вдохнуть аромат розы, почувствовать прикосновение дружеской руки, увидеть
огонь костра, представить стремительный полет ласточки в необозримом океане
неба, по которому, словно парусники, плывут облака, еще раз пережить
напряжение борьбы и радость победы, мысленно вернуться к каждому, кто
обогатил твою жизнь плодотворной идеей, дружбой, любовью... - каким
богатством ты еще владеешь!
Незаметно за маленьким зарешеченным оконцем вечер перешел в ночь, а
ночь отступила перед утренним рассветом. Григорий ни на секунду не сомкнул
глаз. Такой роскоши он не мог себе разрешить - ведь ему еще так много надо
было вспомнить.
Под утро даерь камеры, скрипя, отворилась. Григорий быстро поднялся.
Для раздатчика суррогатного кофе и эрзацхлеба слишком рано. Неужто?..
Но порог перешагнул не тюремщик с конвоем, не поп, на появление
которого можно было рассчитывать перед расстрелом, а элегантный господин, и
камера тотчас наполнилась ароматом туалетного мыла и духов. В тусклом свете
красноватой лампочки, горевшей под потолком, залоснилась гладкая прическа с
безукоризненным пробором, заблестели стеклышки старомодного пенсне на сухом,
с горбинкой, носу.
- Простите за вторжение, - проговорил господин так, словно находился не
в камере смертника, а в светском салоне, - и разрешите представиться:
здешний врач.
- Очень сожалею, но медицинской помощи мне не потребуется, так что...
Григорий продолжал стоять, надеясь, что непрошеный посетитель тотчас
уйдет. Но тот, сняв пенсне, подул на стеклышки и принялся старательно
протирать их, очевидно готовясь к осмотру и длинному разговору.
- Повторяю, вы напрасно беспокоитесь. Очень вам благодарен, но я хотел
бы остаться один, - уже нетерпеливо сказал Григорий.
- Понимаю, понимаю и ваше возбуждение и ваше раздражение! Это так
естественно... Мне не хочется быть навязчивым, но поверьте, не только
обязанности официального тюремного врача привели меня сюда.
- Тогда что еще?
- Разрешите сесть?
- А я имею право не разрешить?
- Так, так, ирония, бравада... Мы все прибегаем к ним в трудную минуту
жизни...
- Господин доктор, минут у меня осталось в обрез. Напоминаю вам об
этом.
- Я долго не задержу вас, и вы не пожалеете, что выслушали меня.
- Ну, что ж... - Григорий устало опустился на койку и вздохнул. -
Говорите, и чем короче, тем лучше.
- Хочу сразу же предупредить, что я пришел как друг. Вы удивлены, но
это именно так.
Григорию показалось, что его сильно толкнули в грудь сердце бешено
заколотилось. Неужели появился шанс на спасение? А что, если это новая игра,
попытка сломить его волю перед расстрелом, вывести из равновесия? Любой
ценой надо сдержаться, не выдать волнения!
- Странно. Меня вы не знаете, быть посредником между мной и еще кем-то
не можете - ведь у меня здесь нет ни одного близкого человека.
Следовательно...
- Простите, а герр Кронне?
- Кронне? - в голосе Григория прозвучало искреннее удивление.
- Да, именно он попросил меня передать его глубокое сожаление по поводу
того, что произошло. Он испробовал все возможности вам помочь, но оказался
бессилен - с такой быстротой закружилась эта чертова мельница правосудия. И
теперь он жаждет...
- Откуда ему все известно?
Вопрос словно повис в воздухе. Сокрушенно покачивая головой, врач сунул
руку в карман, долго шарил там и, наконец, вытащил свернутый листок. Словно
колеблясь, развернул его: даже в полутьме можно было разглядеть набранный
готическим шрифтом заголовок газеты-листовки, которую вот уже две недели как
издавали в лагере военнопленных. Основным материалом служили платные
объявления - обращения отцов, матерей, жен, разыскивающих своих близких в
лагерях для солдат и офицеров бывшей гитлеровской армии. Несколько
скучнейших лагерных новостей и непременно ужасающий рассказ беглеца из
Восточной зоны заполняли оставшееся место.
- Прочитайте вот это! - врач протянул газету.
- Вы забываете, у меня человеческие, а не кошачьи глаза. В такой
темноте я ничего прочесть не могу.
Неожиданно вспыхнул карманный фонарик и осветил обведенную красным
карандашом заметку на первой полосе. Григорий впился в нее глазами.
"Сегодня в пять часов утра, - сообщалось в информации, - приведен в
исполнение приговор суда, приговорившего бывшего гауптмана немецкой армии
Генриха фон Гольдринга к расстрелу за вооруженное нападение на солдата
оккупационных войск. Перед смертью гауптман Гольдринг искренне раскаялся и
подал прошение о помиловании. Командование оккупационных войск прошение
отклонило".
- Который час? - спросил Григорий и почувствовал, как кровь отхлынула
от лица. Да и голоса своего не узнал - он звучал хрипло и глухо.
Доктор осветил фонариком циферблат ручных часов.
- Без двенадцати четыре.
- Значит, в моем распоряжении час и двенадцать минут. Для смертника час
плюс двенадцать минут - это же целая вечность. Или один миг. Как
воспринять...
- Поверьте, эта газета жгла мне руки!
- Нечасто приходится читать сообщение о собственной смерти. Не скажу,
что это очень приятно, но... не лишено интереса. Кстати, вам неизвестно,
почему они так торопятся избавиться от меня?
- Ваша казнь - предостережение для других. Война всем осточертела, люди
мечтают о мире и отдыхе. Попытка поставить во главе отрядов, перебрасываемых
на Западную Украину, опытных военных руководителей - проваливается. Ваш
пример должен устрашить остальных: при расстреле, я слышал, будут
присутствовать все, кто колеблется.
- Наглядная, так сказать, агитация? Ну и ну! Молодчики из союзного
командования не слишком разборчивы в методах.
- Совершенно с вами согласен. И поэтому я так охотно согласился
выполнить просьбу герр Кронне.
- Жаль, что он тогда так быстро покинул кафе. Если бы не...
- О, он так казнит себя!
- Передайте герр Кронне: страшны не мертвые, а живые, глядящие в лицо.
Поскольку я вскоре выйду из игры...
- Вы мужественный человек, герр Гольдринг!
- Единственная роскошь, которую я могу себе позволить. Хотя, судя по
информации, я умер как трус.
- Ваши друзья узнают, что это не так.
- Буду очень благодарен. А теперь... - Григорий поднялся, давая понять,
что хочет остаться один.
Врач нервно заерзал на стуле.
- Одну минуточку!.. Герр Кронне хотел... и я сам, как человек гуманной
профессии... Погодите, куда же я задевал ее? Ага, вот, берите, - в пальцах
врача, отливая перламутром, блеснула маленькая ампула. - Надо ее проглотить,
и вы уснете, тихо и без боли.
- Чтобы никогда не проснуться?
- Да!
Григорий взял ампулку и почувствовал на ней тепло пальцев, только что
державших ее.
"Неужели у меня такие холодные руки?" - мелькнула мысль.
- Интересно! - согнув руку лодочкой, Григорий задумчиво перекатывал
ампулку по ладони. - В такой маленькой оболочке заключено так много: тихий,
безболезненный сон, небытие, которое будет длиться вечно. А если взглянуть
шире, то и больше. Гейне говорил, что каждый человек - это весь мир, который
с ним рождается и с ним умирает. Что под каждым надгробием похоронена вся
история человечества. Не помните, откуда это?
- О, в такой момент... когда в мыслях такой разброд... Очень прошу вас,
будьте осторожны с ампулой! Она может упасть, куда-то закатится, и тогда...
Улыбнувшись, Григорий решительно протянул ампулу врачу.
- Чтобы вы не волновались, возьмите!
- То есть?
- Я все равно не воспользуюсь ею. Отпущенное мне время я хочу прожить
сполна и встретить смерть, как подобает человеку.
- Именно этого Кронне и опасался! Что же касается меня, то я не понимаю
вас, просто не понимаю...
- Каждый живет по-своему и по-своему умирает.
- У вас крепкие нервы. А мои, признаться... - от растерянности врач
начал шарить по карманам, наконец вытащил портсигар и дрожащими пальцами
прикурил сигарету. - Извините, что без разрешения, две-три затяжки меня
успокоят... Простите, совсем не подумал, вы, верно, давно не курили? К
сожалению, осталась только одна. Пожалуйста! Ах да, спички!
- Вот за это большущее спасибо, - ноздри Григория с жадностью втягивали
запах табачного дыма, и он едва удержался от желания закурить тотчас. - С
вашего разрешения спички оставлю у себя для последней затяжки...
- Конечно, конечно... - поспешно поднявшись, врач поклонился. - Не
стану вам больше мешать. Мое почтение, герр Гольдринг!
- И мое тоже. Советую переменить место работы. С вашими гуманными
взглядами...
- Да, да, это не для меня, никак не для меня... - Врач сделал вид, что
не понял смысла, вложенного в последнюю реплику тем, кого он принимал за
Гольдринга.
...Зажав сигарету между пальцами, Григорий подошел к окну.
Предрассветная мгла рассеивалась, и теперь хорошо был виден квадратный
тюремный двор. Там, несмотря на такую рань, было необычайно людно. Солдаты в
форме оккупационных войск перебегали от одной группки пленных к другой, два
офицера нетерпеливо отдавали команды и снова возвращались к прерванному
разговору, очевидно очень веселому и далекому от того, что здесь готовилось,
ибо время от времени они разражались хохотом.
"Еще несколько минут, и за мной придут, - подумал Григорий. - Не дадут,
черт побери, закурить..."
Чиркнув спичкой, он зажег сигарету и с наслаждением затянулся. Но табак
был невкусный. Возможно, потому, что Григорий закурил после долгого
перерыва. Натощак. Конечно, дело в этом. Вот и голова затуманилась, а руки и
ноги отяжелели. Деревенеют и все. И в глазах темнеет...
Держась за стену, Григорий сделал несколько шагов в сторону койки и
свалился на нее, как сноп.
Словно из далекого далека донесся до него звук шагов, показалось, что
кто-то склонился над ним. Григорий попробовал открыть глаза, хотел
проверить, явь это или сон, но приподнять веки не смог, как ни старался. Они
словно налились свинцом. Потом исчезло и это желание. Он больше ничего не
хотел и не чувствовал...
* ЧАСТЬ I *
КАПРИЗНЫ СУДЬБЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ
Берта была в восторге от Севильи. Собственно, не так от самого города,
с которым она еще не успела ознакомиться, как от нового жилья. Подумать
только! Вместо шаблонной берлинской квартиры в ее распоряжении домик с
патио, то есть внутренним двориком посредине, где среди вечнозеленых
деревьев и пышных цветов неугомонно журчит фонтан, наполняя кристально
чистой водой небольшой, выложенный мраморными плитами бассейн.
- Наш маленький эдем! - сказал Иозеф в день приезда, выйдя с женой на
тенистую веранду. Она огибала домик со всех четырех сторон, замыкая патио.
- О! - только и могла воскликнуть Берта в изумлении.
- Скажи спасибо маврам за это чудо. Это их стиль сохранился в Севилье
до наших дней. Местные жители очень любят патио и даже новые дома строят в
стиле старинных мавританских.
- И все с фонтанами? - насторожилась Берта, которая уже привыкла к
мысли, что владеет чем-то исключительным, особым.
- В большинстве, - улыбнулся Иозеф. - Но пусть это тебя не смущает,
милая. Они не все действующие. Представь себе, значительная часть фонтанов
снабжается водой из акведуков, построенных еще во времена Юлия Цезаря, когда
Севилья была римской колонией.
- Боже, какая старина!
- О, в Севилье ты наглядишься на нее вволю! Будет чем похвастаться
перед завистливой Гретой Эйслер, которая считает, что я завез тебя чуть ли
не в ссылку. Один музеи чего стоит. Не зря испанцы говорят: "Кто не бывал в
