выходы вместе с Нунке в театр, в ресторан или к знакомым только раздражали
ее.
- Ты стала чересчур раздражительна, Берта! - заметил Нунке. - Возможно,
это объясняется тем, что в нашей жизни может появиться.. - Он не закончил,
заметив, как побледнела жена. - Ты боишься, что это произойдет далеко от
родного дома? - спросил он с несвойственной ему нежностью.
Тон, каким это было сказано, встревожил Берту.
"Я чудовище! - подумала она. - Это кощунство горевать об Эмилио, когда
я ношу под сердцем ребенка Зефи! Мне надо бежать из Севильи, избавиться от
ее чар... Возможно, все, что я чувствую, лишь нарушение психики, которое
объясняется моим положением... Безусловно, это так..."
Решение вернуться в Берлин успокоило Берту. Чтобы проверить себя, она
послала дону Эмилио коротенькую записочку с просьбой прийти.
- Я была в плохом настроении и отвратительно вела себя с бедным Зефи и
с вами, милый мой друг. Вы не сердитесь?
- Только огорчаюсь, что надоел вам своими древностями, - отвечал
доктор. - Такой молодой очаровательной женщине надо ощущать пульс
современной жизни, а не прислушиваться к шорохам прошлого... Хотите, я
покажу вам другую Севилью? Веселую, шумную и не совсем обычную.
- Я уже сейчас умираю от любопытства! Куда же мы направимся?
- На правый берег Гвадалквивира, в предместье Триану.
- В Триану? - Нунке, присутствовавший при этом разговоре, высоко поднял
брови. - А я было собрался присоединиться к вашей компании!
- Вы с этого берега видите лишь трубы ее фабрик и заводов. А я покажу
вам совсем другое: своеобразное государство в государстве, владения гитанос.
Даже нас, местных жителей, которые так любят яркие наряды и украшения, все
там поражает богатством красок, цветов и оттенков, до боли в глазах пестрых,
иногда неправдоподобных и всегда манящих. О туристах я уже не говорю...
- Гитанос? То есть цыган? Ведь они же кочевники? - удивился Нунке. - Я
не представляю их без кибиток.
- В южной Испании, и особенно в Севилье, есть оседлые цыгане. Их
старались приучить к работе на фабриках и заводах и потому разрешили
поселиться в Триане, но с работой ничего не вышло. Они держатся в стороне,
потому и сберегли свою самобытность во всей ее первозданности.
Многочисленные цыганские семьи фактически составляют один большой род, где
так перепутались родственные отношения, что только самые старые из них
помнят, кто кому приходится троюродным братом или четвероюродной сестрой.
Что же касается еще более дальних родственных связей, таких, как сват,
пятиюродная тетя или дядя, то тут сам черт ногу сломит, если попробует точно
восстановить, кто кому кем доводится... Своеобразный, совершенно
своеобразный мир!
- Вы говорите, цыгане не работают, а на что же они живут? - спросила
Берта.
- Как и их предки кочевники, живут "чем бог послал": торгуют лошадьми,
скотом, медными кастрюлями собственного производства, изготовляют красивые,
причудливо разукрашенные ножи, скупают и продают поношенную одежду...
Женщины гадают на картах, звездах и корешках таинственных, только им
известных растений. Молодежь развлекает туристов цыганскими танцами и
песнями. Надрывные, всегда остросюжетные, веселые; зажигательные, они не
могут оставить слушателей равнодушными. Свою долю в общий котел вносит и
детвора - там что-то стащат, здесь выпросят. Вообще количество ребятишек
трудно даже учесть. Они шныряют повсюду. Где проводят день, что делают, чем
питаются, не может сказать даже самая заботливая цыганская мать. Впрочем,
сами увидите.
Берта, как обычно, радостно откликнулась на предложение дона Эмилио.
После некоторого колебания решил поглядеть на жизнь гитанос и Нунке.
- Только с условием: на обратном пути вы завезете меня в гавань
Таблада. Там у меня деловое свидание, - предупредил он.
На тот берег добрались на стареньком "форде" доктора, но в уголок
предместья, где обитали гитанос, решили идти пешком. Здесь проехать было
трудно. Часть Трианы, где жили цыгане, напоминала большой восточный базар.
Здесь все кружилось, двигалось, изменялось. Обитатели этих кварталов хоть и
были коекак обеспечены жильем, пользовались им только в непогоду. Ненастье в
Севилье - явление редкое, так что вся жизнь гитанос проходит на улицах и
площадях. Комнаты и даже квартиры используются как склады для различных
вещей, предназначенных на продажу, и прежде всего тех, которые попали к
цыганам не совсем легальным путем. Полиция в свое время пыталась производить
обыски у цыган, но после того, как у двух полицейских во время этих акций
исчезли бумажники и кобуры пистолетов оказались пустыми, рвение блюстителей
порядка поостыло. Они избегали появляться здесь даже в том случае, когда у
кого-либо из местных жителей уводили коня.
И все же, пренебрегая опасностью лишиться бумажника, часов,
драгоценностей, горожане часто навещали эту самую дальнюю окраину города.
И не только они - люди приезжали сюда из самых отдаленных мест
Андалузии. Дело в том, что трианские гадалки прославились на всю южную
Испанию. Одним хотелось узнать о судьбе мужа или сына, отправившегося в
Америку в поисках счастья и бесследно исчезнувшего, другим - убедиться в
верности любимого или любимой. Больные приезжали к знаменитым трианским
знахаркам, каждая из которых, не колеблясь, бралась за лечение самых тяжелых
болезней, будь то распространенная на юге Испании трахома или чахотка...
Цыгане, привыкшие к появлению чужих, равнодушно глядели на сеньору и
двух ее кавалеров. Только среди женской части населения появление
незнакомцев вызвало некоторое оживление. Но, убедившись, что сеньора,
смеясь, отказывается от гадания и лекарств, молодые гадалки и старые
знахарки принялись за прерванные дела. Детвора тоже скоро поотстала, получив
пригоршню песет, заранее приготовленных доном Эмилио. Можно было спокойно
бродить по улицам, присматриваться и прислушиваться.
- Мне как-то неловко, - пожаловалась Берта, вроде я в щелку подглядываю
чужую жизнь. Как они могут жить так открыто?
- Примитивны, как животные, - равнодушно бросил Нунке.
- Не сказал бы, - возразил доктор. - Непривыкшие к условностям нашего
цивилизованного мира, они просто пренебрегают ими. Цыгане слишком
жизнерадостны и свободолюбивы, чтобы ограничивать себя рамками каких-либо
принятых у нас правил. Их предки кочевали по степям, долинам, чащам. Кто мог
их там видеть и слышать? Что им было скрывать? Ведь жили они одним большим
родом,..
- А вот и подтверждение ваших слов, дон Эмилио! - прервала его Берта. -
Взгляните на эту девушку, которая так спокойно, на виду у всех расчесывает
волосы. Даже не повернется в нашу сторону. Мы для нее просто не существуем.
Любопытно, что будет, если подойти к ней.
- У тебя длинные красивые косы, - сказал доктор, подходя к девочке. -
Хочешь, я дам тебе денег на шелковые ленты? Только ты нам спляшешь...
- Мне не хочется сейчас плясать...
- Может, ты не умеешь?
- Не хочу.
- Ты не разговорчива. Как тебя зовут?
- Мария, - неохотно ответила девушка-подросток и, сердито блеснув
черными глазами, отошла в сторону.
- Видите, как независимо держит себя эта девчушка? Ни капельки
подобострастия. А какая походка, вы обратили внимание? Кажется, ножки ее не
касаются земли.
- Надо сказать, достаточно грязные ножки, - насмешливо заметил Нунке.
- Ты, Зефи, невыносим со своим скепсисом. Девочка прехорошенькая. Жаль,
что мы не узнали, как ее фамилия! Я бы что-нибудь оставила ее родителям.
- А у женщин-цыганок нет фамилий, - пояснил дон Эмилио. - С тех пор,
как правительство Испании обязало цыган отбывать воинскую повинность, у
мужчин появились фамилии. Но какие! В личных карточках призывников-цыган,
например, бывают такие записи: "Педро, сын Паласио Кривого" или "Басилио,
приемыш гадалки Консуэлы, родной сестры кузнеца Хуана"...
- Какая нелепость! - фыркнул Нунке.
Мог ли он в эту минуту даже подумать, что судьба еще раз сведет его с
чернокосой и черноглазой Марией, не имеющей даже собственной фамилии?
Прогулка по Триане закончилась к вечеру и очень невесело: уже в машине
Нунке заметил, что у него исчез бумажник.
- Логово воров, которое надо смести с лица земли! - бесновался он. -
Что за безумная идея возникла у вас, дон Эмилио, потащить нас к этому
сброду? Не совсем справедливо, что расплачиваюсь за это я!
Доктор побледнел:
- Сколько было у вас у бумажнике, герр Нунке? Я считаю делом чести
вернуть все, - проговорил он с холодной сдержанностью.
- Оставьте свое при себе! - грубо отрубил Нунке.
Берта глотала слезы. Когда возле гавани Таблада муж вышел из
автомобиля, она не выдержала и разрыдалась.
- Простите, дон Эмилио, о, простите! Иозеф по временам бывает так груб!
Мне стыдно перед вами...
- Не придавайте этому значения, фрау Берта! Мы, мужчины, часто бываем
несдержанны в выражениях... то ли из-за перегруженности делами, то ли из-за
служебных неприятностей...
- Не поверю, что и вы можете себя так вести!
- Иногда я тоже теряю власть над собой, - произнес дон Эмилио странно
изменившимся голосом. Если вы будете плакать, это может случиться. Да, да,
может случиться, ибо... - он оборвал фразу и остановил машину. - Давайте
пройдемся по набережной! Нам обоим надо успокоиться.
Заходящее солнце зажгло на небе настоящий пожар. Воды Гвадалквивира
расплавленным золотом текли между берегов. Золотыми были и шпили
многочисленных церквей, возвышавшихся над городом, а статуя Веры на
колокольне собора словно плыла в воздухе, оттолкнувшись ногой от шпиля, на
котором была установлена.
Берте все казалось нереально-сказочным, как и те чувства, что
переполняли ее сердце.
- Вы не договорили, - напомнила она вдруг, прикоснувшись к руке своего
спутника.
- Есть вещи, о которых лучше молчать. Пусть мечта остается мечтой...
Поверьте, от столкновения с действительностью она блекнет.
- По-вашему, человек должен порвать с действительностью и жить в мире
сказок.
- В зависимости от его характера. Слабые натуры уходят в царство мечты.
Я из таких...
"А я?" - подумала Берта. И вдруг представила свою жизнь в Берлине,
размеренную, упорядоченную, быть может несколько скучную, но раз и навсегда
установившуюся. Нет, такая жизнь крепко ее держит. Это физическое состояние
виной тому, что она утратила равновесие, поддалась соблазну. На миг Берте
показалось, что она вырвалась из обыденности и, словно статуя, сорвавшаяся с
пьедестала, взлетела ввысь. Глупости, иллюзии! Надо положить всему конец...
Через неделю молодая жена Нунке, сославшись на свое состояние,
требующее постоянного врачебного наблюдения и забот домашних, выехала в
Берлин.
По странному стечению обстоятельств в тот же майский день 1930 года из
цыганского селения исчезла маленькая Мария.
Девочку в цыганском таборе прозвали "Приблудная". Ее отца и мать
арестовали за кражу, и они бесследно исчезли в таинственных застенках
испанской полиции, когда Мария была совсем маленькой. Род не оставил
девочку, а принял в общину и содержал, именно содержал, а не воспитывал, ибо
о воспитании ее никто не заботился. Мария с детства делала все, что хотела,
ходила, куда хотела, а кормилась там, где в этот день готовили самую вкусную
еду.
Исчезновение Марии заметили не сразу. Это и понятно: оседлые цыгане в
эти дни были охвачены волнением и тревогой.
Весть об опасности принесли детишки, как обычно носившиеся повсюду,
