собрался. Помирать-то не в помирушки играть. - Он вздохнул.
А небо было все такое же ясное, светлое. Короткими днями ярко светило
солнце, а по ночам мерцали извечные таинственные звезды. Иногда небо
пылало сполохами, переливаясь разноцветными огнями.
В одну из таких ночей молодому мужику Евтропу Лысунову, тому, что жалел на
стамухе зверей, стало совсем плохо.
- Алексей Евстигнеевич, подойди, - тихо попросил он.
- Что, Тропа, занемог? - склонившись к больному, участливо говорил Химков.
- Ничего, выдюжишь. Берег скоро увидим, там люди.
Лысунов молчал, слушал и блаженно чему-то улыбался.
- И мне, Тропа, тяжело. Сил нет. Ноги не держат, отяжелели, страсть, -
пожаловался Химков. - Дак я старик, а тебе...
- Мужики на тебя, как малые дети на матку, глядят, - еще тише ответил
Евтроп, - а мне, а я... - он гулко кашлянул, - опух, кровь изо рта
сочится, гляди. - Он провел по губам ладонью. - Алексей Евстигнеевич, -
вдруг взволновался Евтроп, - прими. - Он сорвал с шеи простой медный
крест. - Сыну, Федюнь-ке... благословение мое... Еще Ружников старшой мне
за якорь рупь должон... жене пусть отдаст.
Евтроп закрыл глаза и затих.
- Евтропушка, милый, - взял его за руку Алексей, - очнись!
Лысунов открыл на миг глаза, зашевелил губами.
- Шепчет, а что? - Химков наклонился.
- Молитву пролию... ко господу... и тому возвещу... печаль мою.
- По умершему молится, - отшатнулся Алексей, - по себе молитву читает.
Губы перестали шевелиться, затих навеки Евтроп, без жалоб, словно заснул.
Алексеи перекрестился и закрыл ему глаза.
- Седьмой богу душу отдал, - сказал он вслух. Тяжело опираясь на багор,
Химков отошел от умершего.
- Что там, Алеша? - посмотрев на товарища, прервал разговор Степан.
Махнув рукой, Химков молча примостился на льду, положив голову в колени
Андрея.
- Ну-к что ж, говорю, - помолчав минуту, начал Степан, - вернемся мы на
землю, поедешь ты, Ваня, в город. Там Наталья ждет. Глядишь, и свадебка.
Попируем. А, Ваня?.. А там детишки пойдут, сынок. Смотри, Степаном сына
назови, - строго добавил Шарапов, - зарок мне дал, помнишь?
- Не верю я, Степа, что землю увижу... - начал было Иван.
- Увидим, Иван, как бог свят, увидим! Не пало нам хорошего пути, ну-к что
ж. Не моги и думать, а там, глядишь, и Андрея женить черед выйдет, небось
высмотрел девку-то себе?
Андрей смущенно улыбался.
- А ты, Степан, - спросил Иван, - на чужие свадьбы всегда первый зачинщик?
А сам холостым ходишь. Не сыщешь все себе?
Степан стал серьезным.
- Баба гнездо любит, а я волю... - с грустью вымолвил он. - Да и молодость
прошла, кто за меня пойдет? Девка Маланья разве? - снова шутил он.
- Которая? - с любопытством спросил Андрей. - Наша слободская, Малыгина
красавица?
- Така красава, - смеялся Степан, - что в окно глянет - конь прянет, а на
двор выйдет - три дня собаки лают.
На сумрачных изможденных лицах мужиков показалась слабая улыбка...
Так шли дни - холодные, безрадостные. Алексей Химков вел им счет, делая
зарубки на древке своего багра. Крепился старый мореход. А годы все больше
и больше давали себя знать.
- Степа, - шептал Алексей Евстигнеевич, корчась по ночам на льду, -
смерть, видно, пришла, дышу чуть, тяжко, который день согреться невмочь.
- Чуть жив, а все же не помер, - строго отвечал Степан, - бога благодари.
- Зачем мучения терпеть! Не сегодня, потом умрешь, все равно от смерти не
спасешься, - тосковал Химков.
- Умереть сегодня - страшно, а когда-нибудь - ничего, - старался
разубедить его Степан. - Жизнь надокучила, а к смерти не привыкнешь, не
своя сестра... Сломила тебя жизнь, Алеша, - помолчав, сказал он, - жив
останешься - в кормщики не ходи: и лодью и людей сгубишь. - Шарапов
вздохнул. - А ведь раньше кремень был - не человек.
- И так тяжко, а тут вши. Живьем скоро съедят, - жаловался юровщик. -
Смотри. - Химков вытащил из-под воротника горсть копошащихся паразитов. -
Люди из терпенья вышли. Свербит все.
- Ну-к что ж. Была бы голова, а вши будут. Божье творенье, куда денешься,
- расчесывая под малицей грудь, не сдавался Степан, - отпарим в бане.
Прошла еще неделя. Еще отмучились четверо. Остальные лежали в полузабытьи.
Мало кто мог двигаться, сделать несколько шагов. Уже не пели погребения
над мертвыми, не хватало сил. Были бы морозы - многих бы еще недосчитались
зверобои за эти дни. Но, к счастью, пал теплый ветер, отошла погодка.
Однако дни стояли пасмурные, серые. Часто налегал туман, моросило.
- Расскажи, Степушка, бывальщину, утешь, милый, - попросил Семен Городков.
- Утешь, Степан, - раздались еще голоса, - не откажи.
- Рассказать разве? - Степан задумался. - Погоди, ребяты, вспомню.
Кто мог, собрались все. Мужики хотели послушать Степана, хоть немного
отвлечься, позабыть льды, голод, страдания.
- Ну-к что ж, расскажу вам про слово русского кормщика. Давно это было.
Еще дед мой, помню, рассказывал. - Степан откашлялся. - Шел кормщик Устьян
Бородатый на промысел, - полилась его негромкая речь. - Встречная вода
наносила лед. Тогда Устьяновы кочи тулились у берега. Довелось ему ждать
попутную воду у Оленины. Здесь олений пастух бил Устьяну челом, жаловался,
что матерый медведь пугает оленей. Устьян говорит: "Самоединушко, некогда
нам твоего медведя добывать: вода не ждет. Но иди к медведю сам и скажи
ему русской речью: "Русский кормщик повелевает тебе отойти в твой удел. До
оленьих участков тебе дела нет".
В тот же час большая вода сменилась на убыль, и Устьяновы кочи тронулись в
путь. - Степан подобрал ноги, сел поудобнее. Посмотрел на мужиков.
- А олений пастух, - снова начал он, - пошел в прибрежные ропаки, где
полеживал белый ошкуй. Ошкуй видит человека, встал на задние лапы. Пастух,
мало не дойдя, выговорил Устьяново слово: "Русский кормщик велит тебе,
зверю, отойти в твой удел. До оленьих участков тебе, зверю, дела нет".
Медведь это дело отслушал с молчанием, повернулся и пошел к морю. Дождался
попутной льдины, сел на нее и отплыл в повеленные места ?.
Степан умолк. Молчали зверобои.
- Хорошо, да мало, - нарушил тишину Семен Городков. - Еще бы, Степушка,
рассказал.
- Нет, не могу, други, не идут из души слова, - жалобно ответил Степан.
Мужики, поблагодарив рассказчика, с сожалением разбрелись по своим местам.
Степан Шарапов был такой же, как прежде: веселый, неунывающий, с доброй,
отзывчивой душой.
Время пощадило его. Степан был молод с виду, только голова совсем белая...
Еще на Груманте, в страшную голодную зиму, пошел он один добывать зверя
для больных товарищей, провалился в разводье и чуть не замерз; тогда и
поседели волосы у Степана. Небольшого роста, сухощавый, легкий на ногу, он
всегда успевал быть там, где нужны теплое, приветливое слово или
товарищеская помощь.
На четырнадцатый день скитаний разъяснило. Солнышко светило как-то
особенно весело. А дни и ночи опять стали морозные. Тела умерших
закоченели. Синие, с желтыми пятнами лица покойников неподвижно глядели в
звезды. Мертвые лежали голые, вплотную друг к другу. Одежду надели
оставшиеся в живых.
Давно умер Василий Зубов. Заблудившийся во льдах песец успел обкусать ему
нос и щеки... Песца мужики словили обманом и съели целиком вместе с
потрохами.
Едва сдерживая стоны, Алексей Химков полз к наторошенному по краям льду.
Он надеялся в тихий ясный день увидеть землю. Пересиливая себя, искусав в
кровь губы, юровщик забрался на вершину гряды.
- Ребяты, - не своим голосом вскричал он, - ребяты, берег!
Несколько мужиков из последних сил, на четвереньках поползли к торосу.
Химков лежал без сознания. Подползший к нему Степан долго оттирал товарища
снегом.
- Лодку бы, - прохрипел Семен Городков, - мигом бы к матерой пристали. А
теперь что?
Худой, страшный, он силился подняться на ноги. Мысль о судьбе шестерых
малышей, оставшихся дома придавала ему силы, и Семен встал, держась за
глыбу льда.
- А ежели восточный ветер падет, - раздался вдруг робкий голос, - тогда...
- Ежели да ежели, - рассердился Степан, - каркаешь, словно ворон.
Разгадай, Панфил, лучше загадку... Скажи, когда дурак умен бывает?
Мужики молчали.
- Не разгадать тебе, милай, - обождав немного сказал Степан. - Тогда умен
бывает, когда молчит, ась? - Степан вдруг замолк и, прикрыв ладонью глаза,
стал выглядывать льды.
- Ну-к что ж, мужики, - обернулся он, - конец мученьям. Лодки, люди на
лодках. - Он сказал эти слова тихо, чуть не шепотом. - Пoтом всего
прошибло, - шептал он, счастливо улы-
_______________________________
? Легенда записана писателем Б. В. Шергиным.
баясь. - Не думал живым быть, и во снах того не снилось, - словно в
забытьи повторял он.
Все произошло так неожиданно, так невероятно. Появилась надежда -
воспрянул дух. Начались толки, разговоры.
- Наволок-то знамый, - показал Степан на темнеющий мысок. - Помнишь,
Алексей, тоже смерть рядом была? Зарок еще дали часовню сладить, коли живы
будем.
Приподнявшись на локти, взглянув на берег, Химков кивнул головой.
- Ну и как, воздвигли часовню-то? - спросил кто-то.
- Как же от слова отступиться - богу ведь дадено! Часовня и по сей день
стоит. Вон она, вон чернеет.
Зверобои связали поясами багры и, надев на конец чью-то малицу, стали ею
помахивать.
Наступил отлив, показались разводья. Люди на лодках стали грести к льдине:
они давно видели знак, ждали воду.
Мужиков, и живых и мертвых, случившиеся зверобои перевезли на долгожданную
землю. Живых сволокли в баню, а мертвых похоронили.
Несколько дней отсиживались мужики в теплой избе, понемногу привыкая к
пище. Жизнь медленно овладевала ослабевшими телами.
Алексей Химков все эти дни не вставал с полатей. Он надрывно кашлял,
хватаясь худыми руками за грудь; дрожа, кутался в овчину; вдруг ему
делалось жарко, он задыхался, просил открыть дверь, остудить избу...
На Никиту весеннего день выдался теплый, погожий. Солнышко, проникшее в
поварню через маленькое оконце, взбодрило старого юровщика. Он, кряхтя,
слез с полатей, помолился на икону Николы-чудотворца, покровителя
мореходов, сел на лавку и позвал старшего сына.
- Прости меня, сынок, - с грустью глядя на Ивана, сказал он, - не сумел
тебе свадьбу справить, а теперь и вовсе не в силах. Да и ты ослаб, отощал,
сгибнешь во льдах, ежели внове
на промысел выйдешь. - Старик перевел дыхание. - А в силу войдешь, на
Грумант под-кормщиком иди, Амос Кондратьевич завсегда тебя примет,
вернешься и свадьбу справишь... Не сумлевайся, Иван, подождет Наталья, -
заметил Химков, увидев в глазах сына сомнение, - подождет, - повторил он.
- Ну, а ежели ждать не похочет, плюнь, не томись. На такой сударыне
мореходу жениться - и дня в покое не жить.
Иван, склонив голову и потупив глаза, почтительно слушал отцовы слова.
- Оправишься дома-то, - снова начал Алексей Евстигнеевич, - в город
поезжай. А мы с Андрюхой сами управимся, авось не пропадем... Степан мне
вчера говорил, с тобой на Грумант пойдет, охота ему помочь свадьбу тебе
справить.
Ночью Ивану приснился сон. Будто идет он один в бескрайной снежной тундре.
Идет тяжело, еле ноги переставляет в глубоком снегу. Торопится, томится
душой. Откуда ни возьмись, навстречу бешено катит тройка вороных лошадей.
Весело звенят бубенцы. Все ближе тройка, и видит Иван: разукрашенные
лошади и сани наряжены в цветы, в ленты. "Свадьба", - догадался он.
Встрепенулось сердце; еще тяжелее стало на душе Ивана. Тройка мчится мимо,
покрикивает ямщик, храпят горячие лошади...
Взглянул на невесту и пошатнулся - это Наталья.
"Ванюшенька, спаси! - отчаянно кричит девушка, протягивая к нему руки. -
Спаси, ненаглядный мои!"
Иван рванулся, хотел прыгнуть в сани, выхватить Наталью, но вдруг ушел по
плечи в снег... Хотел он закричать, но голоса не было.
Жених в лохматой волчьей шубе и бобровой шапке оглянулся и с ухмылкой
бросил Ивану горсть золотых монет.
Заскрипев зубами, Химков проснулся и, вскочив, дико глядел на закопченные
стены поварни, на сидевших рядом товарищей.
