он только улыбался и говорил, что она и так сделала больше, чем он ожидал. И
к Генриху Франсуа теперь относится совсем по-другому. Он уже не призывает ее
к осторожности, а однажды недвусмысленно намекнул, что и среди немцев есть
много антифашистов. Нет, сейчас нельзя думать ни о Генрихе, ни о том, с
каким поручением едет Людвина. Надо стараться, чтобы все прошло гладко. Вот
уже гудит паровоз, надо идти быстрее, чтобы попасть на вокзал к моменту
прихода поезда.
Моника выходит на перрон и, не обращая внимания на гестаповцев, которые
тут слоняются, подходит к газетному киоску, расположенному слева от главного
входа. Купив газету, она берет с прилавка номер иллюстрированного журнала и
внимательно рассматривает моды весеннего сезона, напечатанные на последних
страничках.
Поезд подошел, остановился. Монике надо сделать вид, что она с чисто
женским любопытством рассматривает туалеты дам, каждую измеряя глазами с ног
до головы. Но в каком же вагоне Людвнна? Ага, вот в окне мелькнуло ее лицо.
Вот Людвина выходит. На ней светлое пушистое пальто модного покроя и
маленькая черная шапочка, красиво оттеняющая золотистые волосы, элегантная
дама, никому и в голову не придет... Боже, что это?!
Моника даже закрывает лицо развернутым журналом и поверх него глядит на
Людвину.
Да... Один гестаповец справа, один слева, третий позади. Людвина
арестована! Видел ли это Франсуа? А если видел, то почему не бросился на
помощь?
Моника делает шаг вперед и встречается с суровым предостерегающим
взглядом. Людвина в сопровождении гестаповцев исчезает в одном из служебных
выходов.
У Моники хватило сил не вскрикнуть, не пошевельнуться, когда мимо нее
проводили арестованную, но перед глазами все закружилось. Девушка прижалась
к стенке газетного киоска, чтобы не упасть.
- Иди домой и не делай глупостей! - словно издали, донесся до нее
сердитый шепот Франсуа.
Моника повернулась и медленно пошла.
У гостиницы ее нагнал Франсуа.
- Я войду с черного хода,- бросил он на ходу и скрылся в воротах.
Все происшедшее казалось Монике страшные сном. Сейчас она войдет в свою
комнату, в свою маленькую крепость, и кошмарное видение исчезнет. Нет, это
правда - на стуле сидит Франсуа, лицо у него бледное, осунувшееся.
- Франсуа, - вырвалось у девушки, - неужели мы не можем спасти Людвину?
Ведь нас много. Совершить налет на гестапо и отбить ее!
Франсуа горько улыбнулся.
- Я для того и зашел к тебе, чтобы предупредить: ни одного
неосторожного жеста, шага, взгляда! Арест Людвины может быть случайным, но
не исключено, что они напали на след. Надо быть готовым ко всему, Просмотри
все свои бумаги, веши. Помни - каждая мелочь может привести к очень
серьезным последствиям. Ты уничтожила билет, с которым ездила в Бонвиль?
Вынь все из сумочки и еще раз проверь. Как меня найти - ты знаешь, связь в
дальнейшем будем поддерживать через приказчика галантерейной лавки. Если
возьмут и меня, он будет знать, как действовать дальше - я оставлю ему
инструкции. Против тебя у них могут быть только два обвинения, твоя поездка
в Бонвиль и встречи со мной. Встречи со мной естественны - я твой жених. Что
касается Бонвиля... Ага, можешь тоже сослаться на меня: я-де, мол, ревновал,
и ты поехала в Бонвиль, чтобы провести время наедине с Гольдрингом. Он это
подтвердит, ведь внешне оно так и выглядело. Мне кажется, что человек он
порядочный. Но прежде всего спокойствие! Ложись, Отдохни, забудь о
случившемся.
- Но они замучат Людвину!
- Они могут замучить Людвину, меня, тебя, кого угодно. Но всех они не
убьют. А мы знали, на что шли, правда, девочка? Но это я так, на всякий
случай. Я уверен, что все будет хорошо. И я потанцую на твоей свадьбе.
Моника обняла Франсуа и крепко поцеловала его.
- Это тоже на всякий случай. За все, что ты для меня сделал. И... и я
хочу, чтобы ты знал - на меня ты можешь положиться!
- Я знаю...- голос Франсуа дрогнул.
Но как только Моника осталась одна, мужество покинуло ее. Перед глазами
возникало лицо Людвины, ее стройная фигурка в модном светлом пальто, а рядом
зловещие фигуры гестаповцев. Неужели нельзя спасти Людвину, неужели она
погибнет от рук палачей?
Моника почувствовала, как холодная волна прокатилась по ее телу. Нет,
нельзя так сидеть, надо действовать. Прежде всего уничтожить все письма, еще
раз проглядеть фотографии, перебрать все в сумочке. Ну вот, она купила в
Бонвиле роговые шпильки, а они завернуты в рекламу магазина. Франсуа был
прав, когда твердил, чго каждая мелочь может привести к серьезным
неприятностям. Проездной билет в Бонвиль она уничтожила. А, впрочем, зачем
ей это скрывать? Вероятно, ее видели в поезде. А как отвечать, если спросят,
где она останавливалась? У Генриха в номере. Ведь портье в гостинице
пристально посмотрел на нее и, верно, запомнил. Можно будет сослаться на
него. Надо предупредить Генриха, чтобы он молчал о том, что видел ее с
"кузиной". Она не будет объяснять ему, что и как, а просто скажет, что
кузину арестовали, когда она приехала к Монике, и что это какое-го
недоразумение.. А что, если попросить Генриха спросить у Миллера о Людвине?
Совершенно естественно, что ее волнует судьба родственницы...
Моника вихрем влетела в вестибюль, снова поднялась на второй этаж в то
крыло дома, где была расположена комната Генриха, и, не колеблясь, постучала
в дверь.
- Что с нами, Моника? На вас лица нет, а руки, как две ледышки.
Генрих тоже побледнел, увидав девушку в таком состоянии. Моника, не
отвечая, упала на стул. Горячие ладони Генриха сжимали ее холодные пальцы.
Они казались такими надежными, эти крепкие руки. Довериться ему, сказать всю
правду, он должен помочь ей спасти Людвину!
- Генрих, то, что вы сейчас услышите, я, возможно, не имею права вам
говорить. Но я в безвыходном положении. Арестовали кузину, которую вы видели
в Бонвиле. Тут, на вокзале. Она ехала к нам... ко мне. Каждую минуту могут
арестовать и меня. Не спрашивайте почему и как! Если б это была моя тайна, я
бы ее вам доверила. Но я не могу ничего сказать. Что мне делать? Может быть,
вы мне поможете?
Генрих так сжал пальцы девушки, что она чуть не вскрикнула.
- Я сделаю все возможное, Моника. И не буду вас ни о чем спрашивать.
Кроме того, что поможет мне сориентироваться в этом деле. Но... в чем может
заподозрить гестапо вас?
- Бонвиль, встреча с кузиной, если они узнали о моей поездке.
- О поездке они знают. Но я убедил Миллера, что вы ездили на свидание
со мной, и он, кажется, поверил. Простите мне это признание. Но Миллер
связывал вашу поездку и нападение маки на эшелон с оружием, и я должен...
Моника густо покраснела.
- Я вас понимаю. Спасибо, Генрих! В случае чего я могу сказать, что
остановилась у вас?
- Безусловно. Но в тот момент, когда Курт передавал мне разговор с
Фельднером, вас в номере не было. Запомните?... А теперь, что касается
кузины... Она может вас скомпрометировать?
- Уже одно то, что она ехала ко мне...
- Так, понимаю... Имя вашей кузины?
- Я не знаю, под каким она сюда приехала, но зовут ее...- Моника с
минуту колебалась,- я вам доверяю, Генрих, ее настоящее имя Людвина Декок.
Но если она назвалась иначе, вы должны забыть это имя.
- Можно сослаться на то, что из симпатии к хозяйке гостиницы я
заинтересовался судьбой ее родственницы?
- Нет, Людвина нам не родственница.
- Это осложняет дело. Но я все-таки постараюсь разузнать. Хотя не
уверен, что мне это удастся.
- Боже, неужели она погибнет и нет ни малейшей надежды на спасение? -
простонала Моника. - Если бы дело касалось только меня, я сама пошла бы в
гестапо и настаивала, требовала...
- Вы этого не сделаете, Моника! Условимся так: идите к себе и ждите.
Абсолютно никуда не выходите, даже и ресторан. Я попробую разузнать,
насколько серьезные обвинения против Людвины Декок, и немедленно оповещу
вас. Но запаситесь терпением, с Миллером мне надо встретиться в более или
менее интимной обстановке, а сделать это можно будет лишь вечером.
Договорились?
Моника в знак согласия кивнула головой и молча протянула маленькую,
чуть шершавую руку. Генрих наклонился и прижался к ней щекой.
- Я сделаю все возможное и даже невозможное, только чтобы эти пальчики
не дрожали от волнения! - прошептал он.
Когда Моника ушла, Генрих позвал Курта и приказал ему заказать мадам
Тарваль шесть бутылок коньяку, лимонов, сахару и все это отнести в машину.
- Куда поедем, герр обер-лейтенант?
- Поеду я один. А сейчас немного посплю - мне что-то нездоровится. Не
буди до восьми, если не произойдет ничего из ряда вон выходящего. Когда я
уеду, можешь идти к себе в казарму, я вернусь поздно.
- Будет выполнено!
Генрих лег спать, надеясь, что к вечеру голова его прояснится, но
заснуть не мог. Тревога за Монику и сомнения отгоняли сон.
"Имею ли я право браться за это дело?"- снова и снова, в который уже
раз, спрашивал он себя.
После взрыва в Бонвиле Гольдринга предупредили, что он не должен
подвергать себя риску. Выходит, он сейчас собирается нарушить приказ? Но
разве дело только в приказе? Ведь он и сам хорошо знает: чем дольше его не
раскроют, тем больше он сможет сделать для родины, значительно больше, чем
кто-либо другой, - ведь барону фон Гольдрингу доверяют вполне. Он может
пойти на риск лишь в крайнем случае. Но молча наблюдать, как опасность
нависает над головами честных людей! Ведь если Людвина не выдержит и
сознается, что ехала к Монике... к той самой Монике, о которой у Миллера уже
возникли подозрения...
Генрих чувствует, как он весь холодеет при мысли, что девушка может
попасть в когти к гестаповцам. Нет, он этого не может допустить! Тем более,
что сам затянул ее в эту петлю. Не скажи он ей про этот поезд с оружием, она
бы не поехала в Бонвиль, не встретилась с кузиной и теперь все было бы
хорошо. Но ведь он хотел, чтобы оружие не попало к месту назначения, и лишь
через Монику мог предупредить маки. А если так...
Генрих вскочил с кровати. Да! Как же он не подумал об этом сразу!
Единственный источник, откуда Моника могла узнать о поезде, он, Генрих фон
Гольдринг! Сразу же после ареста Моники ему придется давать официальные
показания, и тогда он будет лишен доверия, ко всем его поступкам начнут
приглядываться внимательнее. И провал его как разведчика неминуем.
Может быть, впервые в жизни Генрих обрадовался, что опасность грозит и
ему самому. Итак, он должен вмешаться, пока не поздно, должен, пока не
поздно, спасти Людвину Декок! Когда Курт ровно в восемь постучал в дверь,
Генрих уже был в полной форме, словно собрался на банкет.
Удостоверившись, что бутылки с коньяком в машине, он сел за руль и
через несколько минут въезжал во двор резиденции Миллера. Часовые припустили
машииу, даже не спросив пропуска - они хорошо знали, что обер-лейтенант
Гольдринг здесь - свой человек.
Миллер был в кабинете не один - напротив него сидел молодой очень
красивый офицер в форме лейтенанта.
- Знакомьтесь, дорогой Генрих, мой заместитель, лейтенант Заугель.
Вернулся из отпуска. Я говорил вам о нем.
- И, должен добавить, очень много хорошего. Очень жалею, что до сих пор
не имел возможности с вами встретиться, герр Заугель.
Щеки лейтенанта, окрашенные нежным румянцем, зарделись, как у девушки.
Со своими золотыми вьющимися волосами, большими голубыми глазами и детским
пухлым ртом он вообще больше походил на девушку. Лишь подбородок лейтенанта,
