Агнессой Менендос.
Вдова дона Карлоса уже ликвидировала свои дела в Мадриде, лишилась
роскошной виллы в Сан-Рафаэль и вместе с больной дочкой живет здесь в
отдельном особнячке, стоящем за оградой школы, расположенной в бывшем
католическом монастыре.
Впрочем, на некоторое время оставим Агнессу и Иренэ и вернемся к
событию, которое так волнует руководителей школы "рыцарей благородного духа"
вот уже на протяжении двух недель.
Наш старый знакомый, а ныне начальник этого своеобразного учебного
заведения, Иозеф Нунке, две недели тому назад вернувшись из таинственного
путешествия, привез больного, которого никак не удается поставить на ноги.
Приглашенный в помощь собственной медслужбе школы известный невропатолог из
Жероны, профессор Кастильо, уже неделю бьется над тем, чтобы вывести
больного из шокового состояния. И ничего не может сделать. Он даже не
обещает улучшения в будущем: сомнительно, чтобы бедняга выкарабкался и стал
здоровым человеком.
А Нунке и не скрывает, как важно для него, чтобы в ходе болезни
наступил перелом. Он готов удовлетворить любые требования профессора,
сколько бы это школе не стоило, он готов обеспечить любой, самый тщательный
уход, только бы пациенту стало лучше.
Профессор Кастильо и сам видит, какое значение придает Нунке
выздоровлению неизвестного молодого человека. Дежурный врач трижды на день
должен информировать руководителя школы о состоянии больного, а вечером
докладывает сам профессор. И тогда между ним и Нунке происходит почти
одинаковый диалог:
- Могу ли я завтра поговорить с ним или хотя бы навестить его? -
спрашивает Нунке, выслушав очередное сообщение.
- Боюсь, это лишь ухудшит состояние.
- А может быть, наоборот, выведет из проклятого шока?
- Нет! Я не могу рисковать.
Этим категорическим возражением обычно и заканчивается их вечерний
разговор.
На двенадцатый день пребывания профессора в школе (и на девятнадцатый
со дня появления в школе больного) вечерний разговор закончился совсем
иначе.
- Должен признаться: я не гарантирую молодому человеку выздоровления ни
сейчас, ни в ближайшие дни, - устало произнес профессор - Время в таких
случаях единственный врач. Время, уход и покой. Да еще свежий воздух. Я
считаю свое дальнейшее пребывание у вас нецелесообразным.
- Почему?
- Я посоветовал коллеге, - профессор вежливо поклонился в сторону
школьного врача, - вынести из комнаты больного все, что напоминает ему о
болезни... Все эти пузырьки, баночки, шприцы - вон! Если вам знакомы прежние
склонности вашего подопечного, окружите его привычными для него вещами,
дайте то, что он раньше любил. То есть создайте такую обстановку, к которой
он привык... Больной любил вино или бренди?
Нунке отрицательно покачал головой.
- Жаль, рюмка вина хорошо тонизирует организм. И она не помешает
вашему... ну, скажем, приятелю или знакомому... Загадочный ход болезни -
впервые у меня в практике!
- Вы отказываетесь от дальнейшего лечения? уточнил Нунке.
- Не отказываюсь, но говорю об особом случае. Нет оснований
злоупотреблять инъекциями, порошками, микстурами, если больной на них не
реагирует. Природа с ее грандиозным потенциалом часто бывает мудрее нас,
врачей.
Нунке отвернулся от окна и несколько мгновений задумчиво смотрел на
бывший монастырский сад.
- А зайти к нему, наконец, можно? - раздраженно спросил он.
- Я не знаю, при каких обстоятельствах все это случилось. Если вы в
какой-то мере причастны к пережитому беднягой, я бы советовал подождать.
Все, что напоминает обстановку или причину заболевания, может вызвать
тяжелые осложнения. Если же...
- Хорошо, я это учту, - прервал профессора Нунке. - Спасибо за все
хлопоты! Надеюсь, вы не откажетесь принять участие в консилиуме, если в этом
возникнет необходимость?
После отъезда профессора в Жерону Нунке еще долго шагал по кабинету,
что-то обдумывая. Наконец позвонил.
- Мундир оберста немецкой армии! - приказал он дежурному.
Надев парадный мундир и прицепив к нему несколько крестов и медалей,
Нунке направился в дальний конец коридора. Врач, семеня, спешил за
начальником и, когда тот подошел к двери, забежал вперед, чтобы отпереть ее.
- Я войду один, - остановил врача начальник школы. - Но будьте
поблизости: в случае чего я позову вас.
Комнат, отведенных больному, было две. Первая, в которую вошел Нунке,
служила кабинетом и гостиной. Письменный стол, на нем домофон, диван,
несколько стульев, круглый столик, стенной шкаф - вот и все убранство
комнаты. Окинув долгим взглядом вещи и даже стены, Нунке на цыпочках
направился в другую комнату, служившую спальней. Она тоже была обставлена
чрезвычайно скромно: широкая деревянная кровать с тумбочкой у изголовья,
вешалка для одежды, маленький столик с домофоном. Дверь сбоку вела в туалет.
Если первую комнату щедро освещала пятилампоцая люстра, то в спальне
царил полумрак - свет едва пробивался из-под темного абажура настольной
лампы. Нунке, очевидно, хорошо были знакомы эти апартаменты, потому что он
мигом нашел за дверью выключатель. Под потолком вспыхнул огромный матовый
шар. Придвинув стул к кровати, Нунке уселся в ногах больного.
Тот лежал, вытянув руки вдоль туловища, закрыв глаэа, и не реагировал
ни на свет, ни на появление посетителя. Одеяло было натянуто на грудь. В
этой неподвижности было что-то жуткое: казалось, тело больного уже сковал
холод смерти. Несколько минут Нунке пристально вглядывался в знакомое лицо.
Удлиненное, обрамленное маленькой бородкой, похудевшее, оно казалось
маской...
Вскочив с места, руководитель школы направился к двери, чтобы позвать
врача, но, уже стоя на пороге, круто повернулся и снова подошел к кровати.
Надо самому проверить, есть ли пульс.
Но как только Нунке дотронулся до руки больного, тот открыл глаза и
сразу сел на кровати. От неожиданности Нунке отшатнулся.
- Герр оберст? - словно не веря собственным глазам, спросил больной.
- Лежите, лежите! - утвердительно кивнул Нунке и мягко нажал на худые
плечи больного.
- И в самом деле кружится голова. Хорошо, я лягу. Но надеюсь, вы не
призрак и не растаете в воздухе? Мне ведь надо задать вам несколько
вопросов.
В устремленном на начальника школы взгляде загорелись насмешливые
искорки.
- Рад, что вы в сознании и охотно отвечу. Итак?..
- Скажите, доктор, который приходил ко мне в камеру, был от вас?
- От меня, - буркнул Нунке.
- А для чего вы все это сделали, герр Кронне?
- Давайте договоримся: я не Кронне, а Нунке, понимаете? Герр Нунке! Так
здесь все меня называют, называйте и вы. А вы не Генрих фон Гольдринг, а,
скажем, Фред Шульц. Вы находитесь в одном учреждении, и надо было вас как-то
зарегистрировать. Посоветоваться с вами я не мог, пришлось выбрать имя на
свой вкус. Итак, вы - Фред Шулъц. Не возражаете?
- Но к чему весь этот спектакль? - в голосе Генриха, отныне Фреда
Шульца, чувствовалось неприкрытое раздражение.
- Я, конечно, обязан вам все рассказать. Но вы еще больны и больны
серьезно. Только сегодня профессор Кастильо, всеми уважаемый и весьма
компетентный...
- Герр Нунке, цена вашему уважаемому профессору - три кроны, да и то на
лейпцигскои ярмарке. На протяжении двух недель он шпиговал меня, словно
рождественского гуся, всякой ерундой, а установить диагноз такой обычной
болезни не смог!
- Выходит, вы все чувствовали? - удивился Нунке.
- Еще бы не чувствовать! Вас бы так покололи!
- И понимали, в каком вы положении?
- Признаться, беседы эскулапов у моего ложа очень меня потешали.
- Напрасно! Суть вашей болезни...
- Она мне известна лучше, чем кому-либо другому.
- В чем же она заключается?
- Си-му-ля-ция! - отделяя слог от слога, произнес новоокрещенный Фред
Шульц.
Нунке долго, хотя и беззвучно, хохотал.
- Ну, теперь мы квиты! Но что вас заставило так странно себя вести?
- Я попал в эти апартаменты несколько необычным путем. Согласитесь,
герр Нунке, мне необходимо было время, чтобы выяснить, где я и зачем меня
здесь держат.
- И что вы уже знаете?
- Что я в Испании, вблизи города Фигераса. Насколько я помню географию,
это где-то на севере Каталонии.
- Так. Дальше...
- Что я в школе со странным названием "рыцарей благородного духа"...
Название романтическое, но, боже мой, какое смешное!
- И кто ж ученики этой школы, чему их учат?
- Герр Нунке! Вы, верно, считаете меня желторотым воробышком. Неужто
трудно догадаться? Когда из камеры смертников человека везут за тридевять
земель, то, совершенно очевидно, делают это не затем, чтобы он изучал
нумизматику, ихтиологию или древние китайские рукописи!
- Вы правы, - кивнул Нунке, не уточняя задач школы, в которую он привез
Гольдринга.
- Неясно мне одно - ваша роль в этом, герр Нунке! Почему именно вас так
заинтересовала моя персона?
- Начну издалека. О том, что вы попали в лагерь наших военнопленных
офицеров, я узнал от фрау Вольф.
- Это она выдала меня патрулю!
- Не сердитесь на фрау. После того, как Эверс застрелился, она так
бедствовала! Теперь же у нее есть кусок хлеба: англичане и американцы платят
ей по пять долларов за каждого выданного офицера. Ведь она многих знала, и
не только в нашей бывшей дивизии Эверса
- Значит, наша с вами встреча в кафе в Австрии не была случайной?
- Ваша увольнительная в город стоила мне пятьдесят долларов.
- А встреча с пьяным американским солдатом?
- Хапуга! Меньше чем на сто пятьдесят не согласился, как я ни
торговался...
- А фото, которое фигурировало на суде?
- Владелец кафе старый фотолюбитель.
- А отец Фотий?
- Вот к этому я совершенно не причастен. Его вмешательство было для
меня полной неожиданностью. И, должен вам признаться, этот проклятый Фотий
чуть не испортил мне все дело. Что вас будут судить после драки в кафе и
посланной американскому командованию фотографии, у меня не было сомнений. Но
вас должны были везти на расстрел за город, к слову сказать, за это я тоже
заплатил двести долларов - и там передать мне с рук на руки. А Фотий спутал
все карты. Накануне того дня, когда это должно было произойти, я случайно
узнал, что он собирается - ведь вас все равно решено было отправить на тот
свет! - устроить публичный расстрел, чтобы напугать непокорных. Уверяю вас,
накануне вечером мне пришлось как следует поработать! Обдумать новый план,
договориться с тюремным врачом...
- Он знал, какую сигарету мне оставляет?
- Да!
В комнате воцарилось долгое молчание. Нарушил его Фред.
- Итак, во что обошелся вам весь этот спектакль?
- Школа выплатила мне тысячу долларов. Сюда входят все деньги на
постановку спектакля, как вы окрестили эту операцию, плюс транспортные
расходы. Ну и, конечно, комиссионные... Кажется, я ответил на все вопросы?
- Нет!
- А именно?
- Вы не сказали, зачем потребовалось столько хлопот.
- Я хотел бы разговор этот отложить до завтра. Хоть вы и бодритесь, но
выглядите отвратительно. Возможно, доза снотворного была слишком велика,
произошло отравление. Девятнадцать дней вы у нас и до сих пор не приходили в
себя.
- Не беспокойтесь, герр Нунке! Через несколько дней я стану прежним...
- Фредом, - подсказал Нунке.
- Пусть Фредом. Но вы не ответили на мой последний вопрос!
- Если вы настаиваете, пожалуйста...
