аристократами, меценатами, потому что в душе у него нет ничего святого...
О, Моника теперь совершенно согласна с дядей. Она ненавидит Вольтера за
то, что он так насмеялся над ее кумиром Жанной д'Арк. Действительно, у него
не было ничего святого, ни капельки любви к Франции, если он мог так
издеваться над ее героиней.
В комнате Моники висит репродукция картины, на которой Жанна изображена
во главе войска в доспехах, с мечом в руке. Каждый вечер, ложась спать,
Моника глядит теперь на эту репродукцию с мольбою, ища поддержки у вечно
живой дочери Орлеана.
Да, Моника тоже мечтает о подвигах во славу Франции, во славу родины,
потому что она так же, как Жанна д'Арк, ненавидит врагов своего народа. Чего
бы не сделала девушка, чтобы освободить родную землю от оккупантов! В
бессонные ночи, ворочаясь в постели, она лихорадочно перебирает в мыслях все
способы, какими можно отомстить завоевателям и приблизить час победы. И
какие только героические поступки не приходят ей в голову. Но мечты мигом
рассеиваются, стоит ей только услышать шаги караульных, которые ходят у
входа в штаб дивизии. Эти шаги, такие тяжелые и гулкие в ночной тишине,
словно удары, падают ей на грудь, гнетут мозг, не дают покоя.
А утром, поднявшись после бессонной ночи, Моника должна помогать матери
и прислуживать в ресторане тем самым людям, которых она так ненавидит.
Правда, она это делает по приказу Франсуа. Пьяные офицеры часто ведут
чересчур откровенные разговоры. Одного их неосторожного слова бывает
достаточно, чтобы партизаны поняли суть той или иной операции, которая
готовится против маки или местного населения. Но как мало таких фраз она
могла передать Франсуа!
Ее родной брат Жан сейчас где-то в горах с маки. Девушка тоже хотела
уйти с Жаном, но Франсуа строго запретил ей оставлять Сен-Реми - он считал,
что лучшего связного трудно подыскать. А теперь, когда в гостинице ее матери
поселился Генрих...
Моника ловит себя на мысли, что назвала барона фон Гольдринга, штабного
немецкого офицера, по имени, и краснеет. Последнее время она не узнает себя.
До сих пор все было ясно и просто: Моника обязана давать уроки Гольдрингу
для того, чтобы завязать с ним дружеские отношения и использовать его
болтливость. Девушка, которая до сих пор не улыбнулась ни одному немецкому
офицеру, даже улыбкой официантки, должна согласиться на то, чтобы часами
вести чуть ли не приятельские разговоры с этим выхоленным бароном,
приветливо здороваться и прощаться с ним, даже время от времени бросать в
его сторону кокетливые взгляды. О, как нестерпимо было все это вначале!
После урока Моника прибегала к себе в комнату, бросалась на кровать.
Как хорошо, что у нее была эта маленькая крепость - ее комната. С, детства
знакомый мир, знакомые мирные вещи, овд, как друзья, обступали ее, словно
говоря: "Тут ты можешь быть сама собою, это ничего, что по временам ты нас
не замечаешь, не надеваешь красивых платьев, которые раньше так тешили тебя,
не открываешь крышки пианино, хоть так любила играть когда-то. Не ставишь на
стол свежих цветов, без которых не представляла себе жизни. Мы знаем, ни
разу с начала оккупации ты не была ни в кино, ни в театре, и догадываемся
почему. Ведь ты носишь в сердце траур. Мы хвалим тебя, мы довольны тобою,
миленькая Моника! Нет, ты ни предала нас, свой дом, свой город, родную
Францию. Ведь ты должна так сделать, чтобы вернуться к нам свободной и
счастливой".
А Жанна д'Арк глядела на нее со стены и ласково улыбалась.
Последнее время Моника избегает глядеть на свою любимую репродукцию.
Она словно боится, что Жанна слишком много прочтет в ее сердце, а то, что
происходит в нем, Моника скрывает даже от самой себя.
С того момента, как мадам Дюрель рассказала, что Гольдринг отпустил
Жана и еще одного маки, девушка невольно изменила свое отношение к офицеру.
Не то, чтобы она испытывала к нему какое-то теплое чувство - ведь она совсем
не знала, из каких побуждений он это сделал. Просто этот не совсем обычный
штабйой офицер возбудил в ней любопытство. Кто он такой и почему ведет себя
совершенно иначе, чем другие? Теперь, вернувшись к себе, девушка перебирала
в памяти каждое его слово, каждое движение.
Да, он не такой, как все они, но разве это имеет какоелибо значение?
Ведь он все равно остается твоим врагом! А что, если он не враг? Конечно, и
среди немцев есть немало антифашистов, которые обязаны скрывать свою
деятельность, не высказывать своих взглядов. И, может, Генрих так же, как
она, ждет светлого дня уничтожения фашизма? И даже хочет приблизить этот
день? Ведь совершенно ясно: он тогда нарочно оставил ее в комнате, чтобы она
могла прочитать мерзкое письмо Левека. А как он подчеркивал, что хотел бы
познакомиться с ее друзьями. Возможно, он надеялся через нее связаться с
маки...
А что, если прав Франсуа, утверждая, что поведение Гольдринга можег
оказаться страшной провокацией. И эти большие карие глаза, с такой теплотой
глядящие всегда на нее, таят гестаповское коварство? Дав ей прочитать письмо
Левека, он помог спасти двух названных в нем маки и их семьи. Ну и что? Они
могли разрешить себе такую роскошь, подарить жизнь двум партизанам, чтобы
потом, втершись в доверие, забрать жизнь сотен.
Нет, нет, это не так. По логике событий может случиться и такое, но
есть что-то выше обычной логики. Например, интуиция. А интуиция подсказывает
ей, что Генрих не способен на преступление или предательство. Да, да, есть
логика сердца...
Моника ужасается тому, что приходит ей в голову. А может, она влюблена
в этого офицера вражеской армии? Хотела влюбить в себя, а влюбилась сама.
Ну, будь же честной, будь честной сама с собой. Ведь об этом никто не
узнает, будешь знать лишь ты одна... Да, тебе стало больно, когда ты узнала
о вечеринке с дамами в день награждения Генриха крестом... Ты обрадовалась,
когда Франсуа пообещал предупредить маки, чтоб они не подстрелили
Гольдринга. Ты волновалась, когда он поехал в Лион - те партизаны ничего о
нем не знали. Тебе нестерпимо горько думать, что Генрих поехал в Мюнхен и
будет жить под одной крышей с молодой девушкой, пусть даже названной
сестрой. Так, значит, Моника уже ревнует его, дрожит за его жизнь, ждет его
возвращения. Нет, это ужасно, это немыслимо, так не должно быть! Моника
вскочила и, подбежав к окну, рывком распахнула его. Что это? Знакомая
машина! Сердце девушки забилось. Вот сейчас он выйдет из машины и направится
в гостиницу. Но нет, он поворачивает к штабу, вот уже дошел, скрылся в
подъезде...
Моника медленно, совсем медленно опускается на стул, лицо спокойное,
может только чересчур бледное. Но глаза расширились от страха, а сердце
стучит от нестерпимой боли.
Да, она любит, любит врага, немецкого офицера! Кому же рассказать обо
всем этом? У кого искать совета? У матери? О нет, мать не советчица, она
просто обожает Генриха с тех пор, как он отпустил Жана. Тогда Франсуа? Ни за
что на свете! Она умрет со стыда, если кто-либо узнает о ее чувствах. Жаль
нет дяди Андре Ренара.
Как на последнее спасение, Моника обращает умоляющий взгляд на Жанну
д'Арк, но Орлеанская дева молчит. Она глядит на девушку сурово, осуждающе. И
та, упав головой на подоконник, разражается безудержными рыданиями.
Как девушки всего земного шара, Моника верила, что любовь - это
огромное счастье, а выходит, что она может быть и горем. Большим горем.
И не знала, да и не могла знать Моника, что через несколько дней тот,
кто причинил ей столько горя, будет решать: пустить ли себе пулю в лоб
сейчас или подождать несколько минут.
Лютц встретил Гольдринга с нескрываемой радостью.
- Как хорошо, что вы вернулись, Генрих. Мне так не хватало нас.
- Я тоже скучал по вас, Карл. Только с вами я могу говорить откровенно
и просто.
- Мы встретились, как влюбленные. А тем временем генерал ждет. Он уже
несколько раз спрашивал: вернулись ли вы.
Эверс, увидев Генриха, действительно обрадовался.
- Как себя чувствует мой друг генерал Бертгольд?
- Прекрасно. Приказал сердечно приветствовать вас и пожелать здоровья и
успехов.
- Очень благодарен. А какие новости в Берлине, Мюнхене?
Не очень внимательно выслушав рассказ Генриха о всем слышанном и
виденном, генерал сразу же перешел к делу.
- Должен признаться, вашего возвращения я ждал с нетерпением. Дело в
том, что есть одно деликатное поручение, с которым можете справиться лишь
вы, барон, с вашим умением быстро завоевывать симпатии.
- Вы немного преувеличиваете мои возможности, герр генерал.
- Ни на йоту! Как вам известно, до сих пор наша дивизия считалась
тыловой. И поэтому новое автоматическое оружие, которым уже вооружены
фронтовые части, к нам не попало.
Генрих слушал внимательно.
- Но теперь положение меняется. Есть данные, что Англия ускорила
подготовку второго фронта. А в связи с этим и наши, так сказать, тыловые
дивизии укрепляются. Уже есть приказ перевооружить нас. Мы получили наряды в
распределительный пункт Бонвиля, где изготовляют это оружие. Понятно, что в
первую очередь его отправляют на фронт, а нам дают только излишки. А мне
хотелось бы получить новое оружие как можно скорее, чтобы мы все побыстрее
научились владеть им. И в случае чего могли устроить англичанам и
американцам новый Дюнкерк. Вы меня понимаете?
- Очень хорошо.
- Ваша миссия заключается в том, чтобы ускориръ отправку оружия в нашу
дивизию. Этого вы должны достичь любой ценой. Соотвечствующие документы и
деньги, а она для такой поездки потребуются, и большие, уже приготовлены. Я
прошу вас завтра же выехать. Понятно?
- Так точно, герр генерал. А когда оружие будет готово к отправке, кто
должен его сопровождать?
- Вы немедленно сообщите об этом через корпусную станцию. Но учтите,
нас могут подслушать. Поэтому давайте условимся, вы сообщаете, что сигареты
куплены и вам нужны, скажем, сто ящиков. Это будет значить, что оружие есть
и нужно сто человек охраны или сколько вы там найдете нужным. Вы проследите
за погрузкой и вернетесь либо с этим же эшелоном, либо машиной. Ведь вы же
поедете туда на своей машине?
- Так точно.
- Тогда, кроме денщика, возьмите еще двух солдат для охраны.
- Я хотел бы, если вы разрешите, не делать этого. Чем больше охраны,
тем быстрее обратят на меня внимание французские террористы.
- Вы правы. Но в Бонвиле будьте осторожны, маки действуют там очень
активно, - предупредил генерал.
- Выезжать завтра?
- Сегодня отдохнете с дороги, приготовитесь, а завтра утром в путь.
Надеюсь получить от вас утешительные вести и как можно скорее.
- Сделаю все возможное, герр генерал.
Поручение Эверса настолько совпадало с планами самого Генриха, что он
даже немного испугался.
"Что-то очень везет мне, - думал он, укладывая чемодан.- А фортуна, как
известно, дама капризная... Всю дорогу мучила мысль, как попасть в Бонвиль,
и вот, пожалуйста, именно в Бонвиль меня и посылают. Какое же задание ждет
меня там? Должно быть, очень серьезное, иначе меня предупредили бы... Либо
не хотят, чтобы я заранее волновался, либо изучают еще обстановку... Так или
не так, а надо быть готовым к самому худшему..."
Генрих окинул взглядом комнату, словно видел ее в первый и... последний
раз. Возможно, он не вернется сюда. Возможно, никогда не увидит Моники... И
она никогда не узнает, что рядом с нею работал друг. Даже то, на что он
собирался намекнуть ей сегодня, она расценит как неосторожную болтовню
