откровенных, высокопоставленных и малоизвестных, но таких, которые благодаря
занимаемым постам были знакомы с делами секретного порядка, эта охота в роду
Бертгольдов считалась такой же нужной и не менее почетной профессией, как,
скажем, работа врача, преподаватели богословия или горного инженера. И когда
молодой Вилли ехал в Вену, он вместе с матерью пошел в кирху и горячо
молился богу, чтобы он поддержал его и помог в таком трудном деле, как
работа агентурного разведчика, успех которой зависит от количества
простодушных глупцов.
До 1916 года молодой Бертгольд не имел оснований жаловаться на судьбу.
Она была благосклонна к нему, и эта благосклонность сказывалась в
многочисленных похвальных отзывах Брандта о его работе. Но в 1916 году Вилли
Бертгольд, тогда уже гауптман, совершил недопустимую ошибку. Он не распознал
в одном высокопоставленном офицере австро-венгерского генштаба немецкого
профессионала разведчика и в очередном рапорте описал его деятельность очень
темными красками.
После этого звезда Бертгольда закатилась на долгое время. Правда, его
не выгнали, но и не замечали, разрешая выполнять лишь те задания, с которыми
легко мог справиться даже желторотый филер. Бертгольд молча сносил
пренебрежительное отношение к нему до 1918 года, когда судьба, казалось,
снова улыбнулась ему. Возникла потребность набрать полный контингент
разведчиков самых различных профилей, чтобы экспортировать их на
оккупированную Украину. Вспомнил о Бертгольде друг его детства и однокашник
по школе разведчиков Зигфрид фон Гольдринг. Баронский титул открывал ему
путь не только в кабинеты высокопоставленного начальства, но и в гостиные их
жен. Гольдринг и Бертгольд поехали на Украину вместе, хотя получили
различные задания: Зигфрид должен был заняться транспортом и вербовать там
агентуру, а Вилли поручили собирать сведения об экономике южной Украины.
Чтобы искупить старый грех, Вилли Бертгольд работал без отдыха, не зная
усталости. Он изучил земские архивы, статистические данные, запорошенные
пылью докладные записки геологических разведок. Но когда осенью 1918 года
немецкая армия удирала с революционной Украины, Бертгольд тоже вынужден был
бежать, захватив с собой, как наибольшую ценность, икону Козельщанской
божьей матери, поспешно выкраденную им из монастыря, и свою докладную об
экономике южной Украины. Камни, на иконе, как выяснилось позже, оказались
фальшивыми, а в докладную никто даже и не заглянул. Германия стояла накануне
краха - не до того было.
Так и закончилась бы карьера потомственного разведчика, не вспомни о
нем его бывший шеф оберст-лейтенант Брандт. Не привыкший ко вниманию со
стороны начальства, Бертгольд не успел и опомниться, как стал заместителем
Брандта - и почти одновременно мужем его дочки Эльзы, единственным приданым
которой был высокий пост отца. Но отец спустя два года умер, дождавшись
внучки Лорхен, которой смог завещать лишь коллекцию почтовых марок,
собранных чуть ли не за полстолетие.
Бертгольд любил свою дочь безмерно, так, как может любить человек, не
испытавший за всю свою жизнь не только глубокой привязанности к кому-либо,
но даже симпатии. Он всегда был замкнутым человеком и оценивал отношения с
другими лишь с точки зрения пользы для своей карьеры. Так он стал мужем
Эльзы, которую никогда не любил, и оставался чужим для нее даже теперь.
Единственное, что связывало супругов Бертгольд, была Лора, судьба которой
одинаково волновала отца и мать.
Маленькая Лорхен была на редкость милой девочкой: с пухлыми ручками и
ножками, розовыми щечками, золотистыми кудряшками. Очарованнее ее красотой,
родители не замечали, как постепенно менялась ее внешность. Лора тянулась
вверх, и вместе с этим вытягивались все черты лица, а это никак не украшало
девочку. В двенадцать - тринадцать лет она превратилась в очень неуклюжего
подростка, да еще с прескверными наклонностями: Лора любила подслушивать под
дверью, подглядывать за взрослыми. Ее знакомство с некоторыми интимными
сторонами жизни заходило значительно дальше, чем у других девочек ее
возраста.
Именно в этом возрасте Лору нестерпимо тянуло к мальчикам.
Воспользовавшись поблажками матери и частыми отлучками отца, много ездившего
по служебным делам, деворка приводила домой целые табунки своих
одноклассников-мальчиков, щедро угощала их лакомствами, которые тайком
таскала из буфета, а потом придумывала игры с поцелуями, слишком
недвусмысленные, чтобы их характер, наконец, не заметила фрау Эльза.
Взволнованная мать запретила Лоре принимать у себя дома юных друзей и этим
ухудшила дело. Свои веселые забавы та перенесла во двор виллы, где наблюдать
за поведением детишек было еще труднее. Боясь признаться мужу, что не
углядела за дочкой, фрау Эльза скрывала все это от Бертгольда. Но однажды
сам Бертгольд увидел через окно, как его единственная дочь играла с
мальчиками. С тех пор она выходила на прогулку только с матерью, а часы ее
возвращения из школы строго контролировались. Девочка упорствовала,
протестовала, устраивала истерики, но воля отца была непреклонна.
Эти разумные меры, казалось, хорошо повлияли на Лору. Она стала ровнее
в поведении, да и внешне сильно изменилась. Зеленый бутон расцвел в пышный
цветок, даже чересчур пышный для своих лет.
Теперь уже Лора сама больше тянулась к девочкам, обменивалась с ними
тетрадями, в которые были переписаны стихи, а во время вакаций пылкими и
длинными письмами, преисполненными клятв в вечной верности.
Успокоившиеся отец и мать любовались теперь дочерью, мечтательным
взглядом ее голубых глаз, длинными и толстыми золотистыми косами. Чересчур
мясистого носа родители старались не замечать, теша себя мыслью, что он еще
сформируется.
Правда, иногда Лора выбивалась из колеи. Тогда она снова начинала
капризничать, становилась чересчур раздражительной, допекала всех
присутствующих то порывами неожиданной нежности, то взрывами такой же
непонятной злобы. По этому поводу Бертгольды даже советовались с врачами, но
все в один голос успокаивали.
- Обычное явление переходного возраста, выйдет замуж, родит ребенка, и
все будет хорошо.
Бертгольд давно уже мечтал о том, как Лорхен выйдет замуж, родит сына и
этим продолжит род, корни которого терялись где-то в сумерках XVII столетия
и который мог так неожиданно оборваться на нем, Вильгельме Бертгольде.
Справедливость требует сказать: любящий отец сделал все возможное, чтобы
будущий муж его дочери не попрекал ее никчемным приданым, как пришлось ему
самому попрекать фрау Эльзу.
Приданое у его дочери немалое. В 1933 году, после гитлеровского путча,
Бертгольд получил в подарок виллу в Мюнхене, принадлежавшую раньше какому-то
евреюпрофессору музыки. Позже благодаря связи с Гиммлером Вильгельм получил
еще два хлебных завода. Да и свое пребывание на Восточном фронте генерал
рассматривал как редкую возможность обеспечить будущее Лоры и собственную
старость. О, он не бросался, как другие, на мелочи одежду, мебель,
продовольственные посылки. Все подчиненные офицеры знали, что лучшим
подарком для их шефа было серебро, старинное русское серебро. Его
разыскивали специально для начальника отдела 1-Ц, и он, получив какой-либо
сервиз, любил долго и внимательно рассматривать его в одиночестве, прежде
чем отправить домой, фрау Эльзе. Считая себя тонким знатоком искусства,
Бертгольд смолоду покупал дешевые копии известных скульптур и завешивал все
комнаты своей квартиры фабричной выделки коврами. Теперь он мог
удовлетворить свою страсть к скульптуре и коврам, компенсировать себя за то,
что ему такое долгое время приходилось довольствоваться подделками вместо
настоящих, подлинных произведений искусства. Его аппетит со временем
увеличивался, а вкусы совершенствовались. Теперь он брал и скульптуры, и
ковры только из музеев. Это верная гарантия того, что в коллекцию не попадут
копии или второсортные вещи. И со свойственной ему аккуратностью Бертгольд
перед отправкой каждой новой "находки" собственноручно приклеивал к
скульптуре или пристегивал к ковру маленькую карточку, на которую заносил
все, что знал: название скульптуры, имя автора, век, в который был выткан
тот или иной ковер, и даже адрес музея, откуда вещь взята. Все эти карточки
фрау Эльза по приказу мужа берегла, как берегут аккуратные люди все, что
может стать под старость источником их существования.
Жена дважды в неделю сообщала Бертгольду все семейные новости. Конечно,
главной темой этой переписки была дочь, ее здоровье, поведение, настроение.
Мать избегала жаловаться, чтобы не волновать мужа, обремененного сейчас
такой огромной работой. Но в ее письмах все чаще проскальзывали серьезные
намеки на то, что с Лорой не все ладно. На категорическое требование
Бертгольда написать, наконец, в чем дело фрау Эльза ответила длинным
письмом, в котором Лора раскрылась с совершенно неожиданной стороны.
Выяснилось, что увлечение Лоры фермой, которую Бертгольд год назад
приобрел недалеко от Мюнхена, объясняется не свойственной всем немецким
женщинам тягой к хозяйству, а совсем иными причинами. Эту ферму Бертгольд
приобрел почти даром. Он возлагал на нее большие надежды. И не только
потому, что отправил туда чудесных породистых голландских коров. Главный
доход должна была принести бесплатная рабочая сила. Во время пребывания на
Восточном фронте Бертгольд послал на ферму девять белорусских девушек, якобы
связанных с партизанами.
Лора вначале равнодушно относилась к новым приобретениям отца, но в
последнее время зачастила на ферму, даже купила длинную плеть для собак,
которых держали как охрану.
Нет, фрау Эльза вначале не волновалась, глядя, как ее дочь собирается в
дорогу. Она даже хвасталась перед знакомыми, какая хорошая хозяйка выйдет из
ее Лоры. Но однажды фрау Эльзе пришлось выехать на ферму вслед за дочерью, и
то, что она увидела там, страшно поразило и напугало ее. Дело, конечно, было
вовсе не в белорусских девушках, которых Лора истязала плетью. Для фрау
Эльзы это был обычный рабочий скот, а скот всегда надо погонять. И не слезы
девушек и их стоны ошеломили фрау. Она остановилась, словно пораженная
молнией, увидав лицо своей дочери: оно пылало каким-то нечеловеческим
наслаждением. Мечтательные глаза Лоры с расширенными зрачками напоминали
глаза сумасшедшей. Как узнала фрау Эльза, это не был случайный взрыв ярости.
Девушка ездила на ферму именно за тем, чтобы истязать работниц.
Бертгольд вынужден был отпроситься у высшего начальства, примчаться в
Мюнхен, чтобы самому убедиться в том, о чем писала жена, и в случае
необходимости созвать консилиум, чтобы всесторонне обследовать здоровье
Лорхен.
На сей раз выводы врачей не были столь оптимистичны, но они снова
настаивали на том, что девушку надо поскорее выдать замуж. Врачи
категорически запретили поездки на ферму, которые могли развить в девушке
наклонности к садизму, а это могло привести ко всяким отклонениям от
нормальной психической и половой жизни.
И родители встали перед проблемой как можно скорее выдать дочь замуж.
Она должна иметь мужа, детей, жить совершенно нормальной жизнью. Род
Бертгольдов должен иметь здорового наследника, черт возьми!
Но легко сказать выдать дочь замуж.
Конечно, Бертгольд мог выбрать среди подчиненных ему офицеров более или
менее пристойную кандидатуру. Взять какого-либо бедного, мало заметного
лейтенантика, выдвинуть его с тем, чтобы он потом стал его зятем. Но
