это, может быть, только так показалось Раскольникову, потому что
продолжалось одно мгновение. По крайней мере, что-то такое было.
Раскольников побожился, бы, что он ему подмигнул, черт знает для чего.
"Знает!" - промелькнуло в нем как молния.
- Извините, что такими пустяками беспокоил, - продолжал он, несколько
сбившись, - вещи мои стоят всего пять рублей, но они мне особенно дороги,
как память тех, от кого достались, и, признаюсь, я, как узнал, очень
испугался...
- То-то ты так вспорхнулся вчера, когда я Зосимову сболтнул, что
Порфирий закладчиков опрашивает! - ввернул Разумихин, с видимым намерением.
Это уже было невыносимо. Раскольников не вытерпел и злобно сверкнул на
него загоревшимися гневом черными своими глазами. Тотчас же и опомнился.
- Ты, брат, кажется, надо мной подсмеиваешься? - обратился он к нему,
с ловко выделанным раздражением. - Я согласен, что, может быть, уже слишком
забочусь об этакой дряни, на твои глаза; но нельзя же считать меня за это
ни эгоистом, ни жадным, и, на мои глаза, эти две ничтожные вещицы могут
быть вовсе не дрянь. Я тебе уже говорил сейчас, что эти серебряные часы,
которым грош цена, единственная вещь, что после отца осталась. Надо мной
смейся, но ко мне мать приехала, - повернулся он вдруг к Порфирию, - и если
б она узнала, - отвернулся он опять поскорей к Разумихину, стараясь
особенно, чтобы задрожал голос, - что эти часы пропали, то, клянусь, она
была бы в отчаянии! Женщины!
- Да вовсе же нет! Я вовсе не в том смысле! Я совершенно напротив! -
кричал огорченный Разумихин.
"Хорошо ли? Натурально ли? Не преувеличил ли? - трепетал про себя
Раскольников. - Зачем сказал: "женщины"?"
- А к вам матушка приехала? - осведомился для чего-то Порфирий
Петрович.
- Да.
- Когда же это-с?
- Вчера вечером.
Порфирий помолчал, как бы соображая.
- Вещи ваши ни в каком случае и не могли пропасть, - спокойно и
холодно продолжал он. - Ведь я уже давно вас здесь поджидаю.
И как ни в чем не бывало, он заботливо стал подставлять пепельницу
Разумихину, беспощадно сорившему на ковер папироской. Раскольников
вздрогнул, но Порфирий как будто и не глядел, все еще озабоченный
папироской Разумихина.
- Что-о? Поджидал! Да ты разве знал, что и он там закладывал? -
крикнул Разумихин.
Порфирий Петрович прямо обратился к Раскольникову:
- Ваши обе вещи, кольцо и часы, были у ней под одну бумажку завернуты,
а на бумажке ваше имя карандашом четко обозначено, ровно как и число
месяца, когда она их от вас получила...
- Как это вы так заметливы?.. - неловко усмехнулся было Раскольников,
особенно стараясь смотреть ему прямо в глаза; но не смог утерпеть и вдруг
прибавил: - Я потому так заметил сейчас, что, вероятно, очень много было
закладчиков... так что вам трудно было бы их всех помнить... А вы,
напротив, так отчетливо всех их помните, и... и...
"Глупо! Слабо! Зачем я это прибавил!"
- А почти все закладчики теперь уж известны, так что вы только одни и
не изволили пожаловать, - ответил Порфирий с чуть приметным оттенком
насмешливости.
- Я не совсем был здоров.
- И об этом слышал-с. Слышал даже, что уж очень были чем-то
расстроены. Вы и теперь как будто бледны?
- Совсем не бледен... напротив, совсем здоров! - грубо и злобно
отрезал Раскольников, вдруг переменяя тон. Злоба в нем накипала, и он не
мог подавить ее. "А в злобе-то и проговорюсь! - промелькнуло в нем опять. -
А зачем они меня мучают!.."
- Не совсем здоров! - подхватил Разумихин. - Эвона сморозил! До
вчерашнего дня чуть не без памяти бредил... Ну, веришь, Порфирий, сам едва
не ногах, а чуть только мы, я да Зосимов, вчера отвернулись - оделся и
удрал потихоньку и куролесил где-то чуть не до полночи, и это в
совершеннейшем, я тебе скажу, бреду, можешь ты это представить!
Замечательнейший случай!
- И неужели в совершеннейшем бреду? Скажите пожалуйста! - с каким-то
бабьим жестом покачал головою Порфирий.
- Э, вздор! Не верьте! А впрочем, ведь вы и без того не верите! -
слишком уж со зла сорвалось у Раскольникова. Но Порфирий Петрович как будто
не расслышал этих странных слов.
- Да как же мог ты выйти, коли не в бреду? - разгорячился вдруг
Разумихин. - Зачем вышел? Для чего?.. И почему именно тайком? Ну был ли в
тебе тогда здравый смысл? Теперь, когда вся опасность прошла, я уж прямо
тебе говорю!
- Надоели они мне очень вчера, - обратился вдруг Раскольников к
Порфирию с нахально-вызывающею усмешкой, - я и убежал от них квартиру
нанять, чтоб они меня не сыскали, и денег кучу с собой захватил. Вон
господин Заметов видел деньги-то. А что, господин Заметов, умен я был вчера
или в бреду, разрешите-ка спор?
Он бы, кажется, так и задушил в эту минуту Заметова. Слишком уж взгляд
его и молчание ему не нравились.
- По-моему, вы говорили весьма разумно-с и даже хитро-с, только
раздражительны были уж слишком, - сухо заявил Заметов.
- А сегодня сказывал мне Никодим Фомич, - ввернул Порфирий Петрович, -
что встретил вас вчера, уж очень поздно, в квартире одного, раздавленного
лошадьми, чиновника...
- Ну вот хоть бы этот чиновник! - подхватил Разумихин, - ну, не
сумасшедший ли был ты у чиновника? Последние деньги на похороны вдове
отдал! Ну, захотел помочь - дай пятнадцать, дай двадцать, ну да хоть три
целковых себе оставь, а то все двадцать пять так и отвалил!
- А может, я где-нибудь клад нашел, а ты не знаешь? Вот я вчера и
расщедрился... Вон господин Заметов знает, что я клад нашел!.. Вы извините,
пожалуйста, - обратился он со вздрагивающими губами к Порфирию, - что мы
вас пустяшным таким перебором полчаса беспокоим. Надоели ведь, а?
- Помилуйте-с, напротив, на-а-против! Если бы вы знали, как вы меня
интересуете! Любопытно и смотреть, и слушать... и я, признаюсь, так рад,
что вы изволили, наконец, пожаловать...
- Да дай хоть чаю-то! Горло пересохло! - вскричал Разумихин.
- Прекрасная идея! Может, и все компанию сделают. А не хочешь ли...
посущественнее, перед чаем-то?
- Убирайся!
Порфирий Петрович вышел приказать чаю.
Мысли крутились как вихрь в голове Раскольникова. Он был ужасно
раздражен.
"Главное, даже и не скрываются, и церемониться не хотят! А по какому
случаю, коль меня совсем не знаешь, говорил ты обо мне с Никодимом Фомичем?
Стало быть, уж и скрывать не хотят, что следят за мной, как стая собак! Так
откровенно в рожу и плюют! - дрожал он от бешенства. - Ну, бейте прямо, а
не играйте, как кошка с мышью. Это ведь невежливо, Порфирий Петрович, ведь
я еще, может быть, не позволю-с!.. Встану, да и брякну всем в рожу всю
правду; и увидите, как я вас презираю!.. Он с трудом перевел дыхание. - А
что, если мне так только кажется? Что, если это мираж, и я во всем
ошибаюсь, по неопытности злюсь, подлой роли моей не выдерживаю? Может быть,
это все без намерения? Все слова их обыкновенные, но что-то в них есть...
Все это всегда можно сказать, но что-то есть. Почему он сказал прямо "у
ней"? Почему Заметов прибавил, что я хитро говорил? Почему они говорят
таким тоном? Да... тон... Разумихин тут же сидел, почему ж ему ничего не
кажется? Этому невинному болвану никогда ничего не кажется! Опять
лихорадка!.. Подмигнул мне давеча Порфирий аль нет? Верно, вздор; для чего
бы подмигивать? Нервы, что ль, хотят мои раздражить али дразнят меня? Или
все мираж, или знают!.. Даже Заметов дерзок... Дерзок ли Заметов? Заметов
передумал за ночь. Я и предчувствовал, что передумает! Он здесь как свой, а
сам в первый раз. Порфирий его за гостя не считает, к нему задом сидит.
Снюхались! Непременно из-за меня снюхались! Непременно до нас обо мне
говорили!.. Знают ли про квартиру-то? Поскорей бы уж!.. Когда я сказал, что
квартиру нанять вчера убежал, он пропустил, не поднял... А это я ловко про
квартиру ввернул: потом пригодится!.. В бреду, дескать!.. Ха-ха-ха! Он про
весь вечер вчерашний знает! Про приезд матери не знал!.. А ведьма и число
прописала карандашом!.. Врете, не дамся! Ведь это еще не факты, это только
мираж! Нет, вы давайте-ка фактов! И квартира не факт, а бред; я знаю, что
им говорить... Знают ли про квартиру-то? Не уйду, не узнав! Зачем я пришел?
А вот что я злюсь теперь, так это, пожалуй, и факт! Фу, как я
раздражителен! А может, и хорошо; болезненная роль... Он меня ощупывает.
Сбивать будет. Зачем я пришел?"
Все это, как молния, пронеслось в его голове.
Порфирий Петрович мигом воротился. Он вдруг как-то повеселел.
- У меня, брат, со вчерашнего твоего голова... Да и весь я как-то
развинтился, - начал он совсем другим тоном, смеясь, к Разумихину.
- А что, интересно было? Я ведь вас вчера на самом интересном пункте
бросил? Кто победил?
- Да никто, разумеется. На вековечные вопросы съехали, на воздусех
парили.
- Вообрази, Родя, на что вчера съехали: есть или нет преступление?
Говорил, что до чертиков доврались!
- Что ж удивительного? Обыкновенный социальный вопрос, - рассеяно
ответил Раскольников.
- Вопрос был не так формулирован, - заметил Порфирий.
- Не совсем так, это правда, - тотчас же согласился Разумихин,
торопясь и разгорячаясь по обыкновению. - Видишь, Родион: слушай и скажи
свое мнение. Я хочу. Я из кожи лез вчера с ними и тебя поджидал; я и им про
тебя говорил, что придешь... Началось с воззрения социалистов. Известно
воззрение: преступление есть протест против ненормальности социального
устройства - и только, и ничего больше, и никаких причин больше не
допускается, - и ничего!..
- Вот и соврал! - крикнул Порфирий Петрович. Он видимо оживлялся и
поминутно смеялся, смотря на Разумихина, чем еще более поджигал его.
- Н-ничего не допускается! - с жаром перебил Разумихин, - не вру!.. Я
тебе книжки ихние покажу: все у них потому, что "среда заела", - и ничего
больше! Любимая фраза! Отсюда прямо, что если общество устроить нормально,
то разом и все преступления исчезнут, так как не для чего будет
протестовать, и все в один миг станут праведными. Натура не берется в
расчет, натура изгоняется, натуры не полагается! У них не человечество,
развившись историческим, живым путем до конца, само собою обратится наконец
в нормальное общество, а, напротив, социальная система, выйдя из
какой-нибудь математической головы, тотчас же и устроит все человечество и
в один миг сделает его праведным и безгрешным, раньше всякого живого
процесса, без всякого исторического и живого пути! Оттого-то они так
инстинктивно и не любят историю: "безобразия одни в ней да глупости" - и
все одною только глупостью объясняется! Оттого так и не любят живого
процесса жизни: не надо живой души! Живая душа жизни потребует, живая душа
не послушается механики, живая душа подозрительна, живая душа ретроградна!
А тут хоть и мертвечинкой припахивает, из каучука сделать можно, - зато не
живая, зато без воли, зато рабская, не взбунтуется! И выходит в результате,
что все на одну только кладку кирпичиков да на расположение коридоров и
комнат в фаланстере свели! Фаланстера-то и готова, да натура-то у вас для
фаланстеры еще не готова, жизни хочет, жизненного процесса еще не
завершила, рано на кладбище! С одной логикой нельзя через натуру
перескочить! Логика предугадает три случая, а их миллион! Отрезать весь
миллион и все на один вопрос о комфорте свести! Самое легкое разрешение
задачи! Соблазнительно ясно, и думать не надо! Главное - думать не надо!
Вся жизненная тайна на двух печатных листках умещается!
- Ведь вот прорвался, барабанит! За руки держать надо, - смеялся
Порфирий. - Вообразите, - обернулся он к Раскольникову, - вот так же вчера
вечером, в одной комнате, в шесть голосов, да еще пуншем напоил
предварительно, - можете себе представить? Нет, брат, ты врешь: "среда"
многое в преступлении значит; это я тебе подтвержу.
- И сам знаю, что много, да ты вот что скажи: сорокалетний бесчестит
