямо; да и не стал бы я предлагать всего только десять
тысяч, тогда как всего пять недель назад предлагал ей больше. Кроме того я,
может быть, весьма и весьма скоро женюсь на одной девице, а следственно,
все подозрения в каких-нибудь покушениях против Авдотьи Романовны тем самым
должны уничтожиться. В заключение скажу, что, выходя за господина Лужина,
Авдотья Романовна те же самые деньги берет, только с другой стороны... Да
вы не сердитесь, Родион Романович, рассудите спокойно и хладнокровно.
Говоря это, Свидригайлов был сам чрезвычайно хладнокровен и спокоен.
- Прошу вас кончить, - сказал Раскольников. - Во всяком случае, это
непростительно дерзко.
- Нимало. После этого человек человеку на сем свете может делать одно
только зло и, напротив, не имеет права сделать ни крошки добра, из-за
пустых принятых формальностей. Это нелепо. Ведь если б я, например, помер и
оставил бы эту сумму сестрице вашей по духовному завещанию, неужели б она и
тогда принять отказалась?
- Весьма может быть.
- Ну уж это нет-с. А впрочем, нет, так и нет, так пусть и будет. А
только десять тысяч - прекрасная штука, при случае. Во всяком случае,
попрошу передать сказанное Авдотье Романовне.
- Нет, не передам.
- В таком случае, Родион Романович, я сам принужден буду добиваться
свидания личного, а стало быть, беспокоить.
- А если я передам, вы не будете добиваться свидания личного?
- Не знаю, право, как вам сказать. Видеться один раз я бы очень желал.
- Не надейтесь.
- Жаль. Впрочем, вы меня не знаете. Вот, может, сойдемся поближе.
- Вы думаете, что мы сойдемся поближе?
- А почему ж бы и нет? - улыбнувшись сказал Свидригайлов, встал и взял
шляпу, - я ведь не то чтобы так уж очень желал вас беспокоить и, идя сюда,
даже не очень рассчитывал, хотя, впрочем, физиономия ваша еще давеча утром
меня поразила...
- Где вы меня давеча утром видели? - с беспокойством спросил
Раскольников.
- Случайно-с... Мне все кажется, что в вас есть что-то к моему
подходящее... Да не беспокойтесь, я не надоедлив; и с шулерами уживался, и
князю Свирбею, моему дальнему родственнику и вельможе, не надоел, и об
Рафаэлевой Мадонне госпоже Прилуковой в альбом сумел написать, и с Марфой
Петровной семь лет безвыездно проживал, и в доме Вяземского на Сенной в
