Фрау Эльза вошлл в кабинет и села на стул, но, увидав нетерпеливый
взгляд мужа, тотчас тихонько вышла.
Бертгольд некоторое время молча следил за завитками синеватого дыма,
поднимавшимися от сигары, положенной на пепельницу.
- Но я считаю своей обязанностью предупредить тебя, Генрих, что все
наши надежды могут развеятся как этот дым,- Бертгольд кивнул на сигару.- Не
исключена и такая возможность. Мы, как люди предусмотрительные, должны быть
готовы ко всему. Собственно говоря, именно с этой целью я и затеял разговор.
Слушай меня внимательно! Мы с тобой, Генрих, разведчики, кадровые
разведчики! Если, ты сейчас и на другой работе, то все равно, рано или
поздно, а ты будешь опять разведчиком. Пусть штабисты хвастаются своими
заслугами. Мы с тобой больше, нежели кто другой, знаем - современную войну
выиграть без нас нельзя. Когда я говорю "без нас", то имею в виду
разведчиков. Мы гораздо нужнее обществу, чем всякие там политические
болтуны, писатели, художники, даже ученые. А после войны разведчики будут
нужны еще больше, чем сейчас. Кто бы ни победил! Я уже сказал тебе, что верю
в нашу победу. Но вера - одно, а суровая действительность - совсем иное.
Поэтому никогда не мешает быть готовым к худшему. Великий Фридрих так учил
своих полководцев и государственных деятелей, хотя сам был человеком
оптимистического склада... Давай и мы будем предполагать худшее, Генрих! На
всякий случай... У тебя сколько денег и в каком банке? - неожиданно закончил
он свои философские размышления чисто практическим вопросом.
- Миллион девятьсот тысяч марок в Швейцарском Национальном, и триста
тысяч в немецком.
- Все наследство?
- Я живу на проценты.
- Похвально, очень похвально! Надо все деньги из немецкого банка
перевести в Швейцарский. Это первое. И вклад перевести в доллары. Так
безопаснее.
- Это надо сделать сейчас?
- Нет, немного погодя. Надо подождать, пока кончится траур, и вообще
сделать так, чтобы это не бросалось в глаза. Дальше. Свои сбережения я
перешлю тебе, а ты положишь их на свой счет. Мне сейчас неудобно переводить
деньги на иностранный банк.
- Понятно!
- В приданое Лоре я даю хлебный завод. Второй, к сожалению, разбомбили.
Даю также ферму. Все это поручи кому-либо ликвидировать, а деньги тоже
положи в Швейцарский банк.
- Будет сделано!
- Но и в, этом случае нам надо себя застраховать от всяческих
неожиданностей, например, инфляции... Война может обесценить доллары, и мы
тогда много потеряем. Недвижимое имущество в таких случаях лучшая гарантия
для помещения впитала. Итак, нужно, чтобы ты купил в Швейцарии солидное
предприятие, в крайнем случае гостиницу или хороший прибыльный дом. Я найду
удобный случай, чтобы поехать и присмотреть. Но сам ничего не решай, не
посоветовавшись со мной. У тебя нет никакого опыта в этих делах, и тебя
могут надуть.
- Слушаю, отец!
- Нужно, чтобы наша семья могла спокойно жить после войны. О дальнейшем
не думай, со мной не пропадешь. Такой разведчик, как Бертгольд, не останется
без работы. Не он будет искать новых хозяев, а они его. Не ему будут ставить
условия, а он будет диктовать свои. Да, я люблю фатерланд! Но если дела для
нас, немцев, обернутся плохо и мне вместо марок придется получать доллары, я
буду брать их и работать так же преданно, как теперь. Деньги не пахнут! Кто
это сказал, Генрих?
- Не помню! - Генрих думал совсем о другом. Он хорошо знал, что
представляет собой Бертгольд и ему подобные, но все же он не допускал, что
можно дойти до такого цинизма.
- Ты согласен с моим планом, Генрих?
- Вполне.
А тем временем на втором этаже, отведенном для Лорхен и Генриха,
невеста билась в истерике.
Прошлую ночь Лора не спала. Поднялась температура, страшно болели
обожженные места, сердце разрывалось от горя, что она не может видеть
жениха. Когда утреннюю тишину вспугнул громкий эвонок, сообщивший о приезде
Генриха, девушка расплакалась и с тех пор рыдала не переставая. Пока Генрих
умывался и переодевался с дороги, отец и мать утешали дочь. Но все их
старания были тщетны. К счастью, горничная догадалась услужливо подать
фрейлейн зеркало. Лора взглянула на свое отражение и ужаснулась; лицо
покраснело, глаза опухли, нос, сизый от слез и постоянного употребления
носового платка, казалось, стал еще шире. Девушка швырнула зеркало на пол и
разрыдалась еще сильнее: ведь все знают, что разбитое зеркало предвещает
несчастье!
Пока Бертгольд разговаривал с Генрихом, фрау Эльза вызвала на виллу
лучшего в городе косметолога. Он клал на лицо Лоры какие-то примочки,
натирал его кремом, делал массаж, пудрил. И Лора терпела, покорно терпела
все, только бы увидеться со своим женихом.
Когда после завтрака отец и мать зашли к дочери, они поняли -
косметолог не зря получил свои деньги, но все же и в таком виде Лору нельзя
показывать жениху.
За обедом Бертгольд снова вынужден был сказать, Генриху о плохом
самочувствии Лоры. И фрау Эльза и сам Бертгольд были очень этим угнетены,
разговор за столом не клеился. Он оживился лишь к концу обеда, когда Генрих
рассказал о фотографиях, присланных Бертиной. Фрау Эльза заметила, что
Бертина всегда была бесстыдницей, интриганкой, и что она запретила Лорхен
поддерживать знакомство с кузиной. Такое знакомство может лишь
скомпрометировать. Бертгольд же высказался по адресу Бертины настолько
грязно и цинично, что его бедной Эльзе пришлось заткнуть уши.
После обеда, когда будущие тесть и зять вошли в кабинет, чтобы выпить
кофе с ликером и выкурить по сигаре, Бертгольд вернулся к разговору о своей
родственнице и взял с Генриха слово держаться от нее подальше и не
переписываться. Ведь Гольдринг теперь ответствен не только за свою честь, но
и за честь и спокойствие Лорхен.
Свидание жениха и невесты состоялось лишь поздно вечером. Мобилизовав
все свои способности, фрау Эльза так поставила ночник и настольную лампу с
темным абажуром, что лицо Лоры, которая лежала животом вниз, на горе
подушек, оставалось в тени.
Генрих едва сдержал смех, увидев позу своей невесты. Он высказал
сочувствие больной, посетовал на судьбу, лишившую его, после долгой разлуки,
возможности обнять Лорхен. А я душе был рад - может быть, удастся еще раз
отсрочить обручение.
Но Бертгольд словно подслушал его мысли.
- Ну, а кольцами вы обменяетесь завтра вечером, к тому времени Лоре,
наверное, станет лучше. Согласен?
"Хоть бы для проформы выслушали мое предложение руки и сердца!"-
подумал Генрих, но должен был сказать:
- Конечно!
И на следующий вечер помолвка состоялась. Правда, Лора пережила еще
одно разочарование: она понимала, что пышного празднества быть не может
из-за ее болезни, но все-таки ждала гостей, подарков, поздравлений. А вышло
совсем иначе. В Германии был объявлен национальный траур, и генерал-майор
Бертгольд не мог допустить, чтобы посторонние знали о помолвке его
единственной дочери. Гласность могла повредить и Генриху. Итак, кроме своих,
при обручении никого не было.
Но пришлось примириться и с этим. Надев кольцо на палец правой руки -
невесте полагается носить его на левой, но левая была обожжена,- Лорхен
пустила слезу. Расчувствовался и генерал Бертгольд. Он поцеловал Генриха в
голову и трижды перекрестил будущих молодоженов.
Ужинали в комнате Лорхен, возле ее кровати, под аккомпанемент стонов
невесты, которая временами забывала, что ей надо сдерживаться.
Утром Генрих уехал. На вокзал его провожал только Бертгольд.
- Ты помнишь все, о чем мы договорились?
- Конечно, отец!
- Надеюсь, ты понимаешь, что о нашем разговоре никто не должен знать?
- Вы меня принимаете за ребенка?
- О нет! Из тебя выйдет чудесный разведчик, Генрих! - прощаясь, сказал
Бертгольд.
Странное совпадение: точно такую же мысль высказали и руководители
Гольдринга в Советском Союзе, когда получили план Бертгольда.
ДРУЗЬЯ ВСТРЕЧАЮТСЯ ВНОВЬ
Хотя официальный траур по армии Паулюса уже закончился, но на
протяжении всей дороги от Мюнхена до СенРеми Генрих не слышал не только
смеха и шуток, но даже громких разговоров. Он ехал в офицерском вагоне и мог
оценить настроение командного состава гитлеровской армии. А настроение это
было такое, словно у каждого офицера вчера из дому вынесли покойника!
Так же невесело чувствовали себя оккупанты в СенСеми. Что же касается
французов, то мадам Тарваль, сама того не подозревая, совершенно точно
охарактеризовала их отношение к событиям.
- Со счастливым возвращением, мсье Гольдринг!искренне обрадовалась она,
когда шестого февраля, тотчас по прибытии из Мюнхена, ее постоялец вошел в
ресторан.А мы только позавчера вечером вспоминали вас, когда праздновали
траур. Было так весело...
- Как это праздновали траур?
Мадам Тарваль покраснела, глаза ее виновато забегали.
- Простите, мсье, я не так сказала... Мой ресторан в дни траура был
закрыт, вот мы и собрались посидеть, поговорить...
- И выпили за упокой души фельдмаршала Паулюса! - в тон собеседнице
закончил фраау Генрих.
- Ой, курица пережарится! - воскликнула хозяйка гостиницы и с
неожиданной для ее полной, фигуры живостью убежала в кухню.
- Что я сказала! Представь, Моника, что я сказала! сетовала мадам
Тарваль, увидав дочь.
- Кому, мама, и что?
- Я сболтнула мсье Гольдрингу...
- Генриху? Он приехал?
- Сидит в голубом кабинете... И я...
Не дослушав мать, Моника выбежала из кухни, на ходу снимая передник.
- Привет моей маленькой учительнице! - Генрих радостно вскочил с места
и пожал обеими руками узкую ладонь девушки.- Ну, рассказывайте, как это вы
тут праздновали траур?
- Что праздновали? - удивилась Моника.
Генрих пересказал свой разговор с мадам Тарваль.
Девушка рассмеялась.
- Это мама ошиблась!
- Я уверен, что ошиблась! Ведь вы три дня носили траур, молились богу и
ни разочка не улыбнулись. Правда?
- А я уверена, что ваше сердце разрывалось от горя и тоски.
- Оно действительно разрывалось, только по совершенно иным причинам.
Эти три дня я не забуду до самой смерти.
- У вас были неприятности? - взволновалась девушка.
Появление мадам Тарваль, которая принесла ужин, прервало разговор.
- Да, чуть не забыла! Сегодня несколько раз звонил мсье Лютц,
спрашивал, не вернулись ли вы? - сказала она, накрывая на стол.
- Он, кажется, болен, - прибавила Моника.
Генрих поспешил к телефону.
- Привет, Карл, это я, Генрих... Что? Обязательно приеду, только
поужинаю, а то я очень голоден.
Мадам Тарваль вышла, чтобы приготовить Генриху кофе, и Моника
попробовала вернуться к прерванному разговору.
- Так что же с вами случилось, Генрих, в эти дни?
- Это очень длинная и серьезная история, чтобы рассказывать ее между
двумя глотками вина. Лучше расскажите о себе.
- А почему вы думаете, что мой рассказ можно уместить между двумя
глотками вина? Возможно, и со мной произошло нечто очень важное и серьезное!
- Тогда я не уйду, пока вы мне не скажете, что именно!
- О, в таком случае вам придется сидеть очень долго, - рассмеялась
девушка - Может быть, всю жизнь...
- Это означает, Моника, что вы не верите мне?
- Это значит, что я не доверяю еще самой себе.
- И долго это будет продолжаться?
- Пока я не буду убеждена, что вы не скрываете от меня своих тайн,
Генрих.
- Это намек на Мюнхен?
