над кружкой пива да официантка возилась у буфетной стойки. Заметив нового
клиента, она поспешно подошла и прежде всего спросила, есть ли у него
продуктовая карточка. Потом долго вырезала талончики и лишь после этого
поинтересовалась, что герр офицер закажет на завтрак. Спрашивала официантка
по инерции, ибо из дальнейшего разговора выяснилось, что никакого выбора и
ресторане нет. Весь заказ пришлось ограничить парой яиц, консервами, кружкой
пива и стаканом кофе.
Принявшись за завтрак, Генрих искренне пожалел, что не послушал мадам
Тарваль и не взял с собой в дорогу еду. У консервов был такой подозрительный
вид, что Генрих даже не прикоснулся к ним, пиво горчило и отдавало бочкой,
кофе, как предупредила официантка, был суррогатный. Съев яйца, Генрих
почувствовал еще больший голод. Когда он принялся за кофе, взгляд его
остановился на единственном посетителе ресторана. Эго был старик лет
шестидесяти пяти. Он был пьян. Когда-то голубыми, а теперь увядшими ог
старости глазами он с нескрываемой злобой глядел на Генриха, и губы его
кривились в презрительной усмешке.
- Что, герр офицер, не нравится?- насмешливо спросил он и кивнул в
сторону отодвинутого пива и консервов.- Считаете, что заслужили лучшего? А я
говорю нет! Вы и этого не заслужили!..
Старик взял недопитую кружку пива и пересел поближе к Генриху. Теперь
они сидели за соседними столиками, почти рядом, было слышно хриплое дыхание
старика.
- Где же этот земной рай, в который вы хотели превратить Германию?
Больше десяти лет я жду этого рая. С того времени, как я поверил вам и
вместе с вами кричал: "Германия, Германия превыше всего!" О, я не могу без
стыда вспомнить, каким был олухом! Поверить вам! Позволить так себя надуть!
Где, я вас спрашиваю, все, что вы обещали мне, рядовому немцу, у которого,
кроме этих двух рук, ничего нет.
Генрих, откинувшись на спинку стула, с интересом слушал старика.
- Вот вы понюхали завтрак и отодвинули его! Плохо пахнет! Не привыкли к
такому? А вы знаете, что я своей больной Эмме не могу принести домой даже
пару яиц? Знаете об этом? Вы мне обещали весь мир, а я подыхаю с голода, мне
нечем прокормить семью. Вы захватили Австрию, для этого достаточно было
нескольких полицейских отрядов, вы оккупировали проданную Чехословакию, и
это вскружило вам голову! Вы сунулись в Россию! Вам захотелось ее земель и
хлеба? А где мой Гельмут? Где мой единственный сын, я вас спрашиваю? На кой
черт мне нужен этот Сталинград? Кто вернет мне сына? Кто? Ну, чего вы
уставились на меня? Думаете, испугаюсь? Плевать я хотел на вас! Вы забрали у
меня единственного сына, моя жена сейчас умирает, а вы хотите, чтобы я тешил
себя мыслью о том, как героически гибнут на берегу Волги сыновья других
родителей! Что ж вы смотрите? Ну, арестовывайте меня! Берите, вяжите! Вам
прицепят иа живот еще один "Железный крест" за поимку внутреннего врага
Германии. А я не враг! Это вы враги! Я люблю Германию! Я люблю Германию, а
не вы!
- Вы уже кончили?- спокойно спросил Генрих, оглядываясь на буфетную
стойку. И официантку, и хозяина ресторана, выглянувшего из задней комнаты,
словно языком слизнуло, как только они услышали крамольные речи старика.
- Нет, я еще не все сказал! Я не сказал вот чего: я ни когда не был
коммунистом, но теперь, когда встречу друзей Тельмана, за три шага сниму
перед ними шапку, прощения просить буду, что не послушал их, а поверил вам.
Лжецы!
Гольдринг постучал ложечкой о блюдце, расплатился с официанткой и
вышел.
"Началось! Начачось похмелье!- думал Генрих.- Вот первые последствия
битвы за Сталинград. Пусть спьяну, пусть с горя, ведь сын его погиб где-то в
приволжских степях, но этот рядовой немец, уже прозревает, он говорит в
глаза офицеру такие вещи, о которых в начале войны не решился бы и думать!"
С чувством облегчения Генрих сел в поезд, чгобы ехать в Мюнхен. На сей
раз ему не удалось достать отдельное купе. Поезд был переполнен офицерами.
Часть их ехала на Восточный фронт. Всю ночь в вагоне пили, горланили
излюбленную "Лили Марлен". Но веселья не было - было отчаянное желание
заглушить страх перед Восточным фронтом, куда ехали, как на смерть...
В четыре часа утра поезд прибыл в Мюнхен. Генрих зашел побриться и
решил немедленно ехать к Бертгольдам, помня, как недовольна была фрау Эльза,
когда прошлый раз он остановился в привокзальной гостинице.
А между тем чета Бертгольдов, и больше всего сама Лора, многое бы дала,
чтобы Генрих фон Гольдринг не приезжал к ним именно сейчас. В этот и в
ближайшие дни приезд Генриха был более чем несвоевременным. Это понимали
все, а особенно сама невеста. Как упрекала она себя за то, что поехала на
эту проклятую ферму! Но разве могла Лора предположить, что все сложится так
глупо.
После первого приезда Генриха родители стали снисходительно относиться
ко всем капризам своей единственной дочери. Что ни говори, а Лорхен уже
почти баронесса! Хотя официальное обручение еще не состоялось, но Бертгольд
слово в слово передал жене и дочери свой разговор с Генрихом, те в свою
очередь рассказали друзьям и знакомым. Слух о том, что Бертгольдам блестяще
удалось пристроить дочь, ширился. Фрау Эльзу и Лору снова стали приглашать в
салоны, двери которых так неохотно раскрывались перед ними раньше. Самолюбию
Лоры очень льстило такое внимание, а еще больше - зависть подруг. Теперь она
держалась солиднее и ровнее, взыскательно пересмотрела свои старые
знакомства, а с Бертиной, которую еще так недавно считала образцом для себя,
порвала совсем. Последнее было сделано под нажимом матери.
Да, Лора радовалась тому, что вскоре станет баронессой, с нетерпением
ждала этого знаменательного события, усиленно готовилась к нему. Все
свободное время она теперь посвящала приданому. Ее совсем не удовлетворяли
старомодные вещи, которые прятала по шкафам, сундукам и комодам фрау Эльза.
Как Лора постелит на свое супружеское ложе эти простыни простого льняного
полотна? Или наденет на себя ночную рубашку с такой грубой вышивкой? Разве
можно сшить приличное платье из этого шелка, ведь он чуть ли не полстолетия
лежит на самом дне сундука? А для чего же тогда тонкое голландское полотно,
брюссельские кружева, французский панбархат? И Лора бегала по магазинам, где
с черного хода можно было купить все эти вещи, попрекала мать за то, что
отец не привез из России меха, вместо этих отвратительных скульптур, которые
ей приходится ежедневно обметать веничком из перьев. Лора требовала у матери
денег, денег и еще раз денег, чтобы не осрамиться перед своим Генрихом,
перед своим любимым бароном, наследником славных фон Гольдрингов.
Как приданое к молодым отходила и злополучная ферма. Нет, не для
развлечения теперь ездила сюда ее будущая владелица, а для того, чтобы
хозяйским взглядом проверить каждую мелочь, каждое свое распоряжение,
направленное на развитие и процветание этого маленького имения. И плеть,
когда-то подаренная ей Бертиной, такая гибкая и тяжелая, чтобы висеть на
стене без употребления, снова была снята со стены. Лора объяснила матери,
что она прекрасно дополняет ее рабочий костюм. Этот туалет был произведением
лориной фантазии, и, уезжая на ферму, она всегда была одета одинаково -
короткая до пояса кожаная курточка, полугалифе, так искусно сшитые, что они
скрадывали чересчур пышные формы будущей баронессы, лакированные сапожки с
короткими голенищами, на голове - маленькая меховая шапочка. Фрау Эльза
вынуждена была признать, что плеть действительно подчеркивает своеобразие
этого полуспортивного костюма. Воспоминания о прошлых "развлечениях" дочери
ее больше не волновали ведь Лора стала такой уравновешенной. Да и занята она
теперь исключительно делами хозяйственными. Настоящая немка, которая
заботится не только о своем уютном гнездышке, но и о том, чтобы не иссяк
источник, питающий этот уют.
И Лора действительно некоторое время сдерживала свои странные
наклонности. Но по мере того как удлинялось время разлуки с женихом,
укорачивалось и ее терпение по отношению к этим "ленивицам", которые так
пренебрегали интересами своей госпожи. И плетка свистела все чаще, все с
большим ужасом ждали несчастные пленницы появления своей ненавистной
фрейлейн.
Особенно злобно карала фрейлейн Бертгольд тех, кто хоть раз позволил
себе оскорбить ее непослушанием или просто улыбкой, взглядом. Когда фрейлейн
впервые появилась на ферме в своем спортивном коспоме, одна из девушек,
семнадцатилетняя Марина Брыль, не выдержала и тихонько фыркнула в кулак.
Лора сделала вид, что ничего не заметила, но все утро искала подходящего
случая, чтобы отомстить за обиду. Случай представился очень скоро: Марина
несла воду для запарки кормов, споткнулась, упала вместе с ведром, да так
неудачно, что обварила руку. Не успела она подняться, как снова упала,
сбитая с ног ударом плети. С тех пор Лора не спускала глаз с тоненькой
девичьей фигурки. А Марина, сгибаясь под тяжестью двух огромных ведер, целый
день таскала воду и корм. Обожженная рука не заживала, ежедневная работа
растравляла рану, и девушке все труднее было не то что работать, но даже
передвигать ноги. И плеть каждый день взвивалась над ней, удары сыпались на
плечи, на спину, на больную руку.
Измученная непосильной работой, болью, постоянными издевательствами,
девушка почти лишилась разума. Услышав длинный гудок автомобиля, она
начинала дрожать, как в лихорадке, пряталась за спины подруг, старалась не
попадаться на глаза фрейлейн. Но та все равно ее находила. Охота за девушкой
превратилась для Лоры в своеобразную азартную игру, где ставками были Лорина
непреклонная воля и молчаливое сопротивление всех девушек, которые во что бы
то ни стало старались спасти жизнь своей несчастной подруги.
Однажды утром Марина совсем не смогла подняться, и подруги решили
спрятять ее на время приезда фрейлейн. В помещении, где готовились корма, за
огромной плитой, на которой кипела вода, они набросали кучу хвороста и
накрыли им скорчившуюся фигурку девушки. Но Лора, не встретив своей жертвы,
пошла ее искать и сразу поняла, что под хворостом кто-то прячется. Это было
неповиновение, бунт, неслыханная дерзость. О, на этот раз Лорхен докажет,
что они все целиком в ее власти. Даже если придется до смерти избить
бездельницу, нарочно искалечившую себе руку, чтобы поменьше работать.
Разбросав ногами хворост, Лора изо всей силы замахнулась плетью, и это был
единственный случай, когда она не опустилась на спину девушки Одна из
пленниц, уже пожилая женщина, ближе всех стоявшая к плите, не помня себя от
жалости к несчастной Марине, сбила с ног фрейлейн и, схватив с плиты
выварку, выплеснула кипяток на Лорхен.
Когда Бертгольд через час прибыл на ферму, виновницы покушения на жизнь
его дочери, крепко связанные надсмотрщиком, лежали на куче хвороста. А почти
рядом с ними на земляном полу корчилась от боли и неистово орала его
единственная любовь и надежда на земле Лорхен.
Двух пуль хватило, чтобы покарать виновных, - у Бертгольда не было
времени возиться с ними: прежде всего надо было подумать, как
транспортировать Лору домой. В Мюнхен они возвращались не в собственной
машине, а в санитарной карете, и каждая выбоина на дороге причиняла больной
нестерпимые муки. Бертгольд, слушая стоны дочери, едва не поседел за дорогу.
Напрасно доктора утешали его, убеждали, что все могло кончиться значительно
трагичнее, если бы не кожаная куртка и сапожки, которые защитили девушку от
