- На Мюнхен на Бонвиль, на Сен-Реми...
- Вас мучит женское любопытство?
- Нет, меня мучит...- девушка вскочила с места.Спокойной ночи, Генрих!
- крикнула она и исчезла за дверью.
Быстро поужинав, Генрих, несмотря на поздний час, пошел к Лютцу.
Гауптман полулежал в кровати, подложив под голову несколько подушек.
Рядом, на небольшом столике, стояла тарелка с нехитрой закуской, пепельница
и бутылка грапа. Пустые бутылки валялись под столом и под кроватью.
- Что с тобой, Карл? Ты заболел? И почему не прибрано в комнате?
Денщик!
- Я слушаю, герр обер-лейтенант! - денщик стоял на пороге, вытянувшись,
хотя по пятнам на лице можно было догадаться, что и он испробовал крепость
грапа.
- Немедленно убрать! Живо!
Денщик начал собирать бутылки, валявшиеся на полу. Одна из них
оказалась полной, и Лютц, наклонившись, взял ее и спрятал под подушку.
- А это зачем, Карл?
- Пить буду! Сегодня, завтра, послезавтра! Каждый день!
- Что с тобой? - взволновался Генрих. Он знал, что Лютц никогда не пил
в одиночестве, да еще так много. Тревогу вызывал и нездоровый вид Карла, его
чересчур блестящие глаза.- Ты болен?
- Болен? Нет, я здоровее, чем когда-либо. И именно потому, что я
выздоровел, я не могу оставаться трезвым!
Лютц схватил со стола недопитую бутылку и приложил ее к губам.
Генрих отобрал бутылку, поставил ее на столик.
- Ну, Карл?
Лютц молча приподнялся.
- Скажи, пожалуйста, если бы к тебе в комнату ворвался, допустим,
Миллер? Пьяный и нахальный. Улегся бы в сапогах на твою кровать, а тебе
предложил или убираться из номера, или спать на полу. Чтобы ты сделал?
- Вышвырнул его прочь, спустил с лестницы!
- А чего же мы, черт подери, требуем от французов? зло выкрикнул
гауптман и, сжав кулак, резким движением откинул руку. Недопитая бутылка,
стоявшая на стодике, отлетела в угол комнаты и со звоном разлетелась
вдребезги.
Перепуганный денщик заглянул в дверь.
- Уберите и ступайте домой, вы нам сегодня не нужны, - приказал Генрих.
Ему не хотелось, чтобы то, что говорил болезненно возбужденный гауптман,
слышал ктолибо посторонний.
- Карл, тебе надо успокоиться, ты болен!
- А я тебе докажу, что я абсолютно здоров! Хочешь, докажу? Ну, говори,
хочешь?
- Я слушаю!
- Тебе не приходилось бывать в герцогстве Люксембургском?
- Как-то был, проездом.
- Верно, оно совсем крошечное? Ведь так?
- Ну?
- Так вот, я подсчитал: если все население всего земного шара собрать
вместе и выстроить колоннами, то оно уместится на половине территории
герцогства Люксембургского, а вторая половина останется свободной. Слышишь,
все население земного шара! Ты представляешь, как мало людей иа этом, богом
проклятом, свете? Всех их можно собрать на половине территории Люксембурга,
и земной шар будет пуст! Вое богатства, все моря, поля, подземные сокровища
- все к услугам этой горсточки людей, собранных на маленьком клочке земли.
Лютц схватил карту земного шара, которая лежала у него на кровати, и
поднес к глазам Генриха.
- Видишь? Вот здесь может разместиться все человечество! А это все к
услугам людей. Весь мир! Какая прекрасная жизнь могла быть на нашей планете!
Генрих прошел в другую комнату, где стоял умывальник, смочил полотенце
и положил его Лютцу на лоб. Он силой заставил Карла лечь.
- Да я не болен, пойми!
Не слушая протестов, Генрих вынул из кармана порошок и протянул его
Карлу.
- Что это?
- Снотворное.
- Дай мне лучше чего-нибудь такого, чтобы я заснул навсегда. Ведь
страшно собственной рукой послать себе пулю в лоб!
- Ты что, сошел с ума?
- А ты не лишился бы рассудка, если б при тебе Миллер сбросил пятерых
мужчин... с обрыва... а беременной женщине послал две пули в живот?..
Понимаешь, беременной женщине! О, я не могу, не могу... Я не могу это
забыть! - выкрикивал Лютц в исступлении. Его трясло, слова прерывались
рыданиями. Это была настоящая истерика.
Генрих знал, что в таких случаях надо молчать и ни о чем не спрашивать.
Он заставил Лютца принять порошок, укрыл его одеялом до самого подбородка,
дал выпить грапа, чтобы больной поскорее согрелся.
- Лежи и постарайся уснуть.
- Уснуть... я так хочу уснуть... я уже три ночи не могу спать! С того
времени, как Миллер...
- Молчи! Слышишь, ни о чем не говори! Я все равно заткну уши и не стану
слушать.
Возбуждение медленно спадало, и через полчаса снотворное подействовало.
Лютц заснул.
Генрих не решился оставить его одного, хотя очень устал с дороги.
Подложив под голову старую шинель Карла, он улегся на диван, но заснул не
сразу.
Ночь прошла спокойно, больной не просыпался. Утром пришел денщик.
Генрих, приказав не будить гауптмана, сколько бы он ни спал, ушел в штаб.
Эверс встретил своего офицера по особым поручениям приветливо, но на
сей раз был неразговорчив. На левом рукаве его мундира все еще чернела
траурная повязка, хотя официально объявленный траур уже кончился.
- За все прожитые мною шестьдесят пять лет, оберлейтенант, это самые
черные дни в истории военных побед Германии. Самой блестящей операцией
девятнадцатого столетия был Седан! Величие нашей победы под Седаном померкло
перед позорным поражением на берегах Волги!
- Я слышал от своего отца, что в генштабе сейчас разрабатывают планы
новых операций, которые помогут не только выправить положение, а и...
Генерал безнадежно махнул рукой.
- Хочу верить, но... Впрочем, будущее покажет! А теперь,
обер-лейтенант, идите, отдыхайте с дороги. Если будут поручения, я вызову
вас.
После обеда Генрих снова зашел к Лютцу, но тот, измученный трехдневной
бессонницей, еще не просыпался. Может быть, пойти к Миллеру и осторожно
выведать у него, что именно так повлияло на Карла? Генрих позвонил
начальнику штаба службы СС. Но к телефону подошел Заугель. Он сообщил, что
Миллер вчера уехал и, возможно, вернется к вечеру.
Пришлось остаться в номере.
Вечером Карл встретил Генриха смущенной улыбкой. Он уже совсем
успокоился, но был еще очень слаб. Очевидно, возбуждение последних дней
истощило организм больного.
Теперь Лютц мог спокойно рассказать, что послужило причиной его
болезни. Выяснилось, что Миллер, не предупредив в чем дело, повез гауптмана
на расстрел шести французов, среди которых была беременная женщина. Сцена
эта так повлияла на Лютца, что, вернувшись домой, он слег.
- Ты понимаешь, Генрих, мне после этого стыдно носить мундир офицера. А
больше всего угнетает то, что я должен молчать, скрывать свои мысли. Скажи я
чтонибудь, и тот же самый Миллер столкнет меня с обрыва, как тех французов.
- Да, Миллер способен на это...
- Я дрался под Дюнкерком, меня никто не может упрекнуть в трусости. Но
я хочу воевать, а не истязать беременных женщин.
Зазвонил телефон, Генрих поднял трубку.
- Это Гольдринг и есть. Что? Сейчас буду!
- Верно, бог услышал твои молитвы. Карл, Миллера ранили маки, он просит
меня и Заугеля приехать к нему.
- Оказывается, на свете еще существует справедливость! А где он сейчас,
дома?
- Нет, Заугель говорит, что в госпитале. Если рано вернусь, зайду к
тебе и все расскажу.
По дороге в госпиталь Заугель рассказал Генриху, что Миллера привезли
часа два назад и уже успели сделать операцию. Какое он получил ранение,
Заугель не знал, но надеялся, что легкое, иначе раненого отправили бы в
Шамбери, а не оставили здесь, в Сен-Реми, где был небольшой и неважно
оборудованный госпиталь.
Миллеру отвели отдельную комнату на втором этаже. Врач проводил
посетителей до самой двери и предупредил:
- После операции ему необходим покой! Очень прошу долго не
задерживаться.
Это предупреждение было сделано скорее для проформы, раненый чувствовал
себя неплохо, хотя побледнел и ослаб.
Он коротко рассказал Генриху и Заугелю, как все произошло. Оказывается,
вчера вечером большая группа маки атаковала егерскую роту, охранявшую один
из наиболее крупных перевалов, разметала ее и спустилась с гор. Миллер
очутился на перевале случайно, не оставалось ничего другого, как тоже
принять бой, во время, которого осколок партизанской гранаты попал ему в
левую лопатку.
- Еще полсантиметра, и осколок был бы у меня в легком! - с гордостью
сообщил Миллер, теперь, когда все закончилось благополучно, он действительно
гордился, что ему довелось участвовать в бою, - медаль за ранение
обеспечена, а это еще одна заслуга перед фатерландом.
- Напрасно вы впутались в эту историю, Ганс, ведь все могло кончиться
значительно хуже,- укоризненно заметил Генрих.- А куда девалась охрана
перевала?
- Она разбежалась после первого же натиска. Мое счастье, что я успел
вскочить в машину... Теперь от маки можно ждать всяких неожиданностей. То,
что такая большая группа спустилась с гор, требует от нас особых
предосторожностей. Конечно, командование дивизии сделает все необходимое, но
служба СС должна работать особенно четко. Очень плохо, что я вынужден
лежать, когда надо действовать. Я позвал вас, чтобы посоветоваться стоит ли
просить кого-либо в помощь Заугелю на время моей болезни? О моем ранении
нужно немедленно сообщить в Лион...
Генрих взглянул на помощника Миллера. Покрытые нежным румянцем щеки
лейтенанта пошли красными пятнами, губы обиженно дрогнули.
- Простите, герр Заугель, и вы, Ганс, что я первым решил высказаться, -
ведь я могу выступать лишь в роли советчика. Но мне кажется, Ганс, что ваш
помощник полностью справится с обязанностями начальника, даже в такие
тревожные дни. Да и вы будете прикованы к постели не так уж долго. Конечно,
работы у Заугеля прибавится, но он всегда может рассчитывать на мою помощь в
делах, не представляющих особой секретности.
- Я очень рад, Генрих, что наши мнения совпали. Появление нового
человека лишь усложнит дело и отвлечет Заугеля от основной работы - придется
вводить вновь прибывшего в курс дел, знакомить с обстановкой, а это вещь
хлопотливая. А за ваше предложение помочь - очень благодарен! Признаться, я
на это рассчитывал.
- Свидание окончено! - недовольно заметил врач, просовывая голову в
полуоткрытую дверь.
- Одну минуточку, я только дам несколько распоряжений своему помощнику.
Генрих поднялся.
- Тогда не буду вам мешать. Я подожду герра Заугеля в вестибюле или в
машине.
"Конечно, хорошо бы послушать, - думал Генрих, спускаясь по лестнице,-
но не следует показывать Заугелю, что меня хоть чуточку интересуют дела
службы СС. Он умнее Миллера и не зависит так от меня, как тот. Пока что! Но
мне надо найти уязвимое место этого "аристократа духа"... Он слишком много
мнит о своей особе, это ясно! Его разговоры о сверхчеловеке, коим он себя,
безусловно, считает... Своеобразная мания величия! У таких людей обычно
очень развито честолюбие и болезненное самолюбие. На этих струнах и будем
пока играть".
Появление лейтенанта прервало размышления Гольдринга. Лицо Заугеля
сияло.
- Я искренне благодарен вам, барон, за высокую оценку моих
способностей! - сказал он, садясь в машину.Действительно, было бы очень
неприятно тратить время на знакомство с временным начальством. С Миллером я
уже свыкся, и хотя у него, как и у каждого из нас, есть некоторые
недостатки, но мы с ним нашли общий язык.
- О Герр Заугель, я лишь высказал то, что думал и в чем твердо уверен.
Не надо быть очень наблюдательным, чтобы понять, должность помощника Миллера
