заостренный и чересчур удлиненный, нарушал общую гармонию черт и делал лицо,
невзирая на красоту, неприятным.
- Какой счастливый случай привел к нам такого дорогого гостя? -
воскликнул Миллер, двумя руками пожимая руку Генриха. - Нет, действительно,
что навело вас на счастливую мысль заглянуть сюда?
- Я привык видеться с друзьями каждый день, в крайнем случае через
день, но сегодня третий, как я не встречаю вас даже в казино во время обеда.
Итак, мой приезд объясняется лишь вашим невниманием к моей особе.
- Милый барон, вы меня обижаете! Вы знаете, как я к вам отношусь. Но
сейчас столько работы! Просто совершенно одеревенел, нет времени даже
пройтись.
- Это намек, что я и сейчас помешал вам?- на лице Генриха было написано
явное разочарование.- А я надеялся, что мы посидим, поболтаем, и даже
захватил с собой несколько бутылок коньяка.
- Барон, дорогой! Неужели я бы прямо не сказал? Ведь, мы друзья, а
между друзьями церемонии излишни. Герр Заугель, заприте, пожалуйста, дверь и
прикажите меня не беспокоить. А где же эти волшебные бутылки?
- Они в машине. Прикажите принести их сюда и пусть захватят пакеты с
лимонами и сахаром.
- Какая предусмотрительность! Сейчас поручу адъютанту... хотя нет,
получится неудобно. Герр Заугель, не в службу, а в дружбу, притащте все сами
в мою комнату. А я пока все приготовлю. Генрих, пожалуйста, проходите сюда!
Миллер открыл дверь в смежную комнату, служившую ему и спальней и
столовой в те дни, когда он задерживался в гестапо. Кроме широкого дивана,
здесь стояли небольшой стол и буфет.
- Обойдемся без услуг денщика, так будет интимнее,- говорил Миллер,
расставляя рюмки и тарелочки.
- Это хорошо, что не будет посторонних, сегодня, кажется, и я напьюсь.
Такое настроение, что хоть волком вой.
- Что и говорить, веселого мало...
- Заслали нас в такую глушь! Ни развлечений, ни веселья! - пожаловался
Генрих.
Миллер двусмысленно улыбнулся.
- А как же мадемуазель Моника? Уже надоела?
- То-то и оно, что не успела надоесть! Как всякая порядочная девушка,
она смотрит на наши отношения очень серьезно, значительно серьезнее, чем я
хотел бы. С ней без прелюдии - воздыханий там всяких - не обойдешься. А я не
хочу привлекать внимание откровенным ухаживанием! Вы, возможно, не знаете,
но у меня есть невеста, с которой мы в ближайшее время должны обменяться
кольцами
Вошел Заугель и поставил на стол бутылки. Миллер отудовольствия
причмокнул.
- Тогда первый тост за вашу невесту! Но, Генрих, кто она, эта будущая
баронесса?
- Лорхен Бертгольд!
- Дочь генерал майора Бертгольда? - переспросил Заугель.- Прекрасная
партия! - голубые глаза лейтенанта сияли, словно он сам должен был
обручиться с дочкой Бертгольда.
Миллер поздравил Генриха сдержанно, подчеркнуто почтительно.
- За будущую баронессу Лорхен фон Гольдринг! провозгласил он, поднимая
рюмку.
Все трое дружно выпили. Генрих немедленно налил еще по одной.
- Ну, теперь, барон, сам бог велел вам переходить к нам на работу: вы
связаны с генералом двойными узами, и для вас он сделает все. Это вам
говорит ваш друг, старый контрразведчик, который немного понимает, как надо
делать карьеру!
- Герр Миллер прав,- поддержал Заугель - Представьте, как бы мы отлично
работали втроем!
- Мы с Гансом уже говорили об этом... Погодите, налью еще по одной.
Нехорошо, когда пустые рюмки... Так вот, мы с Гансом уже говорили, и я
высказал ему свои сомнения. Боюсь, у меня не хватит таланта. А работа в
гестапо требует способностей, я бы сказал, дарования.
- Вы правы,- охотно согласился Миллер.- Но я думаю, что лучшую
кандидатуру для работы в нашем ведомстве трудно найти. Кроме того, ваш
названный отец и будущий тесть сможет во многом вам помочь. Вот, скажем,
гауптман Лютц в нашем ведомстве был бы совсем чужим человеком, он слишком
мягок...
- Герр Миллер дал вам чудесный совет, барон! Взять меня - я всего
третий год работаю в гестапо, но даже не могу представить, как бы я жил,
если мне пришлось сменить место работы,- признался уже немного охмелевший
Заугель.
Коньяк начинал действовать. Румянец на нежных щеках Заугеля становился
все ярче, голубые, почти синие глаза посоловели. Миллер был более трезв, но
и он уже расстегнул воротник и все чаще вытирал платком вспотевший лоб.
- Заугель прирожденный следователь,- подтвердил Миллер.- Он может с
утра до вечера вести допрос, но своего добьется. Он поэт допросов, если
можно так выразиться.
- Но поэту нужно вдохновенье, а оно, говорят, приходит не каждый день,-
заметил Генрих.
- О, тогда вы не понимаете смысла нашей работы, вкуса! Именно она и
рождает вдохновение! Она опьяняет меня, как этот коньяк. Нет, лгу! Разве
можно сравниль обычное опьянение с тонким наслаждением от ощущения своей
полной власти над человеком? Прикинуться наивным, снисходительным, дать
допрашиваемому почувствовать, что он выскользнул из капкана, и вдруг одним
ударом захлопнуть перед самым его носом! Резко сменить тактику: ошеломить
арестованного, не дать опомниться, заставить упасть перед тобой на колени,
молить, кричать, целовать руки! О, в такие минуты действительно чувствуешь
себя сверхчеловеком!
- Белокурая бестия!- пьяно расхохотался Миллер.
- О, Ницше мой бог! Он вылечит нас, немцев, от слюнявого идеализма.
Пусть гибнет человек, сотни, тысячи, миллионы людей во имя сверхчеловека!
Почему вы так на меня смотрите, барон? Ха-ха-ха! Вы боитесь переступить
черту, отделяющею человека от сверхчеловека. Одиндва допроса, и вы
убедитесь, что это не так трудно, если вы родились настоящим аристократом
духа, а не жалким рабом!
Заугель все больше пьянел. Его золотистые волосы рассыпались, глаза
покраснели, длинные пальцы холеных рук то судорожно сжимались в кулак, то
снова медленно разжимались.
Генрих едва сдерживался, чгобы не запустить этому "аристократу духа"
бутылку в голову.
- Так принимаете мое предложение, Генрих? - спросил Миллер, которому
надоела пьяная болтовня его помощника.
- Я должен посоветоваться с отцом. И, если он даст согласие, я думаю,
мы втроем как-нибудь уговорим генерала Эверса отпустить меня в СС.
- Я уверен, что герр Бертгольд согласится и даже благословит! Так
выпьем за его согласие! И за то, чтобы мы поскорее увидели здесь, в
Сен-Реми, баронессу Лорхен Гольдринг! - поднял рюмку Миллер.
- Боюсь, что это будет не так скоро! Повенчаться мы решили, когда
кончится война. Но помолвка состоится в начале февраля, в день рождения моей
невесты.
- И вы хотите убедить меня, что все время будете вести себя, как святой
Антоний?- улыбаясь, спросил Миллер.
- Бог мой, вы не так меня поняли! Надо быть действительно святым, чтобы
устоять против красивой женщины. Но положение жениха обязывает меня быть
осторожным и, по секрету вам скажу, скрывать свои шалости! Хотя, собственно
говоря, скрывать нечего: тут, в Сен-Реми, я вынужден терпеть такой режим.
Заугель наклонился к своему начальнику и что-то прошептал ему на ухо,
Миллер захохотал.
- Хотите немного развлечься, святой Антоний? вдруг спросил он.
- Смотря как.
- Герр Заугель, вы уже допрашивали француженку из Бонвиля?
- Вторая стадия,- бросил тот, икнув.
- Не понимаю, о чем речь? - насторожился Генрих.
- Герр Заугель разработал свой метод допроса. Он имеет три стадии
первая, как вы уже слышали,- внутренняя обработка, вторая стадия - внешняя,
а третья - комбинация из двух первых,- смеясь пояснил Миллер
- И что ж дала ваша обработка, герр Заугель? Она призналась? - спросил
Генрих и, почувствовав, как дрогнул его голос, закашлялся.
Заугель недовольно поморщился.
- Пока нет, но это меня не волнует - ко второй стадии обработки мы
только приступили! Сегодня как это, как это говорят? Ага! Сегодня она
увидела лишь цветочки, а завтра попробует и ягодки! Будьте уверены,
почувствует их вкус и сразу скажет, зачем и к кому ехала.
- Но женщина, может быть, не виновата?
- Дорогой Генрих! - вмешался Миллер.- Вам как будущему нашему
сослуживцу надо знать: из гестапо человек может попасть на тот свет или в
концлагерь. Концлагеря поблизости нет, поэтому остается одно - тот свет! И
на месте Заугеля я бы с ней долго не возился, я придерживаюсь принципа:
меньше французов - меньше врагов. Эту, правда, жаль выпускать, не
приголубив,- очень красивая.
- Красивая женщина, и вы мне ее не показываете!
- Герр Заугель, барон прав. Прикажите!
Пошатываясь, Заугель вышел из комнаты и, открыв дверь кабинета, крикнул
дежурному.
- Приведите Людвину Декок!
Генрих почувствовал, что его волнение достигло предела. Мозг
лихорадочно работал: сделать вид, что очарован красотой женщины, попросить
оставить с ней вдвоем, а дальше действовать в зависимости от
обстоятельств... Но как? Симулировать побег отсюда невозможно. Предложить
этим двум тварям поехать кататься на машине, захватив с собой арестованную
якобы для развлечений? Это, вероятно, единственный выход. Но их надо еще
больше подпоить, чтоб не помнили, на каком они свете! Заугель уже близок к
этому, а вот Миллер...
Делая вид, что пошатнулся, Генрих локтем сбил свою рюмку со стола,
злобно выругался и потребовал стакан, чтобы все пили из стаканов. Одни
желторотые студенты пьют коньяк из рюмок. Миллер, тоже нетвердо державшийся
на ногах, принес три больших бокала и налил их почти до краев. Заугель выпил
свой до дна. Миллер, пьяно хохоча, тоже попробовал осушить бокал залпом, но
закашлялся так, что едва отдышался.
- Черт, у меня все плывет перед глазами! - простонал он и сжал голову
руками.
- У меня, признаться, тоже какие-то круги перед глазами,- засмеялся
Генрих, разыгрывая пьяного. Своего бокала он даже не пригубил, резонно
рассудив, что этого никто не заметит.
Послышались шаги, и автоматчик ввел в комнату молодую женщину. Она была
в одной рваной сорочке и дрожала от холода. От левого плеча через грудь
тянулась кровавая полоса.
Увидев Заугеля, арестованная отступила назад к двери, и все ее тело
тотчас напряглось. Но на окаменевшем лице не дрогнул ни один мускул. Эта
неподвижность казалась неестественной, словно мысленно женщина уже
переступила границу, отделявшую ее от смерти. Мертвецкое спокойствие застыло
в ее больших карих глазах.
Заугель попробовал подняться, но пошатнулся и мешком свалился на стул.
Его посоловевшие глаза мгновенье тупо смотрели на Людвину Декок и вдруг
блеснули.
- Ма-мадам может сесть! Я пригласил вас не на допрос, а... а на
поминки. Согласитесь, очень любезно и оригинально пригласить даму на ее
собственные поминки.
Женщина не шелохнулась. Казалось, она не слышала Заугеля, не видела
присутствующих в комнате.
- Ах, вы брезгуете?- лейтенант снова попытался подняться, сделал даже
шаг вперед, но его занесло вправо, и он изо всей силы больно ударился локтем
об острый угол буфета.
- У-у-у! - пискливо застонал он, и его раскрасневшееся лицо так
побледнело, что казалось, он вот-вот потеряет сознание. Миллер подбежал к
своему помощнику и обхватил его руками за плечи.
- Я же говорил вам - нечего с ней возиться! Везите к обрыву! - И Миллер
щелкнул пальцами, имитируя звук выстрела, как обычно.
- Да, да, к обрыву, к обрыву, к обрыву! - стучал кулаком по столу и
вскрикивал Заугель.
Миллер, пошатываясь, прошел в своп кабинет и через минуту вернулся с
