читать... Глаза к небу, руки воздел, на глазах слезы. Ну, прямо святой, да и
только!.. А говорил: "Спасайтесь, кто царствия небесного взыскует, ибо конец
света приближается".
Тут женщины заголосили, некоторые, словно припадочные, попадали, бьются
о пол. Я хотел поднять одну, она рядом была, да Мишка хвать меня за руку.
"Не тронь, - говорит, - это на нее божья благодать нисходит..." Я тоже
почему-то слезы стал утирать, сами катились... Рассказать обо всем, что там
было, невозможно - самому надо видеть. Кончилось это... народ разошелся. А
Мишка меня задерживает. "Тебе, мол, надо с отцом Кириллом поговорить.. " И
поговорили, чтоб мне тогда уши заложило!.. Короче говоря, стал я каждую
неделю в домик лесника ходить. То псалмы пел, то слезами умывался, то
головой об пол бился... У отца Кирилла в Брянске приятель жил, тоже сектант.
Бывало, везу лес в город, Кирилл и попросит к приятелю завернуть, сверток
передать, а тот тоже пересылает какие-то письма да книжечки. О женитьбе я и
думать позабыл. Где уж там жениться, когда конец света приближается. Весть о
войне я так и принял, как начало конца. И не я один. Бросились мы к отцу
Кириллу, а он нас еще больше в этой мысли укрепил. "Это, - говорит, - кара
божья надвигается, примите ее с покорностью и радостью в сердцах ваших. Не
противьтесь и не воюйте..." Меня при себе оставил, - он в то время в
землянку для безопасности перешел. Многие сектанты тогда в лесу выкопали
землянки и попрятались. Да, видать, выдал кто-то. Облава была, захватили нас
человек пятнадцать и в суд! Дезертиры ведь! Сидел я в тюрьме, пока немцы
близко не подошли, потом, воспользовавшись паникой, бежал, в лесу укрылся, а
когда немцы пришли, в город подался.
И знаете, кого я там первым увидел? Отца Кирилла! На машине. Я как
брошусь к ней, как закричу. Он услыхал, остановился. Гляжу, рядом с ним
немецкий офицер... Присмотрелся и чуть не вскрикнул... Тот самый приятель
Кирилла из Брянска, которому я свертки возил. Расспросил меня Кирилл,
записочку написал: "Вот по этому адресу явиться завтра рано утром". И денег
немного дал... Пошел я, чтобы ногам моим тогда отсохнуть! - и... стал
шофером районного начальника полиции. Пропал как швед под Полтавой...
Середа замолчал и почему-то закрыл глаза. Сомов не нарушал молчания. Он
понимал, начав исповедоваться, Середа уже выложит все. Ему необходимо
выговориться.
И действительно, еще раз закурив, Середа продолжал:
- Вот и стал я шофером начальника полиции Юхима Протопопова. Так ведь
именовался отец Кирилл... святой да божий! Видели бы вы, что он вытворял!
- И вы все время были при нем?
Середа утвердительно кивнул головой.
- Не было мне возврата! Напоит, бывало, этот гад и говорит: "Нам теперь
одно спасение - конца войны ждать. Тогда от немцев награду получим, а сейчас
надо ее заслуживать".
- И заслуживали?
- Не спрашивайте - больше ничего не скажу! Даже трясет меня, когда
вспоминаю, что он творил. На совести у Протопопова не десяток, - где там! -
верно, не одна сотня людей. Был словно зверь лютый... А потом в армию
Власова переметнулся и меня забрал.
- Почему же вы не отказались?
- Преступления связали нас, - сердито бросил великан и замолчал. То ли
потому, что уже выговорился, то ли потому, что снова вошел Домантович.
- Проигрались, верно, за поддержкой пришли? спросил Сомов, заметив, как
Домантович роется в своем чемодане.
- Что-то не везет, - неохотно буркнул Домантович и уже от двери
крикнул: - А ты, Середа, чего скис? Пошли сыграем? Да и записаться еще не
поздно.
- Кому жизнь надоела, пусть записывается, а я еще пожить хочу. Может,
грязь с себя хоть немножко смою...
Гульба продолжалась всю ночь и закончилась лишь на рассвете. Сомов
улегся спать. Середа тоже лег, но, взволнованный воспоминаниями, уснуть не
мог. Прошлое стояло у него перед глазами, и сам себе он был неумолимым
судьей.
Уже две недели Григорий живет в казарме. Две недели фактически ничего
не делает. Правда, полный список группы Протопопова у него есть. Он успел не
только отлично выучить его наизусть, но и зашифровать. А вот передать
шифровку некому. Как ни присматривался Григорий к каждому обитателю казармы,
а напасть на след нужного человека не мог. Да и существует ли такой? Если бы
был, две недели достаточно большой срок, чтобы выполнить свою миссию. Но
пока все спокойно. Думбрайт звонит каждый вечер, он бы предупредил об
опасности. Разговор же вертится вокруг проблематичного советского агента.
Вообще Думбрайт не доволен ходом дела. Что-то не ладится и у него лично.
Фальшивые документы на каждого "туриста" готовы, а вот вывезти их он не
решается. Во время последней беседы он даже намекнул, что в планах вывоза
группы возможны некоторые изменения. Приказал быть готовым в любую минуту.
Это беспокоит Григория больше всего. Что, если придется выехать
внезапно? Так и не уведомив своих об отряде душегубов, которых собираются
переправить в школу для дальнейшего "совершенствования". Если бы ему
представилась возможность хоть на денек вырваться из Мюнхена в Берлин,
может, он сумел бы связаться с кем-либо из своих...
Ох, как все трудно в создавшихся условиях! Правда, Григорий вынашивает
один план. Но его выполнение требует времени, сделан лишь первый шаг:
Григорий предложил Хеиендопфу привести в порядок кучу антикварных вещей, что
хранятся у того в кабинете.
- Понимаете, мистер Хеиендопф, - объяснил он, - то, что я часто хожу к
вам, может вызвать подозрение у моих соседей по казарме. Надо иметь какой-то
убедительный повод. Вам это будет только полезно, да и мне любопытно
покопаться в собранных вами древностях. Я начинаю понимать вкус увлечения
такими вещами. После войны хочется окунуться в прошлое, полюбоваться
красотой старинных произведений искусства.
- О, мистер Сомов! Вы окажете мне величайшую услугу, сам бы я никогда
на это не отважился. Ворошить этот старый хлам... Премного благодарен! От
пыли истории мне хочется только чихать.. Да, да, я человек трезвого рассудка
и живу современным. Над вами, европейцами, слишком уж тяготеет умиляющая нас
старина. Поэтому мы и опередили вас во всем. Прошлые столетия для нас лишь
удобрения, внесенные в почву, не более... О тех чудаках, которые за всем
гоняются, разговор особый. Снобы! А поскольку они богаты, то таким, как я,
приходится разбирать эти свалки... Честное слово, мистер Сомов, я буду вам
бесконечно благодарен.
Работа по разбору "свалки" оказалась нелегкой и кропотливой.
Приходилось обращаться к каталогам личных коллекций и даже музеев, заводить
карточку на каждую вещь, вносить в общий реестр. Среди приобретенного было
действительно много хлама. Приходилось, по требованию Хейендопфа, сочинять
фальшивые данные, придавая им вид исторического правдоподобия. Так могло
тянуться до бесконечности, и Григории решил ускорить ход событий.
Придя в кабинет заместителя начальника лагеря, он, как обычно, тотчас
принялся за работу. На этот раз даже с особым азартом.
- Знаете, мистер Хейендопф, - радостно провозгласил он, - через
каких-нибудь полчаса вам придется поздравить меня с успехом. И немалым.
Наконец-то я узнал, кто автор этой скульптуры, что стоит у вас на столе.
Выясняется, вы сделали неплохое приобретение! Фамилия "Шульце", вырезанная
вот здесь в уголке, мне ничего не говорила, но, сверившись с каталогом, я
установил: автор "Фавна с соловьем" входит в плеяду классиков немецкой
скульптуры. Прочитайте-ка эту справку!
Хейендопф был в восторге.
- Колоссально! Я же теперь могу запросить за этого козлоногого...
Погодите, а в самом деле, какую цену можно за него заломить?
- В этом вопросе я не компетентен! Но думаю, что скульптура такого
класса должна стоить немало. Я бы посоветовал вам поговорить с
искусствоведом.
- Здесь, в Мюнхене? Да ведь если это окажется классикой, они поднимут
такой шум...
- Вы можете не объяснять истинной причины вашей заинтересованности,
хотя... все искусствоведы связаны между собой, и то, что один из них продал
вам "фавна"...
- Вот, вот, плакали тогда мои денежки.
- А что, если съездить в Берлин? Там было много комиссионных магазинов,
можно найти кого-нибудь из бывших антикваров... И вообще, я давно собирался
спросить вас: почему вы покупаете веши лишь случайные, в большинстве
немецкого происхождения? Я слышал, что американцы интересуются старинными
русскими иконами. Немцы немало вывезли их из России, и я уверен, что в
Берлине...
- Берлин! Берлин... Не стану же я там кричать посреди площади: "Куплю
русские иконы... У кого есть русские иконы?"
- В Мюнхене вам, конечно, тоже не пришлось прибегать к такому способу?
- Ну, здесь меня все знают... До сих пор мне стоило только намекнуть
одному типу с черного рынка, задержанному нашим патрулем..
- В Берлине тоже есть черный рынок, на котором, безусловно, можно найти
нужного человека. Поручите это мне, я с такими людьми сталкивался, ведь и
мне после войны пришлось поддерживать свое жалкое существование... Погодите,
погодите, если мне не изменяет память, я встретился в Берлине с
однополчанином. Он продавал нечто подобное... Как же его фамилия?
Грумгорн... Крумгорн... что "горн" помню, я вот первые буквы... Кажется,
все-таки не Грумгорн и не Крумгорн, а Грюнгорн. Именно так!.. Рассчитывать
на то, что он остался в городе, хотя он коренной берлинец, конечно, нельзя,
но... каких счастливых случайностей не бывает в жизни. Один раз я его
встретил на рынке, другой раз в каком-то баре. Он отрекомендовался
завсегдатаем этого злачного заведения, сказал, что принимает здесь свою
клиентуру, когда речь идет о крупном бизнесе... Попробовать отыскать можно.
- Иконы... Вы знаете, это идея! Заманчиво... В конце концов я ничего не
теряю! И если ехать, то уж поскорее. Там много наших парней, и не может
быть, чтобы никому не пришла в голову мысль... Боюсь, что все сливки уже
сняты!
Хейендопф стал вслух обдумывать, как подъехать к начальнику лагеря,
чтобы тот отпустил его хоть дня на два в Берлин.
- Сошлюсь на личные обстоятельства, скажу, что у меня там пассия, -
наконец решил он. - Полковник сам сейчас ухаживает за одной певичкой и
настроен лирически... Сегодня же вечером попробую закинуть удочку. Возможно,
завтра и выедем.
- Боюсь, вам придется совершать путешествие одному! Не думаю, чтобы
Думбрайт разрешил ехать мне сейчас, когда вопрос с отправкой ваших
подопечных вот-вот должен быть решен.
- Пхе! Проще простого доказать ему, что нам с вами именно теперь
необходима его квалифицированная консультация. И повод у меня есть самый что
ни на есть убедительный: посоветоваться, как вести себя с теми, кто
завербовался в националистические отряды. Начальник лагеря до сих пор ни с
кем не согласовал своего решения на вербовку, и, возможно, потеря нескольких
человек совсем не понравится Думбрайту.
- Вы правы. Я полагаюсь на вас...
Весь вечер Григорий нервничал, не зная, чем закончится беседа
Хейендопфа с начальником лагеря, а затем телефонный разговор с Думбрайтом. И
вообще волновала мысль о том, как сложится все в Берлине, даже если ему и
разрешат поехать. Удастся ли остаться одному часа на два, на три, чтобы
устроить дело, ради которого он придумал эту поездку? Может быть, Думбрайт
оставит его при себе, никуда не отпустит? А что, если вообще не удастся
проникнуть в восточную зону? Все эти опасения изматывали больше, чем
