- Вот это напрасно, Ганс! Что ни говори, а документ!..
- Нигде не зафиксированный. Мы регистрируем лишь материлы, поданные
нашими агентами.
- И все-таки жаль! Автор письма так повеселил нас, а мы отплатили ему
черной неблагодарностью! Теперь не прикажете ли гостю подумать и о хозяине?
Ведь вы столько ночей недосыпали, столько у вас было хлопот с этой
комиссией.
- Что вы, Генрих! Я всегда рад вашему обществу И очень доволен, что вы
получили доказательства моего самого искреннего расположения к вам.
- Так же, как и вы моего!
Вернувшись домой, Генрих бросился к одному из чемоданов, где хранился
тщательно спрятанный в конверте подарок майора Шульца - фото генерала
Даниеля на фоне карты. Но Генрих не стал рассматривать фотографию. Он
пристально вглядывался в сделанную на ней надпись, сопоставляя почерк майора
с почерком автора анонимного письма.
Да, ошибиться было невоэможно - донос написал, как и думал Генрих,
именно майор Шульц!
ГЕНРИХ ВЫПОЛНЯЕТ ПРИГОВОР
- Милая девушка, ты не умеешь себя держать! Не забудь, что ты сидишь со
своим женихом, который зашел к тебе выпить вина. А ты глядишь на меня такими
глазами, словно мы уже десять лет женаты, и я вот-вот швырну тебе в голову
эту бутылку.
- Франсуа! Как ты можешь шутить, всегда шутить, даже сейчас! Ну, скажи,
почему Людвина приезжает именно теперь, когда так опасно?
Моника была поражена известием о приезде своей "кузины" из Бонвиля и не
могла скрыть своего волнения.
- Улыбнись... пригубь вино. На нас уже обращают внимание! Я и так
поступил неосторожно, зайдя в ресторан. Ну вот, так лучше! Теперь ты в самом
деле похожа на девушку, в голове у которой только любовь... Тебя удивляет,
почему Людвина приезжает именно теперь? Да потому, что началось, наконец,
нечто похожее на настоящую борьбу с оккупантами! В этом случае связь с
Бонвилем должна быть постоянной.
- А у нее есть пропуск?
- Я знаю не больше тебя. Приедет Людвина Декок, надо ее встретить - вот
и все, что мне известно.
- А каким поездом?
- Сегодня в шестнадцать двадцать.
- Ладно, я встречу ее.
- Встречать пойдем вдвоем. Но не вместе. Я буду ждать на перроне с
правой стороны главного входа, ты с левой. Тот, кто первый увидит Людвину,
пойдет в толпе рядом с приехавшей, не подавая вида, что с ней знаком.
Второй, выждав две-три минуты, пойдет позади, наблюдая, нет ли слежки. Сразу
за вокзалом, на углу Парижской и Виноградной, тот, кто встретил Людвину,
сделает ей знак остановиться у киоска с водой. Ни у кого не вызовет
подозрений, что два пассажира остановились рядом напиться. Тот, кто
наблюдает,- проходит мимо. Когда он убедится, что слежки нет, может
присоединиться к компании. Если заметит что-либо подозрительное, проходит
дальше. Поняла?
- Все, кроме того, что же делать тому, кто пьет воду с Людвиной у
киоска?
- В случае опасности он, не оглядываясь, пройдет дальше, и Людвина
больше не его забота. Поблизости дежурят наши люди, которым даны
соответствующие инструкции.
- За десять минут до прихода поезда я буду на вокзале.
- Рано. Приди в шестнадцать девятнадцать. Не надо, чтобы тебя видели на
перроне. Сделай вид, что пришла на вокзал купить иллюстрированные журналы. А
теперь давай лапку, попрощаемся, как надлежит настоящим влюбленным, и я
побегу...
Франсуа долго пожимал руку девушке, заглядывал ей в глаза и, наконец,
крикнув с порога, что первый танец за ним, помахал беретом и скрылся за
дверью. Моника тоже помахала рукой, улыбнулась, хотя ей было вовсе не до
смеха.
Девушку очень беспокоил приезд "кузины", как она назвала Генриху
Людвину Декок. Чем объяснить такой неожиданный приезд, да еще теперь, когда
гестапо ввело пропуска для всех, кто выезжает из Бонвиля или едет туда?
Людвнне, как и всем прочим пассажирам, наверно, придется простоять несколько
часов на привокзальной площади, окруженной солдатами, в ожидании, пока
гестаповцы проверят документы. Кто знает, чем кончится для нее эта проверка!
Те, кто ее послал сюда, верно, пошли на такой риск лишь ввиду важности
поручения. Тем более, что всего три дня назад Моника отправила Людвине
письмо. Для постороннего глаза оно было совершенно невинным - обычная
переписка двух обывательниц, погрязших в своих домашних делах. Моника
писала, что снег в Сен-Реми выпадает часто, чего раньше почти не бывало,
дуют холодные, неприветливые ветры, очень трудно с продуктами, и цены снова
подскочили вверх. А читать это следовало так: в СенРеми участилчсь аресты,
чего до сих пор почти не было, партизаны стали активнее, приезд в Сен-Реми
теперь рискован...
И после такого предупреждения Людвину все-таки послали сюда!
Несомненно, она едет по очень важному делу!
Да и события теперь разворачиваются так, что каждый день надо быть
готовым к неожиданностям. С того времени как русские окружили немецкую армию
под Сталинградом, Моника и ее мать каждое утро и вечер слушают радио. Утром
- сводки немецкого командования, ночью, если удастся поймать нужную волну,-
передачи из Лондона на французском языке.
До сих пор для Моники, как и для мадам Тарваль, Советский Союз был
страной не только неизвестной, но и совершенно непонятой. Женщины говорили:
"Там все не так, как у нас" Но в чем заключалась разница - они не знали, да
и не старались узнать.
И вдруг, из неведомой дали эта загадочная Россия стала приближаться. И,
наконец, стала почти так же дорога сердцу Моники, как и Франция. Моника
чувствовала себя в долгу перед русскими и оплачивала этот долг единственным
сокровищем, каким владела: любовью, восхищением, преклонением перед
несокрушимой силой духа и искренним желанием самой примкнуть к этой великой
армии борцов за справедливость.
Каждую газетную строчку, где шла речь о боях на далеких просторах
России, девушка прочитывала с неослабевающим вниманием. Она научилась у
Франсуа читать между строк и уже знала: если речь шла об исключительном
героизме немецких частей, защищающих тот или иной населенный пункт, это
означало, что упомянутый город русские или уже освободили или по крайней
мере окружили, когда сообщалось о планомерном отходе на заранее
подготовленные позиции это означало, что гитлеровцам пришлось бросить все и
спасаться бегством.
Читая газеты, Моника бросала благодарный взгляд на уголок полки, где
отдельно лежала единственная книга, которую она могла найти здесь, в
Сен-Реми, чтобы лучше узнать Россию. Как мало и одновременно как много!
Томик Ромен Роллана, где он пишет о Толстом... Эту книжку когда-то
забыл у них дядя Андре и она долго лежала никем не читанная на чердаке и
большом кофре, куда мадам Тарваль складывала ненужные вещи: сломанные замки,
свои старые шляпки, проспекты различных фирм, оторванные дверные ручки,
платьица Моники и потертые штанишки Жана. Разыскивая что-то среди этого
хлама, Моника случайно наткнулась на книгу, забрала ее к себе, как
драгоценное сокровище, и всю ночь читала, стараясь сквозь душу одного
человека постичь душу всего народа. Как трудно было девушке разобраться в
том, что писал Ромен Роллан! Она сама ведь не читала ни строчки Толстого, и
ей приходилось на ощупь идти за мыслями своего великого соотечественника,
который непонятно перед чем больше преклонялся: перед гениальностью
художника или перед величием человека, страстно всю жизнь в тяжелом борении
духа искавшего истину... Но как же мог писать Толстой о непротивлении злу?
О, Моника хорошо знала, что злу надо противиться, иначе оно раздавит.
Ибо у зла на вооружении все: пушки, бомбы, автоматы, концлагеря, насилие,
коварство, жестокое равнодушие к людям, к человеческому сердцу.. Выходит, и
великие люди ошибаются! Что же тогда может она, обычная девушка из
маленького городка, приютившегося в предгорье Альп? И почему все-таки так
бьется ее сердце, когда она читает об этом неведомом ей русском? Ведь и его
народ не согласился не противиться злу: он восстал против своих угнетателей
и сбросил их, он и теперь взял оружие в руки, чтобы защищать свою жизнь,
свою правду.
Иногда Моника раскрывала книжку на том месте, где был портрет Толстого,
и долго вглядывалась в лицо писателя. Чего требует от нее этот странный
взгляд, обращенный в себя и в то же время направленный прямо ей в глаза?
Суровый, острый, проницательный, требовательный взгляд, который рождает в ее
сердце такую тревогу? Он, верно, так действовал на всех, кто видел его в
жизни. Он требовал правды, истины, и если он ошибся в выборе пути к этой
истине, то звал людей искать, достигать! Вероятно, эта жажда правды
свойственна всем русским! Именно это и сделало их такими непоколебимыми в
борьбе?
А разве она, эта жажда, не живет и в ее сердце, не мучает ее вот уже
долгое время?
Как ясно и просто было все раньше для Моники. Ей посчастливилось
родиться в такой прекрасной стране, как Франция, она благодарна судьбе за
это, она безгранично любит свой народ, свою родину... И народ, и Франция
были для девушки понятиями слишком необъятными, чтобы их постичь. Как же она
была удивлена, когда поняла, что о Франции знает немногим больше, чем о
России. И о французах тоже. Есть Лаваль, правительство Виши, которое продало
ее родину, мерзкий Левек, выдающий честных людей и выслуживающийся перед
врагами. И есть Франсуа, дядя Андре, Жан, сотни, тысячи людей, которые не
покорились Гитлеру и гитлевровцам и ушли в горы, чтобы бороться с врагом.
Выходит, есть два лагеря французов и две Франции? А может, не две, а даже
больше? Почему к маки из их городка ушли те, кому родина давала меньше всех?
Именно те, то созидал в ней все - выращивал виноград, пас в горах стада,
работал в мастерских, прокладывал дороги по крутым горным склонам. А те, кто
наживался на их труде, словно мыши, попрятались по норкам, да изредка, когда
поблизости никого не было, попискивали о своем патриотизме, о своей любви к
Франции... Ну, а, допустим, гитлеровцев прогонят... Что же будет тогда?
Пастухи вернутся к своим стадам, каменщики к своим кайлам, виноградари к
виноградникам, рабочие снова согнутся над станками. А эти мыши повылезают из
норок и примутся подтачивать тело народа, открывать новые магазины и заводы,
покупать шикарные, последнего выпуска, автомобили? У них в городке снова
появятся откормленные, привередливые курортники. И в ее прекрасной Франции
снова будет все, как было. Прекрасной... А ты уверена в этом?
Как тяжко тебе, Моника, просыпаться от безоблачного сна юности, в каких
мучениях рождается на свет твоя новая душа, ведь тебе даже не с кем
посоветоваться! Разве с Франсуа? Но есть ли у него время наводить порядок в
твоей глупенькой девичьей головке? Пошутит, как обычно, и все...
Однако Моника все же обратилась к Франсуа. И он, к ее удивлению, на
этот раз не пытался отделаться шутками.
А события, между тем, развивались, и Монике казалось, словно на далеком
горизонте разгорается розовая полоска зари, предвещающая приход солнечного
дня после длинной тревожной ночи.
А может, Людвина как раз и привезет важные известия? Ведь ее прислали
те, кто руководит всеми маки. Франсуа, конечно, ей об этом не говорил, но
Моника не ребенок, сама догадывается: достаточно было сказать "кузине" номер
поезда, час его отхода из Бонвиля - и эшелон пошел под откос. Людвина
немедленно сообщила об этом кому следует. А сейчас она везет им важные
указания. Франсуа, вероятно, знает в чем дело, но он все еще считает Монику
девочкой. Сколько раз она просила взять ее на какую-либо важную операцию, а
