собственноручно... Покаяния разные публичные при сем на себя налагают, -
выходит красиво и назидательно, одним словом, вам беспокоиться нечего...
Такой закон есть.
- Ну, по крайней мере с этой стороны, вы меня хоть несколько
успокоили; но вот ведь опять беда-с: скажите, пожалуйста, много ли таких
людей, которые других-то резать право имеют, "необыкновенных-то" этих? Я,
конечно, готов преклониться, но ведь согласитесь, жутко-с, если уж очень-то
много их будет, а?
- О, не беспокойтесь и в этом, - тем же тоном продолжал Раскольников.
- Вообще людей с новою мыслию, даже чуть-чуть только способных сказать хоть
что-нибудь новое, необыкновенно мало рождается, даже до странности мало.
Ясно только одно, что порядок зарождения людей, всех этих разрядов и
подразделений, должно быть, весьма верно и точно определен каким-нибудь
законом природы. Закон этот, разумеется, теперь неизвестен, но я верю, что
он существует и впоследствии может стать и известным. Огромная масса людей,
материал, для того только и существует на свете, чтобы наконец, чрез
какое-то усилие, каким-то таинственным до сих пор процессом, посредством
какого-нибудь перекрещивания родов и пород, понатужиться и породить наконец
на свет, ну хоть из тысячи одного, хотя сколько-нибудь самостоятельного
человека. Еще с более широкою самостоятельностию рождается, может быть, из
десяти тысяч один (я говорю примерно, наглядно). Еще с более широкою - из
ста тысяч один. Гениальные люди - из миллионов, а великие гении,
завершители человечества, - может быть, по истечении многих тысячей
миллионов людей на земле. Одним словом, в реторту, в которой все это
происходит, я не заглядывал. Но определенный закон непременно есть и должен
быть; тут не может быть случая.
- Да что вы оба, шутите, что ль? - вскричал наконец Разумихин. -
Морочите вы друг друга иль нет? Сидят и один над другим подшучивают! Ты
серьезно, Родя?
Раскольников молча поднял на него свое бледное и почти грустное лицо и
ничего не ответил. И странною показалась Разумихину, рядом с этим тихим и
грустным лицом, нескрываемая, навязчивая, раздражительная и невежливая
язвительность Порфирия.
- Ну, брат, если действительно это серьезно, то... Ты, конечно, прав,
говоря, что это не ново и похоже на все, что мы тысячу раз читали и
слышали; но что действительно оригинально во всем этом, - и действительно
принадлежит одному тебе, к моему ужасу, - это то, что все-таки кровь по
совести разрешаешь, и, извини меня, с таким фанатизмом даже... В этом,
стало быть, и главная мысль твоей статьи заключается. Ведь это разрешение
крови по совести, это... это, по-моему, страшнее, чем бы официальное
разрешение кровь проливать, законное...
- Совершенно справедливо, страшнее-с, - отозвался Порфирий.
- Нет, ты как-нибудь да увлекся! Тут ошибка. Я прочту... Ты увлекся!
Ты не можешь так думать... Прочту.
- В статье всего этого нет, там только намеки, - проговорил
Раскольников.
- Так-с, так-с, - не сиделось Порфирию, - мне почти стало ясно теперь,
как вы на преступление изволите смотреть-с, но... уж извините меня за мою
назойливость (беспокою уж очень вас, самому совестно!) - видите ли-с:
успокоили вы меня давеча очень-с насчет ошибочных-то случаев смешения обоих
разрядов, но... меня все тут практические разные случаи опять беспокоят! Ну
как иной какой-нибудь муж, али юноша, вообразит, что он Ликург али
Магомет... - будущий, разумеется, - да и давай устранять к тому все
препятствия... Предстоит, дескать, далекий поход, а в поход деньги нужны...
и начнет добывать себе для похода... знаете?
Заметов вдруг фыркнул из своего угла. Раскольников даже глаз на него
не поднял.
- Я должен согласиться, - спокойно отвечал он, - что такие случаи
действительно должны быть. Глупенькие и тщеславные особенно на эту удочку
попадаются; молодежь в особенности.
- Вот видите-с. Ну так как же-с?
- Да и так же, - усмехнулся Раскольников, - не я в этом виноват. Так
есть и будет всегда. Вот он (он кивнул на Разумихина) говорил сейчас, что я
кровь разрешаю. Так что же? Общество ведь слишком обеспечено ссылками,
тюрьмами, судебными следователями, каторгами, - чего же беспокоиться? И
ищите вора!..
- Ну, а коль сыщем?
- Туда ему и дорога.
- Вы-таки логичны. Ну-с, а насчет его совести-то?
- Да какое вам до нее дело?
- Да так уж, по гуманности-с.
- У кого есть она, тот страдай, коль сознает ошибку. Это и наказание
ему, - опричь каторги.
- Ну а действительно-то гениальные, - нахмурясь, спросил Разумихин, -
вот те-то, которым резать-то право дано, те так уж и должны не страдать
совсем, даже за кровь пролитую?
- Зачем тут слово: должны? Тут нет ни позволения, ни запрещения. Пусть
страдает, если жаль жертву... Страдание и боль всегда обязательны для
широкого сознания и глубокого сердца. Истинно великие люди, мне кажется,
должны ощущать на свете великую грусть, - прибавил он вдруг задумчиво, даже
не в тон разговора.
Он поднял глаза, вдумчиво посмотрел на всех, улыбнулся, взял фуражку.
Он был слишком спокоен сравнительно с тем, как вошел давеча, и чувствовал
это. Все встали.
- Ну-с, браните меня или нет, сердитесь иль нет, а я не могу утерпеть,
- заключил опять Порфирий Петрович, - позвольте еще вопросик один (очень уж
я вас беспокою-с!), одну только маленькую идейку хотел пропустить,
единственно только чтобы не забыть-с...
- Хорошо, скажите вашу идейку, - серьезный и бледный стоял перед ним в
ожидании Раскольникова
- Ведь вот-с... право, не знаю, как бы удачнее выразиться... идейка-то
уж слишком игривенькая... психологическая-с... Ведь вот-с, когда вы вашу
статейку-то сочиняли, - ведь уж быть того не может, хе-хе! чтобы вы сами
себя не считали, ну хоть на капельку, - тоже человеком "необыкновенным" и
говорящим новое слово, - в вашем то есть смысле-с... Ведь так-с?
- Очень может быть, - презрительно ответил Раскольников.
Разумихин сделал движение.
- А коль так-с, то неужели вы бы сами решились - ну там ввиду
житейских каких-нибудь неудач и стеснений или для споспешествования
как-нибудь всему человечеству - перешагнуть через препятствие-то?.. Ну,
например, убить и ограбить?..
И он как-то вдруг опять подмигнул ему левым глазом и рассмеялся
неслышно, - точь-в-точь как давеча.
- Если б я и перешагнул, то уж, конечно, бы вам не сказал, - с
вызывающим, надменным презрением ответил Раскольников.
- Нет-с, это ведь я так только интересуюсь, собственно, для уразумения
вашей статьи, в литературном только одном отношении-с...
"Фу, как это явно и нагло!" - с отвращением подумал Раскольников.
- Позвольте вам заметить, - отвечал он сухо, - что Магометом иль
Наполеоном я себя не считаю... ни кем бы то ни было из подобных лиц,
следственно, и не могу, не быв ими, дать вам удовлетворительного объяснения
о том, как бы я поступил.
- Ну, полноте, кто ж у нас на Руси себя Наполеоном теперь не считает?
- с страшною фамильярностию произнес вдруг Порфирий. Даже в интонации его
голоса было на этот раз нечто уж особенно ясное.
- Уж не Наполеон ли какой будущий и нашу Алену Ивановну на прошлой
неделе топором укокошил? - брякнул вдруг из угла Заметов.
Раскольников молчал и пристально, твердо смотрел на Порфирия.
Разумихин мрачно нахмурился. Ему уж и прежде стало как будто что-то
казаться. Он гневно посмотрел кругом. Прошла минута мрачного молчания.
Раскольников повернулся уходить.
- Вы уж уходите! - ласково проговорил Порфирий, чрезвычайно любезно
протягивая руку. - Очень, очень рад знакомству. А насчет вашей просьбы не
имейте и сомнения. Так-таки и напишите, как я вам говорил. Да лучше всего
зайдите ко мне туда сами... как-нибудь на днях... да хоть завтра. Я буду
там часов этак в одиннадцать, наверно. Все и устроим... поговорим... Вы же,
как один из последних, там бывших, может, что-нибудь и сказать бы нам
могли... - прибавил он с добродушнейшим видом.
- Вы хотите меня официально допрашивать, со всею обстановкой? - резко
спросил Раскольников.
- Зачем же-с? Покамест это вовсе не требуется. Вы не так поняли. Я,
видите ли, не упускаю случая и... и со всеми закладчиками уже
разговаривал... от иных отбирал показания... а вы, как последний... Да вот,
кстати же! - вскрикнул он, чему-то внезапно обрадовавшись, - кстати
вспомнил, что ж это я!.. - повернулся он к Разумихину, - вот ведь ты об
этом Николашке мне тогда уши промозолил... ну, ведь и сам знаю, сам знаю, -
повернулся он к Раскольникову, - что парень чист, да ведь что ж делать, и
Митьку вот пришлось обеспокоить... вот в чем дело-с, вся-то суть-с: проходя
тогда по лестнице... позвольте: ведь вы в восьмом часу были-с?
- В восьмом, - отвечал Раскольников, неприятно почувствовав в ту же
секунду, что мог бы этого и не говорить.
- Так проходя-то в восьмом часу-с, по лестнице-то, не видали ль хоть
вы, во втором-то этаже, в квартире-то отворенной - помните? - двух
работников или хоть одного из них? Они красили там, не заметили ли? Это
очень, очень важно для них!..
- Красильщиков? Нет, не видал... - медленно и как бы роясь в
воспоминаниях отвечал Раскольников, в тот же миг напрягаясь всем существом
своим и замирая от муки поскорей бы отгадать, в чем именно ловушка, и не
просмотреть бы чего? - Нет, не видал, да и квартиры такой, отпертой, что-то
не заметил... а вот в четвертом этаже (он уже вполне овладел ловушкой и
торжествовал) - так помню, что чиновник один переезжал из квартиры ...
напротив Алены Ивановны... помню... это я ясно помню... солдаты диван
какой-то выносили и меня к стене прижали... а красильщиков - нет, не помню,
чтобы красильщики были... да и квартиры отпертой нигде, кажется, не было.
Да; не было...
- Да ты что же! - крикнул вдруг Разумихин, как бы опомнившись и
сообразив, - да ведь красильщики мазали в самый день убийства, а ведь он за
три дня там был? Ты что спрашиваешь-то?
- Фу! перемешал! - хлопнул себя по лбу Порфирий. - Черт возьми, у меня
с этим делом ум за разум заходит! - обратился он, как бы даже извиняясь, к
Раскольникову, - нам ведь так бы важно узнать, не видал ли кто их, в
восьмом-то часу, в квартире-то, что мне и вообразись сейчас, что вы тоже
могли бы сказать... совсем перемешал!
- Так надо быть внимательнее - угрюмо заметил Разумихин.
Последние слова были сказаны уже в передней. Порфирий Петрович
проводил их до самой двери чрезвычайно любезно. Оба вышли мрачные и хмурые
на улицу и несколько шагов не говорили ни слова. Раскольников глубоко
перевел дыхание...
VI
- ... Не верю! Не могу верить! - повторял озадаченный Разумихин,
стараясь всеми силами опровергнуть доводы Раскольникова. Они подходили уже
к нумерам Бакалеева, где Пульхерия Александровна и Дуня давно поджидали их.
Разумихин поминутно останавливался дорогою в жару разговора, смущенный и
взволнованный уже тем одним, что они в первый раз заговорили об этом ясно.
- Не верь! - отвечал Раскольников с холодною и небрежною усмешкой, -
ты, по своему обычаю, не замечал ничего, а я взвешивал каждое слово.
- Ты мнителен, потому и взвешивал... Гм... действительно, я согласен,
тон Порфирия был довольно странный, и особенно этот подлец Заметов!.. Ты
прав, в нем что-то было, - но почему? Почему?
- За ночь передумал.
- Но напротив же, напротив! Если б у них была эта безмозглая мысль,
так они бы всеми силами постарались ее припрятать и скрыть свои карты,
чтобы потом поймать... А теперь - это нагло и неосторожно!
- Если б у них были факты, то есть настоящие факты, или хоть
сколько-нибудь основательные подозрения, тогда бы они действительно
постарались скрыть игру: в надежде еще более выиграть (а впрочем, давно бы
уж обыск сделали!). Но у них нет факта, ни одного, - все мираж, все о двух
