темные облака, и казалось, сырой, ветреной погоде не будет конца. Но
опытные кормщики знали: летом недолговечен побережник; скоро полуденные
ветры разгонят тучи, и попутный ветерок расправит белые полотнища лодейных
парусов. Около двадцати промысловых судов были готовы к отходу на далекий
Грумант и, прижавшись к пристаням Соломбалы, ждали перемены ветра.
На колоколенке дряхлой Преображенской церкви звонили к заутрене. Город
просыпался. Носошнику Егору Ченцову с лодьи "Святой Варлаам", шагавшему по
грязной улице, встречались редкие прохожие. В руках морехода виднелся
объемистый предмет, бережно завернутый в чистое полотенце. Он прошел мимо
длинного ряда обгоревших развалин. После пожара домохозяева еще не
собрались отстроиться. Много было и новых домов с не успевшими еще
потемнеть деревянными стенами. На высоких шестах вертелись флюгерки в виде
лошади, несущейся вскачь, льва или страшного змея. Иногда флюгера
изображали корабль с полным вооружением. Шесты украшались разноцветными
флажками - ветренницами. Сейчас головы животных и форштевни кораблей
показывали на северо-запад.
Вот и древняя Преображенская церковь. Приблизившись к ней, Егор снял
шапку; злой побережиик успел растрепать седые волосы, пока мореход
поднимался по скрипящим ступеням старого крыльца.
На паперти, направо от входа, нагнувшись над конторкой, сидел дородный
бородач.
- Здравствуй, Пафнутьич, дело к тебе, уважь. - Мореход с достоинством
поклонился.
Церковный староста Сукнин прервал свои записи.
- Здравствуй, Егор Петрович. Что за дело? Сказывай. Что, ежели можно,
уважим.
Мореход поставил на конторку свою ношу и осторожно развязал. Перед
церковным старостой предстала новенькая, искусно сделанная модель лодьи
"Святой Варлаам".
Егор Петрович опять поклонился.
- Найди местечко, Пафнутьич, будь другом, поставь на счастье, ведь по
первой воде идем. Пусть к святым отцам ближе будет лодья-то, авось и
минуют нас морские бури да злые люди.
- Эх-х, беда мне с вами, мореходами, - нахмурился Пафнутьич, - заставили
своими кораблями всю церковь, хоть иконы убирай да ваши лодьи и раньшины
развешивай... Смотри, Егор Петрович, смотри сам, ну, куда я твою посудину
поставлю?
Оглядев стены, Егор Петрович почесал в затылке.
- То верно, Пафнутьич, верно, друг милый, да ты уважь, поставь где -
нигде, найди местечко-то. А мы тебя во как отблагодарим... - Егор Петрович
достал из кармана деньги. - Прими вот рупь да мелочь на свечи... А нам
никак без этого нельзя, на душе покоя не будет, думы одолевают. В море-то
не в горнице уху хлебать!
- Не учи ученого, Егор Петрович, знаю ведь ваши порядки, в - старостах
сорок лет хожу. - Он тяжко вздохнул. - Некуда ставить лодью, то правда
святая, да что с тобой делать... Идем, может, где в трапезной место сыщем.
Старики вошли в трапезную. Большое помещение тоже было увешано, как и
стены паперти, моделями поморских судов. Тут были и лодьи, и раньшины,
шняки, кочи. Были и новоманерные суда - гукеры и гальоты. Некоторые
покоились на резных деревянных полочках, часть висела на железных крюках.
- Видишь, Егор Петрович, сколь судов понаставлено, за полтысячи давно
перевалило. А все несут и несут... Куда поставишь? - Наконец он решительно
подошел к двум раньшинам, стоявшим рядом, и раздвинул их. Лодья "Святой
Варлаам" поместилась посредине.
- Как раз стала на место, Пафнутьич. И обиды никакой не будет. Вот только
я гвоздочком прихвачу, чтобы вернее было. Как по-твоему, а?
- Давай прихватывай, - махнул рукой староста, - ужо воюксы привезешь.
Люблю я ее с кашей употреблять... Лодейники ваши приучили.
- Не сумлевайся, Пафнутьич, - обрадовался мореход, - воюксой мы тебя
обеспечим, на год тебе хватит, на кашу-то.
Егор Петрович, перекрестясь, застучал молотком, приколачивая "Святого
Варлаама" между "Молодой любовью" и "Тремя святителями". Пафнутьич помогал
старому носошнику, придерживая лодью. Закончив, Егор Петрович поставил
свечку у иконы покровителя лодьи святого Варлаама, помолился и вышел из
церкви успокоенный и довольный.
На крыльце старый мореход сразу почувствовал перемену погоды. Задравши
седую бороду, он внимательно осмотрел небо. Сквозь поредевшие тучи
просвечивало солнышко, дождь прекратился, в воздухе стало теплее.
- Самое время в путь, - громко сказал Егор Петрович, - спешить надо.
Наши-то, верно, все на лодью собрались. - И мореход, шлепая по грязи,
заторопился к реке.
На пристанях Соломбалы царило оживление. Сюда собрались покрутчики с
уходящих в море судов. Толпились родные и близкие с покрасневшими от слез
глазами. Отслужили молебен. Древний худенький попик в потертой ризе ходил
по лодьям и, гнусавя псалмы, помахивал кадилом. Кормщики и хозяева,
крестясь, совали в кружку медные деньги. Слабые порывы ветерка уносили в
небо сизый сладковатый дымок курившегося ладана.
Лодью "Святой Варлаам" провожал сам хозяин Еремей Окладников. По
старинному обычаю промышленники стали просить купца:
- Хозяин, благослови путь!
- Святые отцы благословляют, - степенно отвечал Еремей Панфилыч.
Стоявший рядом с Окладниковым взволнованный молодой кормщик Иван Химков
добавил:
- Праведные бога молят.
Повернувшись лицами в сторону Соловецкого монастыря, мореходы торжественно
помолились, испрашивая счастливого плавания, и разошлись сто своим судам.
Послышались голоса кормщиков, отдающих приказания.
- Иван Алексеевич, - позвал Окладников и, развернув тряпку, протянул два
золоченых креста, - ставь на счастье. По три целковых за штуку плачено...
о тебе радел. - Еремей Панфилыч искоса взглянул на Химкова. - На мачты
ставь!
- Сделаем, Еремей Панфилыч, поставим. - Торопясь, Химков взял из хозяйских
рук кресты.
На лодьях выкатали якоря. Развернувшись по солнцу, надув паруса, белыми
птицами побежали корабли к Студеному морю.
Окладников долго стоял на пристани с непокрытой головой.
Давно скрылись из виду лодьи, разошлись по домам родственники и друзья
мореходов.
О чем думал Еремей Панфилыч? Может быть, он сожалел, что отправил новую
лодью "Святой Варлаам" на Грумант? Так ли?.. Остальные пять его кораблей,
выполняя хозяйский приказ, выйдя из Белого моря, повернут на восток к
берегам Новой Земли.
Глава пятнадцатая
ШИЛА В МЕШКЕ НЕ УТАИШЬ
После проводов Ивана Химкова прошло долгих три недели. Не зная покоя,
Степан рыскал по городу в надежде узнать что-нибудь о Наталье.
Но все было напрасно. О Наталье никто ничего не знал.
Сегодня Степан сидел в большом трактире "Развеселье", что у базарной
площади. За стол к Степану подсел молодой рыжий мужик. Выпили вместе, а
выпив, подружились. Рыжий мужик часто вздыхал, сопел, сморкался, и Степану
нетрудно было понять, что у приятеля на душе ненастье. Звали рыжего мужика
Петряем, а прозывали Малыгин.
- Что невесел, друг? - участливо спросил Степан.
- Видать, не с чего веселым быть, - хмурил брови Петр.
- Расскажи, друг, может, и помогу чем. А не смогу помочь, ну-к что ж, все
легче у тебя на душе станет. Горе, ежели его с другим пополам разделить,
всегда легче.
- Хороший ты человек, Степан, знаю, помог бы, да дело такое... - Малыгин в
нерешительности теребил могучую бороду.
- Выпьем, Петя, за дружбу, она из всех бед выручает.
Друзья выпили еще по стаканчику.
- Ну, слушай, Степан, да смотри не обскажись, не то мне добра не видать.
- Говори, и на правеже? не обмолвлюсь. Вот те крест. - Степан
перекрестился.
Малыгин обвел глазами полупустой кабак. За стойкой пересчитывал деньги
трактирщик, в углу орали скандальные "питухи"; рядом четверо иноземных
мореходов весело разговаривали за штофом водки.
Петряй, тяжело вздохнув, сказал:
- Вдову Лопатину Аграфену Петровну знаешь? Дочка у нее красавица, Наталья.
Сама-то старуха - сущая ведьма.
- Слыхал, ну-к что ж, - стараясь казаться спокойным, ответил Степан. Он
сразу насторожился, хмель как рукой сняло.
- У ейного братца, Аграфены Петровны значит, лавка здесь. Сам-то в скитах
выгорецких нарядчиком. А в лавке хозяйкой девица одна, Марфуткой кличут...
вроде как полюбовница ему, старцу-то, - замялся Петр.
- Хороша девка? - полюбопытствовал Степан.
- Марфутка, что ль? - Петр сразу оживился. - Правду, парень, скажу: не
девка - клад. В телесах пышна, а уж умна и... и... не обскажешь, парень,
Ну, промеж нас любовь получилась. Говорю ей: брось старика, идем к попу,
окрутимся, чего бы лучше, да девка свой интерес блюдет, говорит: "Что за
тебя, за кучера-то, выйду, без хлеба насижусь, а здесь помрет старик, я
лавкой завладаю. Вот ежели ты заезжий двор откупил бы, не думавши к тебе
ушла".
- Старцу-то годов много ли? - опять перебил Степан.
- Седьмой десяток на исходе, да крепонек старик-то, что старый дуб. Смерти
скорой ждать не приходится... Ну, говорю ей, Марфутке-то, у самого заезжий
двор в мыслях и деньги накоплены, а она твердит одно знай: "Будешь
хозяином - твоя, а пока не взыщи, не могу". - Петр налил себе и другу
водки. - Ну, подыскал я подходящее заведение, и цена сходная, однако
подсчитал свои деньги - не хватает. Окладникову душу открыл, помоги
просил, а он, лиходей, не то чтоб денег дать - от себя не отпущает, а
ежели уйдешь, говорит за жеребца плати, иначе судом взыщу.
- Ну и жох твой Окладников. А жеребец чей?
- Жеребец купецкий, нет спору, хорош был зверь. Да не виноват я, волки его
загрызли. Хозяин-то в такую глухомань загнал, не приведи бог. Слыхал,
может, Выгоречье?
- В скиты, что ль?
- В скиты, угадал, друг... Немного до скитов осталось - задрали волки
жеребца, как сам жив остался, не ведаю.
- А почто в скиты гонял, от грехов хозяин спасался, что ли?
- Э-э, тут, друг, дело темное. Хозяин дома сидел... - Петр замолчал.
- Ну-к что ж, ежели начал, говори, парень, а я слово дал - молчать буду.
- Была не была! - Петр махнул рукой. - Наталью, Лопатину в скит Безымянный
отвозил - не обскажи, друг, хозяин посулил душу вынуть, коли кто узнает.
- Наталью?! Да что ты, милый! Наталью, говоришь? - Степан вскочил со
скамьи и бросился обнимать приятеля. - Да я за эти слова чем хошь
отблагодарю... Жеребца откуплю.
Петр, выпучив глаза, смотрел на не помнящего себя от радости морехода.
- Ты что, Степан, жениться на ней, на Наталье, хочешь?
- Да где уж мне! За дружка своего рад, на Груманте с ним шесть годков
прожили. Про Ивана Химкова слыхал? Его невеста. Ну-к что ж, парень, -
подумав, уже спокойно продолжал Сте-
______________________________
1 Допрос с истязаниями.
пан, - помоги мне Наталью из скита увезти, а я тебе денег дам, за жеребца
расплатишься, а ежели хватит, и на заезжий двор.
- Супротив Окладникова? Ты что, друг? - Петр даже рот раскрыл от
удивления. - Да Еремен Панфилыч в порошок нас сотрет.
- Авось не сотрет твой Окладников-то, кабы за такое дело самому плетей не
попробовать, сам знаешь, ныне не милуют. Да ты послушай... - И Степан
рассказал все, что он уже знал о Наталье, Иване Химкове и Окладникове. -
Ну-к что ж, милай, согласен доброе дело сделать, товарищу помочь? А мы
тебя вовек не забудем. Хозяина твоего, прохвоста, жалеть нечего, Сколь он
простым людям зла сделал, как его ни казни - все мало. А за нас все
мореходы горой станут - сила, не шути, милай!
Петр колебался. Примерял и так и этак.
- Согласен! - крепко хватил он ладонью о стол. - Согласен, ежели так!
Лицо Степана сделалось строгим, он расстегнул ворот рубахи, снял с шеи
медный нательный крест.
- Крест этот, Петр, святой, - торжественно сказал он, - сколь он горя,
трудов тяжких видел - не счесть. Слезами, кровью омыт. Поклянись, что до
конца, от слова не отступишь. На этом кресте поклянись.
Петр истово перекрестился и поцеловал крест.
- Пусть на меня русская земля, пусть на меня крест святой, коли от слова в
чем отступлюсь, - твердо сказал он.
Друзья долго обнимались.
- Знай, Степан, тяжел летний путь в скиты, - успокоившись, сказал Малыгин.
- Не зимой, на тройке не доедешь. Болота, топи. Старцы праведные от
начальства подальше в такую глухомань залезли, что не приведи бог. Ежели
