Впрочем, шаги, прозвучавшие на крыльце, а потом в комнате, были явно
мужские.
Снова лечь и притвориться спящим? Это поможет вьшграть минутку, чтобы
сориентироваться и решить, как вести себя с неожиданным посетителем.
Домантович лег ничком, лишь слегка повернув голову к двери, ровно
настолько, чтобы уголком глаза видеть, кто войдет. Но как только дверь
отворилась, вскочил:
- Сомов! Неужели и вы тут?
- Как видите. Только не Сомов, а Фред Шульц.
- Чудеса! Настоящие чудеса! - воскликнул Домантович, возбужденно
пожимая руку Шульцу. Рукопожатие было крепким и искренним, а вот
удивление... Фреду показалось, что в нем было что-то нарочитое.
- Не хотелось бы повторять банальных слов о том, что мир тесен, но при
нынешних способах передвижения он действительно становится все теснее и
теснее. Рад снова встретиться с вами, Домантович!
- Не так, как я, Сомов! Я ведь здесь чуть не одичал!
- Повторяю, мое настоящее имя Фред Шульц.
- Простите, в дальнейшем буду вас так величать. Может быть, присядете?
- Конечно. К сожалению, пришлось прийти к вам не с дружеским визитом, а
по делу.
- Вот как? Мной начинают интересоваться? Уже легче... Так в чем же
заключается ваше дело?
- Мне поручено подробно ознакомиться с вашей биографией. И не только
ознакомиться, но и записать. На пленку.
- Может, вы скажете мне, как старому знакомому, кому она нужна и зачем?
- К величайшему сожалению, я должен только спрашивать, а вы - только
отвечать.
- А если я откажусь?
- Не советую. Вы этим только усложните себе жизнь. Ведь вы лишены
возможности не только бороться, а даже подать голос.
- А я так обрадовался, уввдав вас!
- Мне тоже приятно...
- Вести допрос?
- Так уж и допрос! Обычные анкетные данные... Подавали же вы наверняка
письменную биографию Хейендопфу. Ведь без этой формальности...
- Хорошо, я согласен, только с одним условием...
- Вы заставляете меня повторять: вы не можете ставить условия.
- Назовем это маленькой просьбой. Вас устраивает такая редакция?
- Если просьба действительно маленькая... - заколебался Шульц.
- Крохотная!
- Чего же вы хотите?
- Чтобы это чучело, - Домантович кивнул в сторону хозяина, - не торчало
хоть сейчас у меня перед глазами. Он так опротивел мне, так осточертел, что
я готов задушить его сонного.
Лицо Пантелеймона оставалось непроницаемым, словно он и впрямь был
глухонемым.
- Ну, это действительно маленькая просьба. Рад, что могу ее
удовлетворить. Оставьте нас одних, Паня, только будьте поблизости!
- Слушаюсь. В случае чего..
- Как обычно: я позову вас.
Пантелеймон вышел. Домантович весело подмигнул ему вслед
- Что ж, вытаскивайте эту штучку, которая оттягивает ваш карман, и
записывайте. Меня уже записывали в этой комнате и еще в одном месте...
Придвинуться поближе?
- Как вам удобно. Аппарат очень чувствителен.
Шульц включил магнитофон. Домантович придвинулся со своим стулом к
столу и вполголоса начал:
- "Родился я в Республике немцев Поволжья..."
Когда первая лента закончилась и Шульц вставлял новую, Домантович
горелой спичкой нацарапал на коробке сигарет: "Дайте кусочек бумаги".
Фред удивленно поглядел на него, но выдернул из записной книжки
листочек и вместе с карандашом молча положил на стол, одновременно выключив
магнитофон. Механически продолжая рассказывать дальше, Домантович написал:
"Чарльз Диккенс так и не закончил роман "Тайна Эдвина Друда".
Фред чуть не вскрикнул.
Быстро схватив карандаш, он на том же клочке бумаги ответил:
"Аксаков подтверждает, что рукой какого-то спирита из США роман был
закончен".
Это был пароль, обусловленный еще в Берлине
Домантович и Григорий Гончаренко радостно переглянулись.
ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ В РИМ
Короткая зима обрушилась на Каталонию сильными ветрами, частыми
дождями, а по временам и мокрым лапчатым снегом.
Помещения бывшею монастыря продувало насквозь. В боксах еще было
относительно тепло, но в длинных коридорах, высоких залах, в церкви, в
тирах, где обучали стрельбе, гуляли сквозняки, сырой воздух пронизывал до
костей.
Холод, мрачная полутьма, искусственная изоляция друг от друга,
отсутствие каких-либо развлечений, кроме бренди, комиксов и модных
пластинок, - все что влияло на "рыцарей", отражалось на их успехах.
Вначале, правда, непогода вызвала даже некоторое оживление в школе.
Будущие шпионы и диверсанты, запертые в боксах, жаждали во что бы то ни
стало вырваться на свободу, как можно скорее покинуть мрачные монастырские
стены. Но постепенно даже самыми старательными учениками овладела апатия.
Никто не нарушал установленной дисциплины, но теоретический и практический
курс программы усваивались медленно, часто бывали срывы, и это заставляло
преподавателей и инструкторов возвращаться к пройденному.
Особенно пал духом Середа, который в школе значился под кличкой
"Малыш". Лишь занятия по борьбе на некоторое время выводили его из состояния
апатии, но последнее время Середу избегали приводить в спортзал. В
запальчивости "Малыш" так дубасил своего партнера, что того силой
приходилось вырывать из его рук, и не всегда успевали это сделать вовремя:
одному из тренеров Середа могучим ударом перебил ключицу второго на долгое
время вывел из строя, так стукнув о пол, что у того сдвинулся с места
какой-то позвонок.
Что же касается теоретических дисциплин, то "Малыш" к ним был
совершенно равнодушен.
У Григория относительно Середы были свои намерения, и он попробовал
повлиять на всегда мрачного парня.
- Послушайте, "Малыш", - сказал он как-то вечером, зайдя к нему в
комнату, - я пришел не как официальное лицо - ваш воспитатель, а просто как
старый знакомый, который относится к вам доброжелательно. Мне хотелось бы...
- Во-первых, у меня есть имя собственное, и собачья кличка ни к чему.
Во-вторых, я по горло сыт добродетелями! А такими, как вы, в особенности! -
приподнявшись на кровати, Середа с такой ненавистью поглядел на своего
воспитателя, что тот понял: бедняга никогда не простит себе откровенности в
казарме под Мюнхеном, а Фреду - обмана, на который тот пошел, назвавшись
Сомовым.
- И все-таки я действительно желаю вам добра! Когда-нибудь вы это
поймете... Но оставим это.. Неприязнь, вражда - это область чувств, а я
пришел для того, чтобы обратиться к вашему разуму.
- Убирайтесь отсюда, господин Сомов! Фреду Шульцу я не имею права это
сказать, так спросите у Сомова. Он, безусловно, посоветует вам уйти как
можно скорее.
Встретившись на следующий день с Домантовичем, Григорий передал ему
разговор с Середой.
- Он не из тех, на ком можно поставить крест. У меня из головы не
выходят слова, сказанные им в тот вечер, когда пьянствовали те типы,
продавшиеся Черногузу. Помнишь, ты тоже слышал: "Может, хоть немного грязи с
себя смою..." Я не могу к нему подступиться, он люто ненавидит меня, считает
основным виновником того, что оказался здесь. Тебе будет легче найти с ним
общий язык, тем более, что на людях мы с тобой не очень симпатизируем друг
другу.
- Хорошо! Организуйте нам встречу!
- Я мог бы поселить вас вместе, но тебя готовят в резиденты, а он
проходит по классу "Д". Единственное место - спортзал.
- Ты хочешь, чтоб он свернул мне шею или проломил голову?
- Договорись с ним как-нибудь. Я вызову тренера к себе, и вы сможете
побыть вдвоем. Потом что-нибудь придумаем...
- Есть новости?
- Думбрайт что-то часто стал заглядывать во все уголки. Очевидно, к
чему-то готовится. Знаменательно и то, что раньше все торопил, а теперь
категорически настаивает на углублении знаний и подготовки. До весны - ни
одной операции. Лишь засылка двух резидентов с одинаковым заданием: глубоко
законспирироваться. Когда будут уточнены даты и места высадки, я тебе
передам.
- А пока бить баклуши?
- Выходить в эфир в случае крайней необходимости.
- Можно спятить.
- Мне, думаешь, весело? Я теперь каждую минуту беспокоюсь о тебе.
- Так ведь я для них настоящая находка! Какой аттестат! Еще до войны
работал инспектором наробраза в одном из районов Республики немцев Поволжья
и якобы выполнял деликатные поручения немецкой разведки, во время войны
перешел на сторону Власова и там зарекомендовал себя наилучшим образом...
Всетаки высшее образование, интеллект и непреодолимое отвращение к
посредственностям, которые не давали мне хода на родине. Букетик!
- Ты все шутишь!
- Какое там... Не пошутишь, голубчик, если знаешь, как оборачиваются
дела. У наших союзников появилась тенденция ревизовать потсдамские решения.
На совещании министров иностранных дел в октябре, в Лондоне...
- Это ты о выступлении Бирнса?..
- Да. И о том, что руководителя делегации США поддержал английский
министр иностранных дел Бевен. В этом трогательном единстве взглядов
отчетливо видна тенденция объединения против СССР. Ты понимаешь, к какому
обострению международной обстановки это приведет?
- Достаточно взглянуть на Думбрайта, чтобы все понять. Он уже намекал -
мы накануне величайших событий, которые распахнут перед нами значительно
более широкие горизонты, чем прежде... Но не будем думать об этом и вернемся
к нашим сегодняшним делам. Не теряя времени, возьмись за Середу.
- Назначь его моим партнером хоть завтра. Только заранее позаботься об
йоде, примочках и всяких там припарках... Итак, завтра?
- Если дежурным по залу будет не Вайс...
- Вайс? Этот альбинос? Что ты против него имеешь?
- Чересчур любезен, набивается в друзья, любит задавать лишние вопросы.
- Может быть, просто симпатизирует тебе?
- Вряд ли. Спросит, например, бывал ли я в пивнушке на углу такой-то и
такой-то улиц, а во взгляде такое, знаешь, равнодушие... Слишком уж
подчеркнутое, чтобы быть естественным. И в мышцах лица чувствуется
напряжение... Сдержанное, едва уловимое, но ведь я хороший физиономист...
Каждой клеточкой тела ощущаю, что Вайс относится ко мне с недоверием.
- Ты дал повод?
- Ни единого. Здесь, верно, действует интуиция следователя гестапо.
Инстинктивно чувствует во мне какую-то враждебную силу.
- Гм... мне это не нравится. Будь осторожен!
- Мне тоже. Что же до осторожности, то не волнуйся. Не впервой!
Успокаивая Домантовича, Григории чуть покривил душой.
С начальством, преподавателями у него установились неплохие отношения,
и то, что Вайс, вопреки всем, незаметно следит за ним, рождало тревогу. А
что если он действует не по собствемюй инициативе, а, скажем, по приказу
Думбрайта? Нет, это отпадает. Босс как раз выказывает особое расположение к
молодому воспитателю русского отдела. Он как-то даже сказал, что считает его
больше американцем, чем немцем. В устах Думбрайта это наивысшая похвала.
Нунке? Не может быть. Этот знает его как фон Гольдринга, а без пяти минут
зять такой птицы, как Бертгольд, для Нунке вне подозрений. Тогда Шлитсен?..
Возможно! Он с самого начала отнесся к Фреду Шульцу настороженно. Правда, по
возвращении из Мюнхена эта настороженность исчезла, но то, что бывшего
заместителя начальника школы сместили с должности да еще сделали подчиненным
человека нового, гораздо более молодого, не могло не породить обиды,
зависти, неприязни.
Так или этак, а надо остерегаться, еще внимательнее контролировать
каждый свой шаг, слово, взгляд... Раньше хоть в компании Агнессы и Иренэ он
