что они весь вечер держались вместе.
Бертина вначале относилась к Генриху не очень приветливо, но после
двух-трех удачных его острот и тактично сказанных комплиментов
развеселилась, начала отвечать шутками на шутки и охотно танцерала с
Генрихом, который как единственный кавалер должен был приглашать всех дам по
очереди. Во время танца она недвусмысленно намекнула на то, что не одобряет
вкуса Гольдринга в выборе невесты.
Весь вечер Генрих ухаживал за Лорой, не забывая и Бертину: они
условились встретиться снова завтра утром, чтобы втроем поехать за город.
И ближайшие три дня Лора, Бертина и Генрих были неразлучны. Они ездили
на машине за город, осматривали Мюнхен, побывали в театре, в концерте.
Фрау Эльза сначала радовалась, что присутствие Бертипы избавляло ее ог
лишних волнений, связанных с наблюдением за дочкой и Генрихом. Но вскоре она
поняла, что допустила ошибку. Бертина, не скрывая, кокетничала с Генрихом, и
как ни была фрау ослеплена любовью к дочери, у нее все же хватило
объективности признать, что Лоре трудно конкурировать с Бертиной. Пришлось
фрау вновь взвалить себе на плечи трудные и кропотливые обязанности матери,
которая хочет выдать дочь замуж. Да и поведение Генриха начало ее серьезно
беспокоить. Он увивался вокруг Лоры, говорил ей комплименты, был внимателен
и любезен с девушкой, но до сих пор даже не намекнул на нечто большее,
нежели чувство брата. Возможно, в этом повинна Бертина. Уж чересчур
по-родственному относится к ней Генрих. Называет кузиной, во время поездок
они по очереди ведут машину, а Лора сидит сзади одна и скучает.
Не знала, да и не могла знать фрау Эльза, что Генрих одинаково
ненавидит и Лору, и Бертину. Ненависть эта вспыхнула внезапно, после
вечеринки у Бертгольдов. Утром, как было условлено, Бертина пришла к Лоре и
преподнесла еи подарок, слишком оригинальный для молодой девушки - это была
плеть, как выяснилось позже, сделанная по спецальному заказу Бертины.
Получив ее, Лора в каком-го диком экстазе обхватила кузину за шею и начала
душить ее поцелуями. Потом тут же, в комнате, стала размахивать нагайкой,
словно секла кого-то. Взглянув на свою "сестричку", Генрих призвал на помощь
всю выдержку, чтобы самому не ударить Лору. Лицо девушки, ее глаза,
раздувающиеся ноздри, вся фигура говорили о диком садистском наслаждении,
охватившем ее, как только к ней в руки попала плеть.
- Это точная копия плети, с которой я хожу по лагерю, - пояснила
Бертина, с улыбкой наблюдая за кузиной.
Генрих молча кивнул.
- Я хочу знать ваш адрес, давайте переписыватья, предложила Бертина,
как только Лора убежала к матери показывать подарок.
Генрих машинально назвал адрес, думая совсем о другом. Перед ним все
еще стояло искаженное бешенством и такое отвратительное в эту минуту лицо
Лоры.
- Мама не разрешает ехать на ферму! - чуть не плача, пожаловалась Лора,
вернувшись.
- А зачем ехать на ферму? - не понял Генрих.
- Чтобы испробовать подарок, там у нас работают русские девушки...
Генрих выхватил из рук Лоры плеть, но опомнился и сделал вид, что взял
ее только для того, чтобы рассмотреть. Внешне это была обычная плеть, но
между кожаными полосками была вплетена гибкая проволока. Генрих размахнулся
и изо всей силы ударил по спинке кресла.
- Ой, взгляните, кожа на кресле лопнула,- торжествуя, воскликнула Лора.
Все наклонились. Действительно, спинка кожаного кресла лопнула там, где
пришелся удар.
- Я охотно взяла бы вас, Генрих, надзирателем в лагерь, - бросила
Бертина, многозначительно взглянув на Гольдринга.
- А вам часто приходится прибегать к плети?
Бертина начала подробно рассказывать о порядках в лагере. Она была
среди своих, и ей нечего было скрывать. Наоборот, фрейлейн Граузамель изо
всех сил старалась продемонстрировать перед офицером свою суровость
гестаповкн - начальницы лагеря.
Крепко сжав кулаки и стиснув зубы, слушал Генрих эти страшные
признания. Время от времени он бросал короткие взгляды на Лору, которая
впилась взглядом в кузину, чтобы не пропустить ни единого слова из рассказа
палача в юбке. С этого момента Генрих возненавидел Бертину и Лору. С каким
наслаждением он бросил бы все ко всем чертям и уехал в Сен-Реми, к Монике.
Какой далекой и какой близкой, безмерно дорогой была для него она сейчас,
милая, хорошая, чистая даже в своей ненависти к врагам.
Но бросить все и поехать в Сен-Реми Гольдринг не мог.
Между фрау и генералом шел оживленный обмен телеграммами, и, возможно,
не сегодня-завтра сам Бертгольд прибудет в Мюнхен. Итак, надо остаться, надо
разыгрывать роль влюбленного. Отвратительно, бесконечно отвратительно, но
нужно. Несколько дней фрау Эльза с несвойственным ей героизмом сопровождала
молодежь на все прогулки, принимала участие в их развлечениях, выполняла
роль тапера во время танцев.
И Бертгольд отметил этот героизм, когда поздно ночью, накануне отъезда
Генриха, прибыл в Мюнхен. Выслушав подробный отчет жены о поведении молодых,
о мерах, которые она принимала, чтобы охранить интересы дочери от
посягательств красивой кузины, Вильгельм Бертгольд ласково дотронулся
пальцем до ее круглой щеки:
- О, майне катцхен!
И "кошечка" чуть не растаяла от такого необычного проявления
супружеской ласки.
Утром, как только Генрих успел побриться и одеться, к нему в комнату
вошел веселый, возбужденный Бертгольд. Встреча на названного отца с сыном
была искренней, теплой.
- Все идет хорошо, все идет хорошо! - потирая руки, повторял свою
любимую фразу генерал.
- А вам очень к лицу генеральские погоны, герр Бертгольд.
- Все идет хорошо, мой мальчик. Наше наступление в России развивается
прекрасно. Еще одно - два усилия, и восточный гигант рухнет на колени перед
фатерландом. Конец войне! И сегодня мы уже не будем мечтателями, если
задумаемся, а что же мы будем с тобой делать, как строить жизнь после
победы?
- И эта победа придет без моего непосредственного участия! - вздохнул
Генрих.
- Не жалей об этом, не жалей, мой милый. Русские дерутся с отчаянием
приговоренных к смерти. Поезда с тяжелоранеными сплошным потоком идут с
востока на запад. О да, потери наши огромны. Но все будет, как надо. И я
хотел знать, мой мальчик, что ты думаешь о своем будущем?
- Моя карьера целиком зависит от вашей благосклонности и ваших
отцовских советов.
- На это ты можешь всегда рассчитывать. А как твои личные дела?
Надеюсь, не одна француженка с нетерпением ждет твоего возвращения в
Сен-Реми? Ведь так?
- Я держу слово, данное Лоре, - не знакомиться с другими девушками,
только с ее подругами.
- А эта, как ее... Ну, дочка хозяйки гостиницы, где ты живешь? Ведь я
обо всем проинформирован.
"Неужели Миллер доносит ему об этом?" - промелькнуло в голове Генриха.
- О герр генерал, уверяю вас, что, кроме уроков французского языка...
- Послушай, Генрих, я солдат и мужчина, такой же, как и ты. И понимаю,
что у нас могут быть развлечения, знакомства, обусловленные, ну, как бы тебе
сказать, физиологическими потребностями... Не красней, я отец, и могу
разговаривать с тобой откровенно и прямо. Я не против всяких там учительниц
языка, но я говорю о другом. Я хочу знать о твоих планах на будущее, о
планах серьезных. В твои годы уже следует об этом подумать.
- Я думал.
- Если не секрет, скажи и мне.
- У меня нет от вас тайн. Мое будущее может быть связано лишь с вашей
семьей. С будущим Лоры.
Бертгольд вскочил с кресла и зашагал по комнате, как делал он всегда в
минуту волнения.
- Ты ей говорил об этом?
- Нет.
- Почему?
- Лора еще ребенок, наивный ребенок. Она может не отличить обычней
влюбленности от подлинной любви...
- Ты прав... Как же ты решил поступить?
- Теперь мы уже знакомы. Она немного узнала мой характер, я буду
переписываться с нею чаще, чем до сих пор. А зимой, когда мне будет положен
очередной отпуск, снова приеду в Мюнхен, чтобы поговорить с ней серьезно.
С минуту Бертгольд колебался. Может, поднажать, ускорить события? Но
это будет невежливо, неумно, и генерал согласился с Генрихом.
- Правильно, Генрих, разумно! Хвалю и совершенно согласен с тобой...
Давай условимся: четвертого февраля день рождения Лоры, в этот день...
- Вы думаете, что мой разговор о будущем будет подарком для Лоры?
- О, безусловно!.. По крайней мере я ей докажу, что это так, - поправил
себя генерал. - А теперь идем завтракать.
Бертгольд обнял Генриха за талию и повел его в столовую, где их уже
ожидали Лора и фрау Эльза. Бертины не было, хотя она накануне и шепнула
Генриху, что непременно придет позавтракать с ним - на прощанье.
Беззаботно и весело прошел в семье Бертгольда последний день отпуска
Генриха. Все были веселы и возбуждены. И во время прогулки, и в бильярдной,
где дочка ставила ставку на Генриха, а мать на своего Вилли, и за обедом
генерал иначе не называл Генриха, как своим сыном, весело подмигивая фрау.
Он чувствовал себя рыбаком, который после долгого и томительного ожидания
поймал здоровенного окуня. Да и у Генриха фон Гольдринга не было оснований
для недовольства. Обручение отодвинулось на несколько месяцев, а мало ли что
может случиться за это время. Но теперь он, безусловно, может рассчитывать
на всяческую поддержку своего тестя. А не у каждого офицера такой патрон,
как гестаповский генерал, да еще друг самого Гиммлера. Увидим, кто же
действительно рыбак, а кто рыбка!
Что касается фрау Эльзы и Лорхен, то они буквально млели от счастья.
"Очевидно, утренний разговор с Бертгольдом для них не секрет",- решил
Генрих.
Вся семья Бертгольда поехала на вокзал провожать Генриха. Проводы были
немного печальные. Фрау вытирала сухие глаза платочком, а Лора, бросившись
Генриху на шею, искренне расплакалась.
Бертины на вокзале не было.
НА ГРАНИ СМЕРТИ
Как всегда, в субботу Моника принялась за генеральную уборку своей
комнаты. Она уже вымыла и вычистила все, что можно было помыть и почистить,
а теперь мягкой белой фланелькой перетирала безделушки. Милые и такие
дорогие сердцу сувениры! Вот эту красивую бонбоньерку Монике подарил отец,
когда ей минуло восемь лет. Как гордилась тогда девочка тем, что там внутри
лежали не конфеты, а настоящий золотой медальон. И никому в тот день - ни
маме, ни Жану, ни тем более ей самой - даже не приходило в голову, что через
несколько лет в этот медальон придется вставить маленькую карточку последний
снимок отца.
А вот этот туалетный прибор - подарок мамы в день конфирмации. Боже
мой, как далеко это все отодвинулось, и какой глупой девочкой была она
тогда! В белом платье, с белыми цветами в руках она чувствовала себя
королевой, которой подвластно все на свете. Ведь это для нее так ярко сияло
солнце, для нее расцвели эти нарциссы, которые венком лежали на голове и так
сладко пахли. Для нее так торжественно и величаво пел орган.
Моника в тот день летала, словно на крыльях, а Жан все время дразнил
ее, что она "невеста Христа" и даже мельком не может взглянуть на кого-либо
из мальчишек. Жан тоже приготовил ей в тот день подарок - маленький
бронзовый бюстик Вольтера. Как хохотал над этим подарком дядя Андре, муж
маминой сестры! Он говорил, что подарок никак не соответствует нынешним
событиям, и они с Жаном завели долгий спор о Вольтере. Жан доказывал, что
Вольтер самый светлый ум Франции, а дядя Андре твердил, что он просто умный
циник, на словах прославлявший разум и свободу, а сам выслуживавшийся перед
