даже победы приносили новые утраты. Тревожно открывали наглухо занавешенные
на ночь окна. Со страхом разворачивали треугольнички фронтовых конвертов.
Осторожно спрашивали друг друга об общих знакомых и друзьях. Ибо всюду,
везде можно было услышать страшное к неумолимое слово: смерть.
И вот впервые за эти долгие годы люди убедились, что небо снова на диво
чистое, что по нему уже не плывут уродливые, украшенные крестами корабли
смерти. А пьянящий майский воздух, врывающийся в широко распахнутые окна, не
приносит с собой смрада пожарищ. И люди, дышали полной грудью, упиваясь
воздухом, который словно вобрал в себя и сияние солнца, и жизнерадостность
весны, и счастье бытия.
На улицах здоровались совсем незнакомые люди. А если случайно
встречались двое друзей и бросались друг другу в объятия со словом "жив!"-
прохожие останавливались, чтобы нарадоваться вместе с ними.
И у всех если не на губах, то в сердце, во всем существе жило одно,
такое прекрасное и одинаково радостное для всех слово - МИР!
О, теперь люди стали ценить его! Теперь де было слова дороже, чем это.
Ибо все знали: война - это смерть, мир - это жизнь!
Молодой офицер в форме капитана Советской Армии, шедший по московским
улицам, ничем не отличался от молодых офицеров, попадавшихся ему навстречу.
Так же счастливо и возбужденно сияли его глаза, так же охотно складывались в
улыбку губы. Может быть, только чересчур восторженно осматривал он все
вокруг и особенно пристально вглядывался в лица встречных, словно в каждом
прохожем хотел узнать знакомого.
Возле одного из домов капитан остановился и несколько раз перечитал
табличку, прибитую у входа. Одернув и без того хорошо пригнанный мундир,
капитан вошел в дом и по лестнице поднялся на третий этаж. Вот и знакомая,
обитая дерматином дверь. Капитан тихонько постучал.
Услышав неразборчивый возглас, офицер заколебался. Что это - разрешение
войти или просьба подождать? Но он был не в силах больше сдерживать себя и
наобум открыл дверь.
Ослепительный солнечный свет, заливающий просторный кабинет, бьет прямо
в глаза, и капитан не сразу может разглядеть, кто сидит за столом. Он скорее
догадывается, чем узнает: да, это тот, к кому он шел.
- Разрешите доложить: капитан Гончаренко, выполнив задание, прибыл в
ваше распоряжение.
Полковник Титов выходит из-за стола и, игнорируя положенную по уставу
форму приветствия, трижды целует офицера, целует, как отец сына после долгой
разлуки.
- Ну, садись, садись, барон фон Гольдринг!- смеется он, разглядывая
подтянутую фигуру капитана.- Так, говоришь, прибыл... Вижу, вижу. Жив,
здоров! Молодец! Хвалю!
Они сидят друг против друга и широко улыбаются.
- Признаться, боялся за тебя, не надеялся на счастливый конец! А что,
думаю, если напутал нарочно в мелких деталях? Мол, в основном сознался, а
детали - дело десятое, случаются ведь провалы памяти... Да и вывез его отец
совсем мальчишкой...
- А как, кстати, сейчас чувствует себя мой тезка?
- Он из другого теста, чем его отец, Зигфрид. Возможно, сказалось
влияние среды. Что ни говори, а он ребенком попал в совершенно иное
окружение. Припертый к стене, Гольдринг быстро во всем сознался, ведь ты сам
с ним беседовал, знаешь... За правдивые показания суд смягчил его участь...
Ну, все это сейчас не суть важно! Главное, что ты вернулся жив и невредим!..
Отца предупредил о приезде?
- Нет! Я боялся даже писать. А что если вдруг... Ведь четыре года
прошло!
- Здоров и бодр! Я узнавал о старике, работает там же, на железной
дороге стрелочником.
- Сегодня же, если разрешите, выеду к нему.
- Придется разрешить! Только ты не забудь попросить прощения и от моего
имени. Объясни отцу, что и как. Да он старик толковый, поймет!.. Ну, а что
ты собираешься делать дальше, Григорий Павлович?
- Я ушел в армию из института иностранных языков. Мне бы хотелось
вернуть свои студенческий билет.
- Студенческий билет, говоришь? Что ж, правильно решил. Учись! Нас с
тобой заставили стать людьми войны. А теперь мы будем людьми мира
