зачастую далеко за пределами Трианы. Вечером двадцать первого мая они
прибежали испуганные, издали выкрикивая:
- Табор! Табор! Табор!
Цыгане переполошились. Даже их главарь - кузнец Альфонсо, расспрашивая
детвору, не мог скрыть волнения. Да, по всему видно, ребятишки говорят
правду: в нескольких километрах от Трианы расположился табор.
Кочевники! Злейшие враги оседлых цыган!
Давно, очень давно возникла эта вражда. С годами она не угасала, а еще
больше разгоралась. И дело совсем не в том, что кочевники относились к своим
оседлым собратьям как аристократы к плебсу. Главная опасность таилась в
другом: кочевники жестоко карали оседлых за измену извечным цыганским
традициям. Мстили по-разному: поджигали дома, воровали детей, издевались над
теми, кто по неосторожности попадал к ним в руки, зачастую даже убивали.
Было от чего встревожиться трианцам.
В тот вечер окраина, где жили цыгане, словно вымерла. Ни детского
крика, ни окриков старших, ни ругани между старыми цыганками, ни звуков
гитары, ни песен. Стихли и опустели многоголосые дворы. Жители спрятались за
плотно запертыми дверями и ставнями, прихватив с собой все самое ценное из
раэбросанного по двору имущества. Пустота, воцарившаяся тут, еще больше
подчеркивала тишину, в которую погрузилась окраина. Лишь в самом отдаленном
конце предместья, где главная улица переходила в степную дорогу, слышались
приглушенные голоса. Там собралось все мужское население, вооруженное
топорами, ножами, а то и просто кольями.
В напряженном ожидании прошел день, другой. А на третий высланная
разведка донесла:
- Табор снялся и уехал!
Реакция была бурной: такого взрыва веселья не помнили даже самые старые
цыгане.
Когда начались танцы, старый Альфонсо позвал:
- Мария! Где ты? Покажи, как умеют танцевать трианские девушки!
Но Мария не откликнулась. Ее не нашли. Как ни искали. Каждый из
присутствующих старался припомнить, где и когда видел девочку. Это было не
так уж легко, учитывая панику, охватившую население предместья в последние
дни.
- Я помню, последний раз она разговаривала с сеньором и красивой
белокурой сеньорой, - вспомнил кто-то из женщин.
- Тоже сказала! После этого я варила баранью похлебку и Мария обедала с
нами.
- А я видел ее в тот день, когда детвора рассказала о таборе. Помнишь,
Альфонсо, ты еще накричал на Марию за то, что она вмешалась в разговор - все
допытывалась, где этот табор?
Поспорив еще немного, о девочке забыли. Хотя исчезновение "Приблудной"
немного и опечалило присутствующих, но празднество продолжалось. Слишком
большой и всеобъемлющей была радость
А тем временем Мария переживала большое горе.
"Почему наши так испугались? - спрашивала себя девочка. - Те ведь тоже
цыгане... Интересно, каков он, этот табор?"
Непреодолимое любопытство влекло Марию все разузнать самой. Девочка не
привыкла предупреждать кого-либо о своих прогулках, а тут еще интуитивно
чуяла, что переступает какую-то запретную грань. Поэтому тайно, ночью,
обойдя окраину, где дежурили мужчины, она побрела вдоль берега на север - в
направлении, указанном цыганятами.
Еще не рассвело, когда Мария приблизилась к табору. Утренняя мгла
окутывала шатры и кибитки. Девочка решила подождать, пока таинственные
кочевники проснутся. Она села на прибрежный камень, крепко обхватив руками
колени, - утро было на редкость холодным.
Первой Марию увидела старая цыганка. Заспанная, растрепанная, она,
зевая, вышла из шатра. Марию так рассмешил ее вид, что девочка громко
прыснула.
Старуха что-то крикнула, и табор мигом проснулся. Все, от мала до
велика, высыпали из шатров и кибигок. Дети ринулись было вперед, но старый
цыган сердито прикрикнул на них, и они рассыпались во все стороны, как
горох.
Мария поднялась. Но не успела она двинуться в сторону табора, как у его
обитателей вырвался крик возмущения. Никто не помнил случая, чтобы ктолибо
из этих предателей - оседлых - добровольно пришел в табор кочевников.
Навстречу девочке полетели камни, палки, кружки - все, что было под рукой.
Седобородый снова что-то крикнул толпе и сам пошел навстречу непрошеной
гостье.
Пощелкивая кнутом, он подошел к Марии и остановился в трех шагах от
нее.
- Откуда ты? - сурово спросил старик, внимательно разглядывая цветистый
и пышный наряд девочки. Несколько дней назад Мария стащила в каком-то дворе
развешенные для просушки цветные скатерти и сшила себе такую широкую и
пеструю юбку, что ей завидовали все трианские модницы. Из двух разноцветных
платков вышла красивая кофточка, она туго облегала тонкую девичью талию и
оголяла до локтя загорелые, словно точеные руки.
- Ты откуда? - повторил старый цыган.
- Из Трианы.
- Зачем пришла?
- Поглядеть.
Будь Мария благоразумнее - ведь старик готов был испепелить ее
взглядом, - она бы повернулась и кинулась бежать со всех ног. Но девочка
привыкла везде чувствовать себя своей.
Мария не закончила фразу. Длинный кнут вожака племени змеей обвился
вокруг груди и спины Марии. Старик знал: бить кнутом по широкой юбке - это
значит только выбивать из нее пыль.
Этот удар послужил сигналом для цыган, которые, затаив дыхание,
прислушивались к разговору между стариком и девушкой.
Толпа ринулась вперед. Непрошеную гостью били все. Били чем попало и
куда попало. Сперва Мария защищалась, но скоро ее сбили с ног. Закрыв лицо
руками, она лежала на земле и кричала. Сначала надсадно, но постепенно вопли
ее становились все тише, тише, а потом и вовсе прекратились.
- Прочь! - крикнул старый цыган.
Первым ударив Марию, он отошел в сторону и только наблюдал за расправой
над дерзкой пришелицей. Теперь он, очевидно, решил, что нарушительница
обычаев достаточно наказана.
Старик боялся убийства. Тогда непременно вмешается полиция и ему, как
атаману, придется отвечать за весь табор.
Как ни была наэлектризована толпа, но грозное "прочь" подействовало.
Теперь все стояли полукругом, а в центре лежала Мария. Она не
двигалась, даже не стонала.
- Воды! - приказал старик, внимательно присматриваясь, не пошевельнется
ли девочка. Но та, как и прежде, не подавала никаких признаков жизни.
Старику не пришлось повторять приказание. Несколько ведер воды стояли у
его ног. Он взял ближайшее и сапогом перевернул тело избитой так, что Мария
теперь лежала навзничь. Атаман медленно лил воду на голову и грудь
потерявшей сознание девочки.
Никаких признаков жизни.
Атаман грозно поглядел на людей, столпившихся неподалеку.
Все виновато молчали. Знали, чем все это может кончиться, особенно для
их вожака.
Второе ведро воды тоже не помогло.
- Адела! - позвал атаман.
Цыганка, которая первой увидала Марию, а теперь стояла у шатра, молча
посасывая маленькую трубочку, поняла, чего от нее хотят.
Она подошла к девочке, прижалась ухом к ее груди и долго
прислушивалась. Очевидно, старуха не услышала биения сердца. Выпрямившись,
но не поднимаясь с колен, она задумчиво глядела на неподвижное тело.
Тогда Адела решила применить последнее средство: она несколько раз
затянулась, раскуривая трубку, потом вставила чубук в ноздрю девочке и изо
всех сил дунула на тлеющий табак.
Присутствующие как завороженные наблюдали за этой процедурой. Когда
Адела дунула второй раз, дым струйкой ударил Марии в ноздрю, и девочка
шевельнулась.
Возглас одобрения и мстительной радости прокатился над толпой.
Старый цыган снова подошел к Марии, носком сапога отбросил ее
раскинутые руки.
Девочка, как и прежде, лежала неподвижно.
- Снимаемся! - крикнул атаман, и толпа мигом бросилась выполнять его
приказ.
Если бы кто-нибудь со стороны наблюдал, как табор готовится к отъезду,
он заметил бы удивительную слаженность и организованность во всем. Не прошло
и минуты, как засуетились все: одни ловили стреноженных коней и волокли их к
крытым возкам, другие запрягали коней, третьи гасили костры, тлевшие со
вчерашнего вечера, четвертые складывали лохмотья, служившие кочевникам
простынями и одеялами.
Лишь старый цыган не принимая участия во всеобщей суете. Даже не
отдавал больше приказов. За всем наблюдала Адела. Но вот и она, убедившись,
что все идет своим чередом, подошла к старику. Взглянув на неподвижное тело
девочки, Адела перевела взгляд на старого цыгана и молча кивнула в сторону
речки, как бы говоря: выбросим?
Атаман грозно нахмурился и бросил:
- Ко мне в кибитку!
Было видно, что решение атамана забрать с собой девочку не пришлось
кочевникам по сердцу. Об этом красноречиво свидетельствовало сердитое лицо
Аделы, об этом говорили и взгляды остальных цыган, которые с неодобрительной
усмешкой следили, как Адела тащила неподвижное тело Марии
Но никто не решился перечить: приказы атамана привыкли выполнять
беспрекословно.
Уже через час после описанных событий на берегу Гвадалквивира табор
быстро двигался вдоль реки, все на север и на север. Коней не щадили. Все
понимали - надо ехать как можно быстрее.
Напрасны были бы старания проследить за продвижением цыганского табора
из Андалузии на север Испании. Ведь не количеством стоянок и длиной пути
знаменательна жизнь четырнадцатилетнеи девочки в таборе Петра, а теми
неписанными законами вражды кочевников к оседлым цыганам, всю жестокость
которых повседневно испытывала на себе Мария.
Девочку считали тут парией, изгоем, подонком цыганского племени. Она не
могла завтракать или ужинать в общем кругу, ей всегда бросали только
объедки, а так как цыгане сами были полуголодны, то девочке доставались лишь
кости, которыми кормили и собак. Мария принадлежала всему табору, и каждый
мог заставить ее выполнять самую грязную и тяжелую работу. Когда табор
располагался на стоянку и все бросались в разные стороны, чтобы хоть
чтонибудь заработать, погадать или украсть, Мария под страхом тягчайшего
наказания должна была оставаться возле кибиток.
Положение сильно ухудшало то, что старая Адела бешено ревновала Марию к
Петру. Не то, чтобы старый цыган относился к девочке лучше, чем все
остальные. Нет! Но время от времени он бросал на нее загадочные взгляды, и
Адела толковала их по-своему.
И старуха мстила, как только могла...
Однажды Мария пыталась бежать. Ее поймали в тот же день. Петро сам
наказал беглянку вчетверо сложенными вожжами, потом привязал ее к подводе, и
две недели, сбивая ноги в кровь, девочка должна была бежать за кибиткой
атамана, словно привязанная к возу скотина.
И все же Мария находила в себе силы для молчаливого отпора. Слишком
яркими были воспоминания о полной свободе, которой она пользовалась в
Триане, чтобы сразу позабыть обо всем и подобострастно выполнять приказы
Аделы или даже самого Петра. Впрочем, сопротивление это было своеобразным.
Молодежь не принимала Марию в свою компанию, не разрешала ей петь вместе с
ними. Что же, Мария пела одна, да так, что даже старые цыганки невольно
заслушивались. Девочка не получала своей доли от купленного, выпрошенного
или украденного, - ну и ладно, она оденется сама. Из лохмотьев или просто из
никуда не годных лоскутков она шила себе кофту или юбку, и они шли ей
больше, чем другим девушкам их новые пышные наряди.
Адела взваливала на Марию всю работу. Девочка выполняла ее лишь в том
случае, если старуха следила за ней. Стоило той отвернуться, как Мария
бросала начатое дело и застывала на месте, словно каменная. Адела любила
