незаметно не подбросил письма, когда они сидели вдвоем с Миллером. Тогда
этот тип был бы совершенно уверен, что письмо его станет известно немецкому
командованию.
А если все-таки провокация? Допустим, он спрячет это письмо... Тогда
его могут обвинить в том, что он сделал это сознательно, снова начнут
проверять, докапываться и, возможно, узнают, кто скрывается под именем
барона фон Гольдринга. Нет, так рисковать он не может. Надо найти выход. Но
какой? Отдать письмо Эверсу, от которого оно, безусловно, попадет к Миллеру?
Это значит приговорить к расстрелу минимум двух французских патриотов.
Предупредить партизан? Но как? Нет, надо все сделать иначе. Письмо он должен
передать генералу, только...
- Курт,- позвал Генрих денщика.- Позови сейчас мадемуазель Монику и
скажи, что я свободен. Когда она придет сюда, пойди в штаб и спроси у
дежурного, нет ли мне письма. Оттуда позвони мне. Понял?
- Так точно. Будет выполнено.
Курт вышел.
Еще раз прочитав письмо, Генрих осторожно согнул его так, чтобы фраза
"в убийстве офицеров принимали участие четыре партизана", была наверху
согнутого листочка и ее легко можно было прочесть. Теперь остается положить
этот смятый листок на стол против кресла, в котором всегда сидит Моника.
- Ой, как вы накурили!- недовольно поморщилась Моника, войдя в комнату.
- А вы курильщиков не любите?
- Тех, кто не знает меры.
Моника подошла к окну и распахнула его настежь.
- А он знает меру?
- Кто это он?
- Ну, тот, кого я видел сегодня на улице вместе с вами.Такой худощавый,
высокий и, кажется, очень веселый.
- А-а, эго вы видели меня с...- Моника прикусила губу и замолчала.
- Вы боитесь назвать его имя?
- Просто оно вам ничего не скажет. И совсем это не "он". А один мой
очень хороший друг...
- А вы меня когда-нибудь познакомите с вашими друзьями?- Генрих как-то
особенно пытливо взглянул на девушку.
- Если вы это заслужите,- многозначительно ответила Моника.
- О, тогда я сегодня же постараюсь найти такую возможность.- Тоже
подчеркивая каждое слово, произнес Генрих.- Договорились?
- Договорились. А теперь давайте возьмемся за словари.
Моника села в кресло. Генрих отошел в глубь комнаты, словно за
сигаретами, которые лежали на тумбочке у кровати, и искоса наблюдал за
девушкой. По тому, как напряглась вся ее фигура и неподвижно застыла чуть
вытянутая вперед голова, он понял, что фраза из письма прочитана.
"Что-то долго не звонит Курт",- подумал Генрих, и именно в эту минуту
прозвучал телефонный звонок. Моника вздрогнула. Генрих взял трубку:
- Слушаю... Да... Сейчас буду.
- Мадемуазель, прошу прощения,- извинился Генрих.- Мне нужно буквально
на пять минут зайти в штаб. Подождите меня здесь, чтобы я вас не разыскивал.
Ладно?
- Хорошо, только не задерживайтесь,- охотно согласилась Моника.
Выходя, Генрих заметил, что лицо девушки стало бледным, взволнованным.
Генрих и Курт вернулись вместе, и не через пять минут, а через десять.
Моники в комнате не было. На словаре лежала коротенькая записка: "Пять
минут прошло, и я могу уйти. Невежливо заставлять девушку ждать. Особенно,
когда ее ждут веселые друзья. Я вас, возможно, когда-нибудь познакомлю с
ними".
Генрих изорвал записку в мелкие клочки.
- Курт, пойди к хозяйке, попроси горячий утюг и скажи мадемуазель, что
я прошу прощения за опоздание и жду ее.
Курт вернулся немедленно. Утюг он принес, но Моники не нашел. Мадам
Тарваль сказала, что у дочери от дыма разболелась голова и она поехала
покататься.
То, что Моника прочитала письмо, было очевидно. Листок был сложен
совсем не так, как это сделал Генрих, И лежал совсем не там, где раньше. Да
и записка была красноречива. Как умно написала ее Моника. Ни к чему нельзя
придраться, а вместе с тем каждое слово так многозначительно... Друг поймет,
а враг не догадается... И даже подписи не поставила, конспиратор.
Уехала кататься! Разболелась голова, по словам мадам. Теперь ясно, что
маки будут предупреждены. Он может пе редать письмо Эверсу.
Генрих принялся разглаживать утюгом скомканный листочек.
- Неужели я не мог этого сделать, герр лейтенант?обиделся Курт,
вошедший в комнату, чтобы повесить в шкаф вычищенный мундир.
- Есть вещи, которые никому нельзя доверить, Курт.
- Мне вы можете доверить все, что угодно. Потому что нет человека,
преданного вам больше, чем я. Разве что моя мать...
- А при чем тут твоя мать, Курт?
- А она пишет мне... Вот, послушайте.- Курт вытащил из кармана письмо
и, чуть запинаясь от волнения начал читать: - "Я каждый вечер молюсь о твоем
лейтенанте, сыночек, потому что это он спас тебя от верной смерти, а вместе
с тобой и меня. Ведь, кроме тебя, у меня никого не осталось. Служи ему
верно, это я тебе приказываю как мать. За добро нужно платить добром. Иначе
бог покарает и тебя, и меня, мое любимое дитя..."
- У тебя, Курт, хорошая мама, и она тебя очень любит. Передай ей от
меня сердечный привет и напиши, что ты хорошо выполняешь ее приказ.
- О, я уже написал ей, что готов пойти за вас в огонь и воду. И я
действительно сделаю это не колеблясь.
- В огонь тебе не придется прыгать по моему приказу, но, возможно, тебе
придется выполнять кое-какие мои поручения, о которых будем знать только ты
да я.
- Приказывайте хоть сейчас.
- Сейчас такой необходимости нет. Быть может, и не будет. А теперь
подай мне мундир.
Генрих переоделся, чтобы идти к генералу и передать письмо, полученное
от Жюльена Левека, но, взглянув на часы, сел в кресло и взял книгу.
"Прошло лишь двадцать минут. Мало. Надо подождать, пока возвратится
Моника".
Миллер был на седьмом небе от счастья. Вот это удача! Не позже чем
завтра утром он пошлет своему шефу сообщение, что трупы убитых найдены и
убийцы наказаны. А наказать он сумеет так, что вся округа заговорит об этом.
И в рапорте отметят активность лейтенанта Гольдринга. Надо сделать вид, что
ему, Миллеру, неизвестны подробности биографии барона и его отношения с
Бертгольдом. Так будет лучше. Шеф отметит объективность Миллера по отношению
к молодым, талантливым офицерам. При случае он, безусловно, напишет или
скажет это Гольдрингу, это еще больше укрепит их дружбу.
А дружбы с Гольдрингом Миллер ищет, как дороги к славе и обеспеченной
карьере. Ведь дорога эта не такая гладкая, чтобы по ней самостоятельно можно
было дойти или даже доползти до конечной цели. Правда, у него есть заслуги,
он когда-то принимал участие в путче, но об этом уже стали забывать. Миллеру
давно положено сменить майорские погоны, да и масштаб работы нужно
увеличить. Участок у дивизии важный, этого нельзя отрицать, но лучше жить в
Париже или вблизи него, чем прозябать в таком маленьком городке, как
Сен-Реми.
Миллер представлял, какое впечатление произведет на шефа его рапорт. Он
уже мысленно прикинул, как нужно его написать: очень скупыми словами, но
так, чтобы было ясно видно, какие огромные трудности пришлось преодолеть во
время поисков. В конце нужно спросить, что делать с семьями преступников.
Что с ними делать, Миллер, конечно, знает и сам. Но теперь, когда дело
сделано, можно прикинуться наивным, спросить начальство, пусть и оно
почувствует, что участвует в операции против маки, и вспомнит об этом в
донесениях самому Гиммлеру. Нет, судьба явно балует его, Миллера, раз она
послала в штаб дивизии этого молодого и такого ловкого барона. И очень
разумно не отстранять Гольдринга от участия в поисках и в инсценировке
ареста этого Левека.
Миллер даже руки потер от удовольствия, когда вспомнил, как хитро и
дипломатично он вел себя на совещании у генерала Эверса. Взять хотя бы такое
заявление:
"Я не могу допустить, чтобы лейтенант Гольдринг рисковал жизнью,
принимая участие в аресте преступников, которые наверняка окажут отчаянное
сопротивление. Лучше поручить ему арест Жюльена Левека. Эта инсценировка
совершенно безопасна. К тому же лейтенант знает его в лицо, и это облегчит
дело и оградит нас от каких-либо ошибок. Операцию в Понтемафре я беру на
себя".
Разве не умно и не хитро сказано? Его поддержал и Эверс, и начальник
штаба. Таким образом, главным героем этой операции будет он, Миллер. А
Гольдринг останется в стороне.
Кстати говоря, лейтенанту пора бы вернуться. Уже десятый час, а выехал
он в семь. Ехать километров шестьдесят... Да, уж давно пора вернуться. А
может... Миллер даже похолодел от одной мысли, что с Гольдрингом, как и с
теми двумя офицерами, может произойти несчастье. Тогда прощай, карьера,
прощай, Франция. Бертгольд не простит ему этого. Придется ехать в Россию,
это - как минимум.
Миллер вскочил с места и изо всей силы нажал на звонок.
- Немедленно отправьте отделение мотоциклистов навстречу лейтенанту
Гольдрингу,- крикнул он адъютанту, вошедшему в кабинет.
Но не успели мотоциклисты завести моторы, как к дому, где расположилась
служба СС, подъехал "оппель-капитан" Гольдринга. Миллер увидел его в окно,
поспешно уселся за стол и склонился над картой будущей операции. "Пусть
видит, что я не трачу время попусту".
Он даже не сразу ответил, когда в дверь постучали. Только когда стук
повторился, майор крикнул:
- Войдите!
Увидя в дверях стройную фигуру Гольдринга, Миллер привстал.
- С счастливым возвращением, барон!
- Не совсем!- сухо бросил Гольдринг и протянул Миллеру какую-то
бумажку.
- Что это?- растерянно спросил Миллер, хотя с первого взгляда понял в
чем дело. Он не раз держал такие бумажки в руьах и хорошо знал их
содержание.
- Смерть предателям, изменникам французского народа... Так там,
кажется, написано?- устало бросил Гольдринг и сел в кресло.
- Итак, Жюльен Левек...
- Убит двумя пулями в грудь за час до нашего приезда.
- Убийца пойман?
- Его никто не видел.
- Очевидно, за Левеком следили.
Миллер вытер холодный пот, который, как роса, покрыл его лоб.
- Да, он, кажется, и в письме вспоминал, что местное население
относится к нему не очень приветливо, намекал на какие-то подозрения,-
небрежно бросил Генрих.- Возможно, за каждым его шагом следили.
- Но тогда может провалиться все дело! Те, кто догадался о доносе,
могли предупредить и маки,- простонал побледневший Миллер.
- Я на вашем месте не терял бы ни единой минуты,посоветовал Гольдринг.
- Вы правы, вы правы!- засуетился Миллер и побежал к двери, вызывая
адъютанта.
- Тревога! Немедленно тревога!
Через пять минут команда СС промчалась на грузовых машинах по главной
улице Сен-Реми по направлению Понтемафре.
...А утром Миллер вернулся. Вид у него был жалкий. Единственные трофеи
проведенной операции - трупы выкопанных офицеров - лежали на передней
машине. Левек писал правду: убитых офицеров нашли под одиноким дубом. Место,
где их закопали, было хорошо замаскировано. Что же касается двух маки,
упомянутых в письме Левека, причастных к убийству немецких офицеров, то их
задержать не удалось. Никого из них в селе не оказалось. Бесследно исчезли
не только они, но и их семьи, даже ближайшие родственники.
Когда Лютц сообщил Гольдрингу о неудаче Миллера, Генрих сочувственно
вздохнул. Но сразу же лицо его прояснилось:
- Ну, теперь я могу ехать в отпуск!
- Нет, генерал просит вас подождать день - два,разочаровал его Лютц.
- По какой причине, не знаете?
- Нет, возможно, он сам вам скажет,- уклонился от прямого ответа Лютц.
Однако Эверс ничего не говорил. А Генрих не спрашивал.
