Лавизе Ивановне ходили, вот про которую вы старались тогда, поручику-то
Пороху мигали, а он все не понимал, помните? Уж как бы, кажется, не понять
- дело ясное... а?
- А уж какой он буян!
- Порох-то?
- Нет, приятель ваш, Разумихин...
- А хорошо вам жить, господин Заметов; в приятнейшие места вход
беспошлинный! Кто это вас сейчас шампанским-то наливал?
- А это мы... выпили... Уж и наливал?!
- Гонорарий! Всем пользуетесь! - Раскольников засмеялся. - Ничего,
добреющий мальчик, ничего! - прибавил он, стукнув Заметова по плечу, - я
ведь не назло, "а по всей то есь любови, играючи" говорю, вот как
работник-то ваш говорил, когда он Митьку тузил, вот, по старухиному-то
делу.
- А вы почем знаете?
- Да я, может, больше вашего знаю.
- Чтой-то какой вы странный... Верно, еще очень больны. Напрасно
вышли...
- А я вам странным кажусь?
- Да. Что это вы газеты читаете?
- Газеты.
- Много про пожары пишут...
- Нет, я не про пожары. - Тут он загадочно посмотрел на Заметова;
насмешливая улыбка опять искривила его губы. - Нет, я не про пожары, -
продолжал он, подмигивая Заметову. - А сознайтесь, милый юноша, что вам
ужасно хочется знать, про что я читал?
- Вовсе не хочется; я так спросил. Разве нельзя спросить? Что вы
все...
- Послушайте, вы человек образованный, литературный, а?
- Я из шестого класса гимназии, - отвечал Заметов с некоторым
достоинством.
- Из шестого! Ах ты мой воробушек! С пробором, в перстнях - богатый
человек! Фу, какой миленький мальчик! - Тут Раскольников залился нервным
смехом, прямо в лицо Заметову. Тот отшатнулся, и не то чтоб обиделся, а уж
очень удивился.
- Фу, какой странный! - повторил Заметов очень серьезно. - Мне
сдается, что вы все еще бредите.
- Брежу? Врешь, воробушек!.. Так я странен? Ну, а любопытен я вам, а?
Любопытен?
- Любопытен.
- Так сказать, про что я читал, что разыскивал? Ишь ведь сколько
нумеров велел натащить! Подозрительно, а?
- Ну, скажите.
- Ушки на макушке?
- Какая еще там макушка?
- После скажу, какая макушка, а теперь, мой милейший, объявляю вам...
нет, лучше: "сознаюсь"... Нет, и это не то: "показание даю, а вы снимаете"
- вот как! Так даю показание, что читал, интересовался... отыскивал...
разыскивал... - Раскольников прищурил глаза и выждал, - разыскивал - и для
того и зашел сюда - об убийстве старухи чиновницы, - произнес он наконец,
почти шепотом, чрезвычайно приблизив свое лицо к лицу Заметова. Заметов
смотрел на него прямо в упор, не шевелясь и не отодвигая своего лица от его
лица. Страннее всего показалось потом Заметову, что ровно целую минуту
длилось у них молчание и ровно целую минуту они так друг на друга глядели.
- Ну что ж что читали? - вскричал он вдруг в недоумении и в
нетерпении. - Мне-то какое дело! Что ж в том?
- Это вот та самая старуха, - продолжал Раскольников, тем же шепотом и
не шевельнувшись от восклицания Заметова, - та самая, про которую, помните,
когда стали в конторе рассказывать, а я в обморок-то упал. Что, теперь
понимаете?
- Да что такое? Что... "понимаете"? - произнес Заметов почти в
тревоге.
Неподвижное и серьезное лицо Раскольникова преобразилось в одно
мгновение, и вдруг он залился опять тем же нервным хохотом, как давеча, как
будто сам совершенно не в силах был сдержать себя. И в один миг
припомнилось ему до чрезвычайной ясности ощущения одно недавнее мгновение,
когда он стоял за дверью, с топором, топор прыгал, они за дверью ругались и
ломились, а ему вдруг захотелось закричать им, ругаться с ними, высунуть им
язык, дразнить их, смеяться, хохотать, хохотать, хохотать!
- Вы или сумасшедший, или... - проговорил Заметов - и остановился, как
будто вдруг пораженный мыслью, внезапно промелькнувшею в уме его.
- Или? Что "или"? Ну, что? Ну, скажите-ка!
- Ничего! - в сердцах отвечал Заметов, - все вздор!
Оба замолчали. После внезапного, припадочного взрыва смеха
Раскольников стал вдруг задумчив и грустен. Он облокотился на стол и подпер
рукой голову. Казалось, он совершенно забыл про Заметова. Молчание длилось
довольно долго.
- Что вы чай-то не пьете? Остынет, - сказал Заметов.
- А? Что? Чай?.. Пожалуй... - Раскольников глотнул из стакана, положил
в рот кусочек хлеба и вдруг, посмотрев на Заметова, казалось, все припомнил
и как будто встряхнулся: лицо его приняло в ту же минуту первоначальное
насмешливое выражение. Он продолжал пить чай.
- Нынче много этих мошенничеств развелось, - сказал Заметов. - Вот
недавно еще я читал в "Московских ведомостях", что в Москве целую шайку
фальшивых монетчиков изловили. Целое общество было. Подделывали билеты.
- О, это уже давно! Я еще месяц назад читал, - отвечал спокойно
Раскольников. - Так это-то, по-вашему, мошенники? - прибавил он, усмехаясь.
- Как же не мошенники?
- Это? Это дети, бланбеки, а не мошенники! Целая полсотня людей для
этакой цели собирается! Разве это возможно? Тут и трех дней много будет, да
и то чтобы друг в друге каждый пуще себя самого был уверен! А то стоит
одному спьяну проболтаться, и все прахом пошло! Бланбеки! Нанимают
ненадежных людей разменивать билеты в конторах: этакое-то дело да поверить
первому встречному? Ну, положим, удалось и с бланбеками, положим, каждый
себе по миллиону наменял, ну а потом? Всю-то жизнь? Каждый один от другого
зависит на всю свою жизнь! Да лучше удавиться! А они и разменять-то не
умели: стал в конторе менять, получил пять тысяч, и руки дрогнули. Четыре
пересчитал, а пятую принял не считая, на веру, чтобы только в карман да
убежать поскорее. Ну, и возбудил подозрение. И лопнуло все из-за одного
дурака! Да разве так возможно?
- Что руки-то дрогнули? - подхватил Заметов, - нет, это возможно-с.
Нет, это я совершенно уверен, что это возможно. Иной раз не выдержишь.
- Этого-то?
- А вы, небось, выдержите? Нет, я бы не выдержал! За сто рублей
награждения идти на этакий ужас! Идти с фальшивым билетом - куда же? - в
банкирскую контору, где на этом собаку съели, - нет, я бы сконфузился. А вы
не сконфузитесь?
Раскольникову ужасно вдруг захотелось опять "язык высунуть". Озноб,
минутами, проходил по спине его.
- Я бы не так сделал, - начал он издалека. - Я бы вот как стал менять:
пересчитал бы первую тысячу, этак раза четыре со всех концов, в каждую
бумажку всматриваясь, и принялся бы за другую тысячу; начал бы ее считать,
досчитал бы до средины, да и вынул бы какую-нибудь пятидесятирублевую, да
на свет, да переворотил бы ее и опять на свет - не фальшивая ли? "Я,
дескать, боюсь: у меня родственница одна двадцать пять рублей таким образом
намедни потеряла"; и историю бы тут рассказал. А как стал бы третью тысячу
считать - нет, позвольте: я, кажется, там, во второй тысяче, седьмую сотню
неверно сосчитал, сомнение берет, да бросил бы третью, да опять за вторую,
- да этак бы все-то пять. А как кончил бы, из пятой да из второй вынул бы
по кредитке, да опять на свет, да опять сомнительно, "перемените,
пожалуйста", - да до седьмого поту конторщика бы довел, так что он меня как
с рук-то сбыть уж не знал бы! Кончил бы все наконец, пошел, двери бы
отворил - да нет, извините, опять воротился, спросить о чем-нибудь,
объяснение какое-нибудь получить, - вот я бы как сделал!
- Фу, какие вы страшные вещи говорите! - сказал, смеясь, Заметов. -
Только все это один разговор, а на деле, наверно споткнулись бы. Тут, я вам
скажу, по-моему, не только нам с вами, даже натертому, отчаянному человеку
за себя поручиться нельзя. Да чего ходить - вот пример: в нашей-то части
старуху убили. Ведь уж, кажется, отчаянная башка, среди бела дня на все
риски рискнул, одним чудом спасся, - а руки-то все-таки дрогнули: обокрасть
не сумел, не выдержал; по делу видно...
Раскольников как будто обиделся.
- Видно! А вот поймайте-ка его, подите, теперь! - вскрикнул он,
злорадно подзадоривая Заметова.
- Что ж, поймают.
- Кто? Вы? Вам поймать? Упрыгаетесь! Вот ведь что у вас главное:
тратит ли человек деньги или нет? То денег не было, а тут вдруг тратить
начнет, - ну как же не он? Так вас вот этакий ребенок надует на этом, коли
захочет!
- То-то и есть что они все так делают, - отвечал Заметов, - убьет-то
хитро, жизнь отваживает, а потом тотчас в кабаке и попался. На трате-то их
и ловят. Не все же такие, как вы хитрецы. Вы бы в кабак не пошли,
разумеется?
Раскольников нахмурил брови и пристально посмотрел на Заметова.
- Вы, кажется, разлакомились и хотите узнать, как бы я и тут поступил?
- спросил он с неудовольствием.
- Хотелось бы, - твердо и серьезно ответил тот. Слишком что-то
серьезно стал он говорить и смотреть.
- Очень?
- Очень.
- Хорошо. Я вот бы как поступил, - начал Раскольников, опять вдруг
приближая свое лицо к лицу Заметова, опять в упор смотря на него и говоря
опять шепотом, так что тот даже вздрогнул на этот раз. - Я бы вот как
сделал: я бы взял деньги и вещи и, как ушел бы оттуда, тотчас, не заходя
никуда, пошел бы куда-нибудь, где место глухое и только заборы одни, и
почти нет никого, - огород какой-нибудь или в этом роде. Наглядел бы я там
еще прежде, на этом дворе, какой-нибудь такой камень, этак в пуд или
полтора весу, где-нибудь в углу, у забора, что с построения дома, может,
лежит; приподнял бы этот камень - под ним ямка должна быть, - да в ямку-то
эту все бы вещи и деньги и сложил. Сложил бы да и навалил бы камнем, в том
виде как он прежде лежал, придавил бы ногой, да и пошел бы прочь. Да год
бы, два бы не брал, три бы не брал, - ну, и ищите! Был, да весь вышел!
- Вы сумасшедший, - выговорил почему-то Заметов тоже чуть не шепотом и
почему-то отодвинулся вдруг от Раскольникова. У того засверкали глаза; он
ужасно побледнел; верхняя губа его дрогнула и запрыгала. Он склонился к
Заметову как можно ближе и стал шевелить губами, ничего не произнося; так
длилось с полминуты; он знал, что делал, но не мог сдержать себя. Страшное
слово, как тогдашний запор в дверях, так и прыгало на его губах: вот-вот
сорвется; вот-вот только спустить его, вот-вот только выговорить!
- А что, если это я старуху и Лизавету убил? - проговорил он вдруг и -
опомнился.
Заметов дико поглядел на него и побледнел как скатерть. Лицо его
искривилось улыбкой.
- Да разве это возможно? - проговорил он едва слышно.
Раскольников злобно взглянул на него.
- Признайтесь, что вы поверили? Да? Ведь да?
- Совсем нет! Теперь больше, чем когда-нибудь, не верю! - торопливо
сказал Заметов.
- Попался наконец! Поймали воробушка. Стало быть, верили же прежде,
когда теперь "больше, чем когда-нибудь, не верите"?
- Да совсем же нет! - восклицал Заметов, видимо сконфуженный. - Это вы
для того-то и пугали меня, чтоб к этому подвести?
- Так не верите? А об чем вы без меня заговорили, когда я тогда из
конторы вышел? А зачем меня поручик Порох допрашивал после обморока? Эй ты,
- крикнул он половому, вставая и взяв фуражку, - сколько с меня?
- Тридцать копеек всего-с, - отвечал тот, подбегая.
- Да вот тебе еще двадцать копеек на водку. Ишь сколько денег! -
протянул он Заметову свою дрожащую руку с кредитками, - красненькие,
синенькие, двадцать пять рублей. Откудова? А откудова платье новое явилось?
Ведь знаете же, что копейки не было! Хозяйку-то, небось, уж опрашивали...
Ну, довольно! Assez cause! До свидания... приятнейшего!..
Он вышел, весь дрожа от какого-то дикого истерического ощущения, в
котором между тем была часть нестерпимого наслаждения, - впрочем мрачный,
ужасно усталый. Лицо его было искривлено, как бы после какого-то припадка.
Утомление его быстро увеличивалось. Силы его возбуждались и приходили
теперь вдруг, с первым толчком, с первым раздражающим ощущением, и так же
