- Цыц, бесстыдницы! - прикрикнула мать. - Только и дела им, что о женихах
толковать.
- Взамуж-то охота, матушка, - задорно отвечала Луша, - пущай нам папаня
вскорости женихов приведет...
- Вот ужо скажу отцу. Он поохладит вожжой-то, - нахмурилась мать, - ишь
кака царевна, подай жениха. Девушки замолкли, присмирели.
- А спасители наши где? - вспомнила Наталья.
- У домницы, девонька, руду плавят. Да ты погоди, не спеши, - добавила
хозяйка, видя, что Наталья хочет встать, - отдохни, покушай.
Но Наталье не терпелось. Одевшись, она вместе с девушками выбежала на
улицу. Большая серая собака бросилась к Наталье.
- Волк! - закричала девушка, прячась за спины хозяйских дочерей.
- Что ты, Наташенька, не бойся, это наш Разбой. Он тоже тебя спасал, волка
загрыз.
Наталья вспомнила, как было, робко протянула руку и погладила пса.
- Разбой, Разбойничек мой, - приговаривала девушка, лаская собаку.
Помахивая дружелюбно хвостом, пес лизнул ей руку.
- Полюбил тебя Разбой, - удивилась Евдокия, - злой он у нас. Чужих не
жалует. Ну, пойдемте, девушки, к домницам. Видишь, Наташа, сарай у речки?
Там отец...
Панфил Рогозин, приписной крестьянин Лонгозерского медноплавильного
завода, был родом с Кижинского погоста. Много тягот лежало на плечах
приписных крестьян, и жизнь их сделалась вконец невыносимой.
Особенно тяжело доставался мужикам уголь. Они заготовляли в лесу большие
поленья, выкладывали высокие дровяные холмы, засыпали их землей,
обкладывали дерном и томили дерево, медленно сжигая его на малом огне.
Готовый уголь надо везти на завод. Трудно управиться мужику на своей
лошаденке, когда до завода добрая сотня верст.
Но и это не все: приписные крестьяне платили подушную подать деньгами, как
и все крестьянство на Руси. Тут-то и начинался порочный круг: чтобы добыть
деньги для подушной подати, Панфилу Рогозину приходилось уходить на
заработки в Питер, а для рубки дров и перевозки угля он нанимал работника.
Наемному человеку Рогозин платил в несколько раз больше, чем он сам
получал от завода. Неродимая северная земля плохо кормила мужиков; того,
что зарабатывала семья, едва хватало на пропитание.
Не освобождались приписные крестьяне и от других многочисленных
повинностей наравне с остальными крестьянами северных областей.
Когда пришел конец терпению, Панфил Рогозин бросил дом и вместе с семьей
тайком ушел из деревни. Он забрался в самую глушь карельской тайги и
занялся железным промыслом. Вместе с сыновьями Панфил искал по лесам
болотную руду, плавил ее в печах - домни-цах, обрабатывал особым способом
и получал прекрасную сталь, называемую на Севере укладом.
Из этой стали Панфил выделывал серпы, косы, ножи, топоры и другие
предметы, необходимые для крестьянского хозяйства.
Вот уже пять лет живет в лесу Панфил Рогозин, скрываясь от людей, как
дикий зверь. Не один Панфил, многие заводские крестьяне убегали в леса,
спасаясь от голодной смерти. Некоторые в поте лица своего трудились,
укрытые непроходимыми лесами и болотами, другие, сбившись в шайки,
добывали хлеб грабежом.
Летом Рогозины искали болотную руду, а зимой по первопутку подвозили ее к
домницам. Зимой же плавили крицы и готовили из железа уклад.
Панфил Данилыч, высокий, суровый, заросший волосом мужик, трудился в
небольшом бревенчатом сарайчике. В земляной пол крепко вросли две
коренастые печи - домницы, сложенные из дикого камня. В одной из них
плавилась руда. Младший сын Панфила Рогозина, Потап, краснощекий,
белобрысый парень, нажимая на ручки мехов из тюленьей кожи, нагонял в
домницу воздух. Направо от дверей стояли горн, две наковальни. Тут же
валялись тяжелые молоты и несколько больших и малых клещей.
- Подмени, отец, - тяжело дыша, позвал Потап; он мотнул головой, стряхивая
пот, - невмоготу, глаза слепит.
Панфил Рогозин, наблюдавший плавку, молча перенял из рук сына мехи.
Старший, Егор, голубоглазый великан с добродушным лицом, загружал вторую
печь рудой и березовым углем. А средний сын, Дмитрий, пошел в мать: был
невысок ростом. Он готовил глиняную трубку для нагона в домницу воздуха.
Делать воздуходувную трубку надо умеючи. Она не только нагоняет в домницу
воздух, но и служит мерилом готовности плавки: когда трубка прогорает до
конца, мастера гасят огонь.
Дмитрий лепил глину на деревянный, гладко обструганный стержень. На первый
пласт он наложил тонкие лучинки и накрыл вторым слоем глины.
- Не тонку ли слепил, Митрий? - беспокоился Панфил Данилыч.
- Четыре пальца, отец, в самый раз, - бойко отвечал Дмитрий, ловко
приминая глину. - А в длину - локоть.
- Моих и трех пальцев хватит, откровенно говоря, - пошутил Егор.
В избе было чадно. Копоть висела на потолке и стенах. От печи шел тяжелый
дух, затрудняя дыхание. Не помогали открытая дверь и дыра в крыше.
На улице заскрипел под ногами снег, послышался смех и веселые девичьи
голоса.
- Папаня, - в дверях появилась Луша, любимица Панфила Данилыча, - гостью к
тебе привели. Входи, Натальюшка!
Девушки осторожно, чтоб не замарать новые шубки, пробрались в сарай и
встали у двери.
- Что, певуньи, замолчали, ась? - ласково спросил Рогозин, с любовью глядя
на дочерей. - Наташа, - посмотрел он на гостью. - Вот ты какая! Молодец
девка, матерого волка зарубила.
Сыновья любопытно уставились на красивую незнакомку. Широко открыв глаза,
с восхищением глядел на девушку Потап.
Наталья шагнула к Панфилу Рогозину.
- Спасибо, Панфил Данилыч, - она поклонилась в пояс, - спасибо, добрый
человек. За спасенье век за тебя бога молить буду.
Наталья подошла к братьям и каждому поклонилась. Мужики растерялись, а
Потап густо покраснел, не зная, куда деваться от смущения.
Рогозину очень понравилась Наталья Лопатина.
- Девка-то, вишь, цены нет, дорога девка... Такую бы невестку мне, ась? -
пошутил он, лукаво глянув на Потапа.
Рогозинские дочки захихикали, кокетливо прикрыв ладошкой рот.
- Очухался ямщик-то? - видя замешательство Наташи, перевел разговор на
другое хозяин. - Волки жеребца загрызли, так он сам волком выл, совсем
ополоумел. Идите домой, девоньки, - неожиданно строго закончил он. -
Управимся вот, тогда потолкуем. Руду плавить - не блины печь.
Три дня прожили Лопатины у гостеприимных хозяев. Аграфена Петровна с
перепугу не сразу решилась отправиться в путь. Да и погодка держала: шел
снег, гуляла метелица.
Панфил Данилыч предложил впрячь в санки свою пегую лошаденку вместо
растерзанного волками жеребца. Уступив слезным мольбам старухи Лопатиной,
он отпустил своих сыновей проводить ее до скита.
- В обрат поедешь, Петряй, отдашь лошадь, - сказал Панфил Данилыч на
прощание. -Сам-то помаленьку да полегоньку и на одной доберешься.
Провожаемые добрыми напутствиями, в погожий солнечный день Лопатины
выехали в скит. Братья с пищалями за плечами легко скользили на лыжах за
санями.
Когда на виду показалась деревянная колоколенка, Рогозины попрощались и
повернули обратно.
* * *
- Мамынька, вставайте, полно вам спать, - тормошила Аграфену Петровну
Наташа -Скит-то, вот он!
- Ну, слава те господи, приехали, - очнувшись, выглянула из пуховых
платков Лопатина. - Петруха, скажи сторожу: к старцу нарядчику сестрица,
мол, из города.
На стук в разных концах скита залаяли собаки. За воротами кто-то долго
кряхтел и кашлял.
- Кого бог принес? - услышали, наконец, приезжие простуженный старческий
голос.
- Отца Аристарха сестрица с дочкой, - ответил Малыгин, - с города
Архангельского. Да скорей, старче, замерзли мы, еле живы.
- Поспешу. - Раздались торопливые шаги, под ногами старца заскрипел снег.
Вскоре ворота открылись. Высокий худой старик в теплой шубе и лисьей шапке
выбежал к саням.
- Погоняй, милый, погоняй туда, к гостиной избе. - Старик побежал вперед,
показывая дорогу.
Как только сани остановились, он принялся помогать гостям, закутанным в
теплые одежды.
- Дочку вырастила, невеста, - говорил старик, целуя Наташу. - А ведь
махонькая была, на коленях у меня сиживала
Наташа с удивлением смотрела на резвого не по годам и будто совсем
здорового старика.
Обогрев и накормив гостей, Аристарх собрался уходить.
- На молитву мне время, Груня, - сказал он сестре, - ты отдохни, переведи
дух с дороги-то, притомилась небось, а завтра о деле потолкуем.
- Как не притомиться! Дороги-то у вас, спаси господи и помилуй. Однако я в
обрат тороплюсь, нет у меня времени по скитам прохлаждаться Ты бы зашел,
братец, опосля молитвы Наталья-то спать будет, вот мы и поговорим на
свободе. А завтра дай бог погодку - в путь.
Старик в удивлении раскрыл рот.
- Завтра домой собираешься? Что так? Велики ли дела у тебя по вдовьей-то
доле?
- А вот придешь, расскажу, - сердито ответила Аграфена Петровна и
выразительно повела глазами на Наташу. - Хоть в полночь приходи - ждать
буду.
Когда старец ушел, Аграфена Петровна вытащила из дорожной корзинки
заветную бутылочку и небольшой серебряный стаканчик.
- Опять, мамынька, - с досадой сказала Наталья. - В святом месте бы
потерпели. Который раз зарекаетесь, а все...
- Не твое дело мать учить! - прикрикнула на нее Аграфена Петровна. -
Прытка больно. Ложись да спи.
Продолжая ворчать, старуха налила себе стаканчик, быстро опрокинула в рот
и наполнила второй.
- Вот доведется тебе мужа похоронить, на старости одной век доживать,
тогда и...
Наталья, не слушая ее, быстро разделась и, укрывшись с головой меховым
одеялом, притихла.
Дожидаясь братца, Аграфена Петровна еще не раз "причастилась" из пузатой
бутылки, и когда Аристарх появился в гостиной избе, Лопатина была
навеселе. Увидав сестру, старец с укоризной покачал головой.
- Неладно, сестрица, до греха недалеко...
- Грехи наши, молитвы ваши - замолите, - бойко отозвалась Аграфена
Петровна. - А ты будто и не пьешь, братец? Вспомни-ка, родитель покойный
не раз тебя вожжами за зелье-то охаживал... На-ко, попробуй наливочки.
- То забыто, сестрица. Все суета сует и волнение духа. Уж сколько годов
хмельного не беру, - сухо ответил брат, отстраняя налитый стаканчик. -
Ежечасно господа бога нашего слезно молю грехи простить, много грешон в
миру, сестрица.
- Молись, молись, братец, а мне зубы не заговаривай. Вор всегда слезлив,
плут всегда многомолен. Одними молитвами, скажешь, дом и лавку в городе
нажил... Бесстыдный плут... - Старуха, скосоротившись, погрозила кулаком.
- Да ты не отрекайся, Марфутка твоя в лавке хозяйничает, сама видела. Все
ей по смерти отписать посулился. Нашел ведь чем девку взять... Тьфу,
связался с молодухой, а самому седьмой десяток исходит. Широко, брат,
шагаешь, смотри штаны не порви...
Слушая сестрицу, Аристарх в замешательстве ерзал по лавке.
- Ну, ну, Груня, разошлась, - примирительно сказал он. - Язык-то у тебя
напустит вестей - и царским указом не остановишь... Я так, к слову... по
мне, хошь пей, хошь нет - все едино.
- Чует кошка, чье мясо съела. И я к слову, по мне, хоть десять домов
имей... Пойдем, братец, в уголок, под иконы, да потолкуем.
Брат и сестра пересели. Посмотрев, спит ли дочка, Лопатина сказала,
понизив голос:
- Нагнись поближе, братец, скорбен ты на уши, а дело тайное.
Отец нарядчик придвинулся, изогнул худое тело, наклонил голову.
- Купца Окладникова знаешь?
- Еремей Панфилыча, что ль? Как не знать! Первый купец, благодетель наш.
- Наталью мою сватает... в самом соку человек, и красив и статен, уж чего
бы лучше.
- В чем препона?
- Не хочет девка, - шипела старуха. - Слово, дескать, другому дала -
Ванюшке Химкову. Ему и штанов-то хороших купить не на что. Все по
промыслам мается. Супротив меня Наталья пошла, хотела в Мезень бежать...
срам-то. Добрые люди упредили, вовремя спохватилась.
Аристарх открыл рот, стараясь не пропустить слова.
- Тебя вспомнила, думаю, надежное дело в скиту девку спрятать. Еремей
Панфилыч в согласии: "Вези, говорит, Наталью. А братцу передай, ежели он
порадеет - отблагодарю..." Ты как? - Аграфена Петровна буравила хитрыми
