- Во снах что привиделось? - участливо спросил Степан, тронув Ваню за
плечо. - И спал-то немного, с воробьиный нос всего, а вопил да вертелся -
не приведи бог.
- Мало спал, да много во сне видел, - с тоской ответил Иван, стараясь
вспомнить лицо жениха. - И сейчас сердце унять не могу... Беда с Натальей
приключилась...
Не смыкая глаз до утра, ворочался на полатях Ваня, раздумывая, как ему
быть, но придумать ничего не мог.
Утром за окнами поварни заскрипел снег, послышались громкие голоса.
Выбежав во двор, мужики увидели десятка два оленьих упряжек. Это кочевники
ехали в Старую слободу за припасами. Несказанно обрадовались зверобои,
быстро договорились с добродушными ненцами, всегда готовыми услужить
хорошим людям, и в полдень быстрые олени помчали их домой.
Глава седьмая
ОБМАНУТАЯ
Ровно через час Петр Малыгин на паре серых откормленных лошадок лихо
подкатил к дому вдовы Лопатиной.
- Эй, хозяйка, - затарабанил он кнутовищем в дверь, - выходи, лошади
поданы.
- Остолоп неумытый, - сразу отозвалась старуха, выскочив на крыльцо. -
Чего стучишь, двери поломать хочешь? Сама вижу, не слепая чать. Наградил
бог дурака силой, а ума то и нет.
- Ну, ну... Вишь ты, - пятясь к саням, забормотал ошарашенный ямщик. -
Ничего не содеялось твоим дверям-то.
Аграфена Петровна вынесла из дома два небольших узелка, позвала дочь,
закрыла на тяжелый замок двери и, перекрестив дом, полезла в сани.
Хмурясь, Малыгин усадил поудобнее закутанную в две шубы старуху, помог
Наталье, спрятал под сиденье узлы и, причмокнув, дернул вожжи.
Проехав почти весь город, Петряй остановил лошадей у небольшого, совсем
еще нового дома. Здесь была лавка; на одном окне вместе с копченым сигом,
выставленным напоказ, лежали гвозди и подковы, красовались цветистые
платки. На другом - топоры вместе с косами и граблями. Сапоги и валенки
окружали штуку черного сукна. Над окнами было выведено корявыми буквами:
"Торговое заведение".
Малыгин покосился на старуху. Задремавшая было Лопатина очнулась и
смотрела на него бессмысленными со сна глазами.
- Подковок купить надобно, - буркнул Петряй, резво слезая с передка. - Не
в пример прочим, здеся подковы хороши.
Время шло, ямщик не показывался. Старуха стала терять терпение. Наконец
дверь распахнулась, и в клубах пара показался Малыгин, держа за руку
раскрасневшуюся толстую девку.
Увидев разгневанное лицо Аграфены Петровны, Малыгин заторопился.
- Прощайте, Марфа Ивановна, как ворочусь, перво-наперво к вам. - Он с
неохотой выпустил руку девицы и, оправляя на ходу пояс, направился к саням.
- Ты что, тесто с хозяйкой ставил, а? - набросилась старуха. - Безбожник,
подковки надоть купить, - передразнила она, высовываясь из саней. - Вижу,
вижу, подковала тебя хозяйка-то. У, толстомясая! - Лопатина посмотрела на
девку. - Постой, постой, парень, -спохватилась она, пробежав быстрыми
глазками по дому. - А ну, скажи, молодец, чей дом-то?
- Чей? Марфы Ивановны Мухиной, собственный дом-с, - залезая в сани,
ответил Малыгин.
- Мухиной... Марфутки? Ха-ха! - ехидно засмеялась старуха. - А не братца
ли моего Аристарха, а? О прошлом годе строен... он самый... и петух на
крыше. - Лопатина презрительно сжала губы. - Вот ужо в скиты придем,
расскажу отцу нарядчику, кто к нему в огород повадился. Шерстка-то не по
рылу, молодец.
Услышав занозистые речи Лопатиной, девка, подбоченясь и сверкнув глазами,
собиралась вступить в бой.
- Мамынька, - вмешалась Наталья, - зачем зазря людей обижаете?
Малыгин, кинув испуганный взгляд на крыльцо, вскочил с маху на облучок и
полоснул кнутом лошадей.
Застоявшиеся лошади рванули, санки, заскрипев на морозном снегу, помчались
вперед.
- Воля ваша, а только понапрасну стращаете, Аграфена Петровна. - Ей-богу,
говорить-то вашему братцу не о чем, - обернулся Малыгин к старухе. -
Других легко судим, а себя забываем...
Закрыв глаза, старуха молчала.
По Петербургскому тракту ехали хорошо: дорога накатанная, санки легкие.
Лихих людей бояться не приходилось: Малыгин то и дело обгонял длинные
обозы, идущие в столицу, разъезжался с резвыми почтовыми тройками,
встречал пустые розвальни с мужиками, возвращавшимися с базаров и ярмарок.
Весна этот год запаздывала. Несмотря на март, погода держалась морозная,
ветреная. Однако в крытом возке Лопатиным было тепло: Наталью грело
молодое сердечко, а старуха подбадривала себя любимой наливочкой.
В Каргополе Малыгин запряг лошадей гусем и снял войлочный верх саней. Сам
он уселся верхом на передовую, пегую кобылку. Выехав из города, ямщик
свернул с большой дороги и вез Лопатиных по зимнему пути. Там, где можно,
дорога шла по замерзшим озерам и речкам, а больше - прямиком, в дремучем
лесу. Ямщик часто нагибался, вглядываясь в едва заметною нить санного
следа, узкая дорожка извивалась между деревьями, то теряясь из глаз, то
вновь неожиданно появляясь.
Укутавшись в две овчинные шубы, обвязавшись пуховыми платками, Аграфена
Петровна спокойно спала.
На заезжих дворах, пригубив любимой наливочки, Лопатина до хрипоты
торговалась за каждый грош, ругала хозяев за нетопленую избу, за грязь, за
тараканов, за клопов, беспокоивших ее по ночам. Но стоило Аграфене
Петровне очутиться в санях, она, удобно примостившись в мягком сене, тут
же безмятежно засыпала.
Прошло еще три дня в дороге. Как-то, остановившись на ночлег в деревушке,
стоящей как раз на полпути от скита, Малыгин вошел в избу, где
расположилась старуха.
- Дале одним ехать опасно, - вертя в руках кнут, сказал он, - не без лихих
людей лес, за лошадей боюсь... ежели что - головы не сносить от Еремея
Панфилыча. Волки опять-таки. Ехать одному не стоит.
- О лошадях печешься? - набросилась на него старуха. - А ежели время
волочить будем, прознает Наталья, не захочет в скит ехать - тогда, мил
человек, что запоешь? За Наталью Еремей Панфилыч вовсе тебя со свету
сживет. Лошадей поминаешь, - презрительно сощурилась Аграфена Петровна, -
а главное-то и забыл.
Малыгин долго чесал в затылке, переминался с ноги на ногу, но возразить
бойкой старухе не смог.
Утром, поминая Аграфену Петровну черным словом, он надел тулуп,
подпоясался, запряг лошадей и, посадив в сани Лопатиных, повез их дальше.
День был солнечный, светлый, ласковый.
- Мамынька, ах, мамынька, смотрите, как красиво! - то и дело вскрикивала
Наталья, любуясь лесными великанами, покрытыми искрящимся на солнце снегом.
Но старуху Лопатину трудно было расшевелить. После крепкой наливки она
отвечала мычанием да густым храпом.
- Мамынька, - вдруг встрепенулась Наталья, - скоро мы в обрат будем?
Ванюшка-то по зимней дороге в город собирался. Пешком, говорил, пойду, а к
егорьеву дню буду.
- Не заблудится без тебя Иван, - отрезала старуха, - подождет, не велика
пташка. Вспомнишь мое слово - приедет, а денег-то нетути; опять свадьбу
отложит. Насидишься в девках, милая, с таким женихом.
У Аграфены Петровны чесался язык с перцем вспомянуть Химкова, да боялась
она: не дай бог Наталья догадается - все прахом пойдет.
- Ну и пусть, - горячо ответила девушка, - десять лет милого буду ждать,
раз слово дала. Лишь бы он меня не забыл... Скучно без Ванюшки, мамынька,
- пожаловалась она, - сердце изболелось.
Старуха сердито посмотрела на дочь.
- Сухая любовь только крушит, милая. Однако жди, дело твое, неволить не
стану.
- Спасибо, мамынька, - Наталья с благодарностью посмотрела на мать. - И
Ванюшка спасибо скажет, всю жизнь не забудем.
Петр Малыгин давно понял всю подноготную старухиной затеи. Он жалел
девушку, но вмешиваться в окладннковские дела боялся.
Услыхав краем уха разговор Лопатиных, он в сердцах про себя стал ругать
Аграфену Петровну.
"Ну и старуха, ведьма, - думал он, трясясь на жесткой спине кобылы. - А
дочка несмышленыш - "мамынька" да "мамынька". Такой бы мамыньке камень на
шею да в прорубь. Дите родное продает. Гадюка! И почему на свете так
устроено, - рассуждал он, - где любовь, там и напасть?"
Наташа радовалась, глядя на закиданный глубоким снегом лес, на белок,
скакавших с ветки на ветку, на всякую птицу... Все ее восхищало, все ей
было интересно, куда и зачем она едет, Наташа не знала, Аграфена Петровна
обманула ее, сказав, что дядя, старец Аристарх -нарядчик в выгорецких
скитах, - болен.
- Видать, перед смертью братец повидаться захотел, - с тяжким вздохом
говорила она, - годов-то много.
И Наталья, девушка с отзывчивым, добрым сердцем, не могла не согласиться
навестить старика; она даже обрадовалась.
"Уеду подальше от проклятого купца. Пройдет время, вернусь, а тут и
Ванюшка подоспеет", - думала она, собираясь в дорогу. О сватовстве
Окладникова мать обещала больше не вспоминать.
На крутом повороте санки разнесло и с размаху стукнуло о дерево. Аграфена
Петровна подала голос:
- Петька! Осторожней, дьявол, деревья считай, бока обломаешь... Верстов-то
много ли до заезжего?..
- Десятка два будет, а может, и поболе, да кто их мерил, версты-то!
Говорят, мерила их бабка клюкой да махнула рукой: быть-де так, - отшутился
ямщик.- Тпру, милые! - вдруг остановил он лошадей.
Спрыгнув со своей кобылки, Малыгин долго ходил по снегу. Он нагибался и
что-то рассматривал то в одном, то в другом месте, причмокивал губами и
качал головой.
- Беда, - подойдя к саням, сказал ямщик, - волки недавно здесь были. - Не
зная, что делать дальше, он старательно стал очищать кнутовищем валенки от
налипшего снега.
- Поезжай скорей, дурак, - сказала старуха, - опять время тянешь. Господи
царю небесный, и наградил же ты меня остолопом! Ну, чего ради ты на снегу
топчешься, бестолочь... Тьфу!
Малыгин обиделся.
- Да ты вот так, а другой, поди, и не эдак... - не находил он слов. - Твоя
воля, а мы тут, выходит, ни в чем не причинны. - Он нахлобучил шапку, для
чего-то снял и вновь надел обе рукавицы.
- Дурак, прямо дурак! Охота мне твою гугню слушать, бормочет невесть что.
Да поезжай ты бога ради! Тебе-то заботы много ли: расшарашил ноги да и
покрикивай на лошадок.
Ямщик не сказал больше ни слова, взобрался на гнедую кобылку, и Лопатины
снова тронулись в путь.
Незаметно кончился короткий зимний день. Наступил тихий вечер. Полная луна
выплыла из-за облаков, разливая всюду спокойный серебристый свет. Вековые
разлапистые ели, засыпанные сверкающим снегом, стояли неподвижно, словно
придавленные тяжестью. В лесу ни звука, ни движения. Даже глухарь, одиноко
сидевший на суку, нахохлившись, не шевельнулся, когда лошади пробегали под
ним, а ямщик чуть не зацепил его шапкой.
В мертвой тишине далеко разносился назойливый скрип полозьев, бодрое
пофыркивание лошадок. Изредка потрескивали раздираемые морозом деревья да
с глухим шумом осыпался снег с отяжелевших ветвей.
Ямщик на передовой лошадке смешно дергал руками и попрыгивал. Иногда он,
забывая пригнуться, задевал головою низко склонившиеся ветви, и снег,
словно нарочно, осыпался в сани, вызывая недовольное бурчание Аграфены
Петровны и веселый смех Наташи.
Но вот новые, незнакомые звуки нарушили лесную тишину, они слышались
где-то далеко позади. Лошади прянули ушами и прибавили ходу. Звуки
повторялись вновь и вновь. Ямщик испуганно обернулся.
- Волки! - крикнул он. - Слышишь, воют окаянные. Но-о-о! - задергал он
вожжами. - Но-о-о, милые!
Почуяв зверя, лошади и без кнута бежали резво. Прижимая уши, они испуганно
храпели.
- Мамынька, проснитесь, волки... Проснитесь же, мамынька! - будила Наталья
мать. -Волки, мамынь-ка...
Аграфена Петровна испуганно оглянулась. Там, где слышался звериный вой,
она увидела огоньки волчьих глаз; огоньки то зажигались, то гасли.
- Спаси и помилуй нас бог, страхи какие! - закрестилась старуха. -
Погоняй, Петька! - взвизгнула она вдруг. - Погоняй! Погоняй!
Но ямщик ничего не слышал. Ругаясь и крича, он вовсю нахлестывал
лошадей... Лошади понесли, не разбирая дороги. Сани с визгом кренились то
на одну, то на другую сторону, каким-то чудом не переворачиваясь.
