задержались и погибли при взрыве? - сам ужасаясь своему предположению,
спросил Лемке.
- Ну, я устал. Прикажите подать машину.
- О, пожалуйста! Но я надеюсь, что вы не забудете своего обещания
помочь нам?
- Чем смогу.- Генрих поклонился и вышел. Минут через пятнадцать он уже
спал крепким сном.
МОНИКА ЕДЕТ В БОНВИЛЬ
Заподозрить мадам Тарваль в стремлениях к высоким идеалам, а тем более
к таким, которые требовали от нее каких-либо материальных жертв, было
трудно. Еще так недавно круг ее интересов ограничивался желанием уж если не
расширять, то во всяком случае удерживать на достигнутом уровне гостиницу и
ресторан при ней, доставшиеся ей от покойного мужа. И надо сказать, что она
проявила себя как достойная наследница и распорядительница воли покойного.
Правда, расцвету этого дела благоприятствовали не только ее хозяйственные
способности, а и некоторые специфические условия Сен-Реми, славившийся как
курортный городишко, весь год, заисключением поздней осени, был наполнен
множеством приезжих. Они охотно пользовались гостиницей и кухней мадам
Тарвалль, так как хозяйка умела создать тот уют, который закрепил за ее
домом славу порядочного, семейного пансиона. Это впечатление, возможно,
усиливало и то, что двое детей мадам Тарваль, сын Жан и дочка Моника, не
болтались под ногами отдыхающих, а в меру своих сил помогали матери. Мадам
Тарваль считала: дети с малолетства должны приучаться к мысли, что ничто в
жизни не дается даром.
Жан и Моника стали взрослыми. Все, казалось, шло хорошо, и мадам
заранее распланировала, как она обеспечит будущее своих детей. Дочке она
завещает ресторан, а гостиницу - сыну.
Война разбила все планы. Правда, гостиница не пустовала. Большая часть
номеров была занята постоянными обитателями, беженцами из Парижа и вообще с
севера. Беженцы не спешили возвращаться обратно, туда, где был установлен
более суровый оккупационный режим. В СенРеми он был все-таки прикрыт хоть
фиговым листком договором между немецким командованием и правительством Виши
об "охране района". Беженцы пользовались и рестораном, но прежней прибыли не
было. Дела мадам Тарваль пошатнулись. Одно дело курортники, которые
приезжают развлекаться, заранее отложив для этого деньги, и совсем другое -
постоянные обитатели, дрожащие над каждым су, ибо они и сами не знают,
насколько им хватит их средств, и даже не представляют себе, когда можно
будет вернуться домой. К тому же мадам Тарваль должна была систематически
помогать матери, которая жила с младшей дочерью в деревне Травельса. До
войны младшая сестра мадам Тарваль Луиза жила в Париже - там работал ее муж,
Андре Ренар, по профессии авиационный инженер. Но Андре Ренар в 1939 году
был призван в армию, служил в авиации и, вероятно, погиб, так как Луиза за
все время не получила от него ни одного письма. Вскоре гитлеровцы
конфисковали все имущество Андре Ренара, и Луизе пришлось покинуть Париж и
переехать к матери, в небольшую деревеньку километрах в тридцати от
Сен-Реми.
Конечно, было бы лучше жить всем вместе. Сестра помогала бы в
ресторане. Но мадам Тарваль не могла пойти на это. Не потому, что она не
любила сестру, а из простейшей осторожности. Если б гестаповцы узнали о том,
что жена Ренара живет у сестры, то ресторан, да и сама его владелица
считались бы неблагонадежными. Немецким офицерам запретили бы посещать
ресторан, а это еще больше подорвало бы дело. Как-никак, а самая большая
часть доходов поступала именно от этих постоянных клиентов. Нет, о том,
чтобы взять к себе сестру, нечего было и думать. Мадам Тарваль даже
переписку с ней тщательно скрывала, особенно после того, как Жан пошел в
маки.
Да, ее маленький Жан, ее единственный сын должен был пойти в партизаны.
С того дня, как это произошло, мадам Тарваль не знала ни минуты покоя.
Хорошо еще, что об этом не дознались гестаповцы. Для них Жан не вернулся с
фронта, погиб в бою или попал в плен. А что, если дознаются? Ведь один раз
его уже задержали в горах. К счастью, он наскочил на этого барона, верно, ее
материнские молитвы сделали так, что барон отпустил его. Иначе чем можно
объяснить его странный поступок? А может, барон узнал в Жане брата Моники?
Нет, этою не может быть. А Жан каким был, таким и остался, беззаботный,
глупый мальчишка. Хоть он и старше Моники, а ведет себя хуже легкомысленной
девушки.
Вот на Монику она может положиться. Та не такая. Правда, она ненавидит
немцев и по временам ведет себя чересчур резко, но в то же время не
переступает границ. Даже барона фон Гольдринга согласилась обучать
французскому языку. Конечно, барон совсем не похож на немца. Вежлив, как
настоящий француз, и очень сердечен. С того времени как он отпустил Жана,
мадам Тарваль ежедневно открывает в нем новые достоинства. Только настоящий
рыцарь способен на такой поступок. Жан передал через Монику, что он просто
остолбенел от удивления, когда все это произошло. Кстати, откуда Моника
узнала о Жане? Мадам Тарваль припоминает частые поездки дочери на
велосипеде, и ее бросает в жар. А что, если и Моника тоже связана с
партизанами?
Мадам Тарваль начинает сопоставлять и анализировать то, что раньше
проходило мимо внимания.
Да, часто в середине дня, когда столько работы, Моника бросает все и,
сославшись на головную боль, куда-то уезжает... Потом приветы от Жана...
Что-то очень часто передает их Моника. Или такое заявление: "Если тебя
спросят, мама, скажешь, что Франсуа мой жених". Тогда она восприняла это как
шутку и улыбнулась. Длинноносый Франсуа и ее красавица Моника! Теперь мадам
Тарваль не до смеха. Постепенно она начинает понимать, что ее дочь чго-то
скрывает от нее. Боже, что, если кто-либо узнает об этом! Ведь Жан в горах,
в относительной безопасности, и Монику каждую минуту могут схватить. Прочь
эти мысли, ог них можно сойти с ума. И мадам Тарваль лукавила сама с собой,
отгоняла страшные подозрения, издевалась над собой, называла себя трусихой,
но совсем избавиться от беспокойства не могла.
Мадам Тарваль ни разу не намекнула Монике о своих подозрениях. О, она
хорошо знала характер дочери. Горячий и упрямый одновременно. Предостеречь
ее - значило вызвать взрыв гнева и укоров. Моника никак не могла примириться
с мыслью, что им приходится жить с доходов ресторана, который посещают и
немцы. Еще захочет доказать свою самостоятельность и что-нибудь выкинет.
Нет, лучше уж закрыть глаза, спрятать голову, словно страус перед
опасностью, и ждать, ждать конца войны, который должен же в конце концов
наступить.
И лишь после того, как Моника, получив какую-то телеграмму, заявила,
что едет в Бонвиль, мадам Тарваль поняла, какую фатальную ошибку она
допустила. Заперев дверь и спрятав ключ в карман, мать решительно заявила:
- Ты никуда не поедешь!
- Я обязана поехать, мама!
- Пусть посылают кого-нибудь другого. - Впервые за все время мадам
Тарваль дала понять дочери, что она немного в курсе ее дел. - Это не девичье
дело ездить бог знает куда, с какими-то таинственными поручениями.
- Именно девичье, мама! Только я могу узнать у Гольдринга... - Моника
оборвала фразу.
- Что ты должна узнать у Гольдринга? Что? Я тебя спрашиваю? Если ты мне
не скажешь, я немедленно побегу к его генералу...
- Ну что ж, беги, и не забудь сказать, что наш Жан у маки. И тогда их
всех перестреляют, словно цыплят, ведь у них нет оружия, а ты лишаешь их
возможности получить его. Ну, что ж ты стоишь? Беги! Ты поступишь, как
настоящая француженка, как этот Левек. Только знай, что тогда у тебя не
будет ни дочери, ни сына.
Услышав об оружии, мадам Тарваль опустилась на стул и так побледнела,
что девушке стало жаль мать
- Мамочка!- нежно охватила ее шею Моника.- Даю тебе слово, что никакая
опасность мне не угрожает. Клянусь! Это будет просто веселая прогулка. Ну,
заодно я шепну несколько слов кому следует, только и всего.
Впрочем, мадам Тарваль не так легко было успокоить. Она плакала,
умоляла, угрожала и снова плакала. Моника ухаживала за матерью, как за
больной, но твердо стояла на своем - поеду! И в этом поединке матери,
которая старалась спасти дочь от смертельной опасности, и дочери, готовой
пожертвовать жизнью ради своего народа, победительницей вышла дочь. Мать
покорилась судьбе.
Моника не послала Генриху телеграммы о своем приезде. Она не хотела,
чтобы ее видели с ним на вокзале, где всегда было много полицейских и
гестаповцев. Уже по приезде от своей родственницы она телеграфировала прямо
в гостиницу, назначив время и место встречи.
Генрих сдержал слово. Он появился в штатской одежде, и девушка
подумала, что она ему куда больше к лицу, чем ненавистная форма немецкого
офицера. На миг Монике показалось, что преграда, лежащая между нею и
Генрихом, исчезла. Так приятно было идти с ним рядом, опираясь на его
крепкую, теплую руку. Даже разговаривать не хотелось. И Генрих, верно, понял
ее настроение. Он тоже молчал. Моника представила себе, что войны не было,
нет и никогда не будет. Ей не надо скрывать своих чувств, у них с Генрихом
нормальные человеческие отношения. Но чуть ли не на каждом шагу встречались
патрули, и тяжелый грохот их сапог почему-то напоминал сейчас девушке глухие
удары первых комьев земли о гроб. Нет, забвения не было. Действительность
напоминала об оккупации, о том, что она приехала не на свидание с любимым, а
за тем, чтобы добыть очень важные для маки сведения.
"Именно сейчас нам особенно необходимо оружие". Настойчиво звучала в
ушах фраза, сказанная ей Франсуа накануне отъезда. Разве она не знает об
этом сама? Да, оружие нужно. И Моника сделает все, чтобы оно попало к
партизанам. "Но из-за этого у Генриха могут быть неприятности, и даже
большие",- внезапно подумала девушка. Вот он идет рядом с нею, молчит, но
она чувствует, что он тоже счастлив. Как тепло засияли его глаза, когда он
увидел ее там, на углу, на перекрестке трех улиц. Интересно, что бы он
сделал, если бы догадался, о чем она сейчас думает? Остановил бы патруль,
подозвал и отправил ее в гестапо. Не может быть! Даже если бы он мог
прочитать ее мысли - он бы не сделал этого. И если бы его арестовали за то,
что оружие не доставлено по назначению, он бы тоже не выдал ее. Моника
ощущает это всем своим существом. И несмотря на это, она не может быть
откровенной. Потому что, если есть полпроцента, даже сотая доля процента
сомнений, она не имеет права рисковать всем из-за своего чувства. Даже если
Генриху прикажут поехать с этим поездом?
Моника вздрогнула, представив, что Генрих действительно может получить
такой приказ.
- Вам холодно, Моника?- заботливо спросил Генрих.
- Да, немного,- машинально ответила девушка, хотя поздняя осень была на
диво теплая.
- В двух шагах отсюда гостиница, где я живу. Может, зайдем погреться и
отдохнуть?
Моника протестующе покачала головой.
- О, что вы!
- Но ведь мы не раз оставались с вами наедине? И я, кажется, не давал
ни малейшего повода бояться меня. Кстати, мне нужно быть в это время дома, я
ожидаю очень важное для меня сообщение...
- Вы покончили с делами?
- Абсолютно со всеми! Остался двухминутный разговор по телефону о
времени отправки поезда, и я совершенно свободен. Обещаю, скучать будете не
больше двух минут...
- Но... - заколебалась Моника.
- Вы не хотите, чтобы кто-нибудь увидел вас в этой гостинице? -
догадался Генрих.
