многочисленными стогами сена, обширные гари, засеянные ячменем и рожью.
Изредка позванивали бубенцами пасущиеся в лесу лошади.
- Колокол! - остановившись, сказал Малыгин.- Слышь, гудет, словно бы на
пожар.
Чем ближе подходили друзья к монастырю, тем явственней слышались частые
тревожные удары колокола. Теперь сомнения не было - в монастыре били в
набат. Степана и его товарищей охватило волнение.
- Поспешим, ребята, - с тревогой сказал Шарапов, - пожар, монастырь
горит.
- Дыма не видать, - прибавив шагу, ответил Малыгин, - а без дыму огня не
бывает. Сейчас на опушку выйдем, а там и монастырь близко, рукой подать.
Места тут знакомые, не однажды бывать приходилось.
Шарапов обернулся.
- Что ж так разохотился, - с усмешкой сказал он, - али в привычку вошел по
монастырям-то ходить?
- И в привычку вошел и усердие имею.
- Ну-к что ж. - Степан только крякнул и покачал головой.
- У хозяина моего, - продолжал Петр, - у купца Окладникова, жена в здешнем
монастыре захоронена, так он сюда каждый год тройку гонял, а я кучером...
Купец в монастыре с игуменом, а я в деревеньку к веселой вдовице на печку.
Друзья дружно захохотали.
- А вот и дом божий, - сказал Петр, показывая на строения, видневшиеся
между стволами поредевшего леса.
На небольшом холме, густо поросшем кустарником, виднелись многочисленные
постройки, опоясанные высокой каменной стеной. Монастырь был богатый:
тысячи приписных крестьян трудились на обширных угодьях, набивая
монастырскую казну.
- Гляди, ребята, - остановился Петр, - народу-то сколь под стенами - тьма!
Будто и праздника нет, а вот...
Звон набатного колокола внезапно стих. До слуха товарищей донесся неясный
гул толпы. Снова тревожно забухал колокол.
У закрытых монастырских ворот скопилась большая толпа. Десятка два мужиков
непрерывно двигались, то отступая от ворот, то вновь наступая. Мореходы
услышали глухой удар... еще один, еще...
Степан изменился в лице.
- Хрестьяне поднялись, - сняв шапку, сказал он, - невтерпеж стало. Недаром
люди говорят: у здешних мужиков "тело государево, душа божья, а спина
монастырская". Пойдем узнаем!
Друзья, охваченные волнующим чувством, бросились к крестьянскому лагерю,
раскинувшемуся вокруг монастыря.
Со всех сторон торчали поднятые кверху оглобли. Привязанные у телег лошади
жевали свежескошенную траву. Горели костры, дымились котлы с варевом.
Кое-где на возах сидели бабы с грудными детьми...
Под навесом, сбитым на скорую руку, два кузнеца стучали, выковывая
железные наконечники для пик. У кузни десятка два мужиков с длинными
шестами ожидали очереди. Тут же, весело перекликаясь, шныряли
беспорточные, босые ребятишки.
В стороне хмуро глядело большое кладбище, густо утыканное крестами.
Чумазый парень, битый оспой, усердно раздувал мехи; из горна сыпались
искры.
- Вам что, ребята? - неласково спросил худой хмурый мужик с рогатиной в
руках. Он шагнул навстречу Степану, заступая дорогу.
От костров поднялись еще несколько мужиков, вооруженных вилами и
рогатинами.
Степан оглянулся: вокруг худые угрюмые лица, горящие ненавистью глаза.
Рваная, в разноцветных заплатах одежда едва держится на плечах. Многие
босиком, многие в лаптях и в каких-то опорках.
"Ну и ну, - подумал он, - наши поморяне трудно живут, слов нет. Однако
против здешних куда лучше".
- Мы из города в монастырь пробираемся... да, вишь, здесь какие дела, -
почесывая затылок, выступил Петр, - монастырь в разор пустить хотите. За
такое поношение матушка Лизавета во как вас отблагодарит... Бога
побойтесь, мужики.
- На што нам монастырь, - ответил хмурый мужик, - супротив злодеев идем.
Сил-терпенья не стало. - Он сердито сплюнул сквозь зубы. - Кричали, выдать
отца Феодора да Игнашку горбатого, собак этих. Да куда там! Закрылись
монахи за стенами...
- В чем вина ихняя, мужики? - спросил Степан.
- Кровопийцы - одно слово, - раздался чей-то густой голос, - хуже татей.
- Хлебушка-то сколь годов не видывали?! Ячмень на заправку ежели, а то
кора да солома, - поддержали в толпе.
- Последний кус изо рта тянут!
- Пареная репа да грибы - вот и весь харч!
- Разутые мы, раздетые, зиму встретить не в чем!
- Без смерти смерть нам!
- Детушки мрут, - раздавалось со всех сторон, - ни молочка, ни хлебушка!
- Да вот, добрый человек, возьми в понятие, - выступил вперед широкоплечий
мужик в рваном зипуне, - самим жрать нечего, а хлеб в монастырь отдай. И
все им, дармоедам, мало... Еще и деньги неси, а где их взять, деньги-то? -
Мужик посмотрел на товарищей. Строго глядят его глубоко запавшие глаза. -
Так говорю, хрестьяне?
- Правильно, Флегонт, валяй дальше, золотые слова говоришь, - согласилась
толпа. - Дальше валяй!
- Решили мы всем миром, - снова начал мужик, - матушке царице челом бить
на злодеев. Жалобу в Питер послали. Этим летом слых пошел, будто царица в
монастырь отписала. Мы к монахам, так и так, дескать, почему царскую
милость от хрестьян сокрыли. Вертят отцы святые хвостами: и видом,
дескать, не видали и слыхом не слыхали... А потом отец Феодор к себе
мужиков обманом зазвал. Злодей он нам. Эх, - погрозил он кулаком
монастырю, - есть и на моей бирке твой рез, отец Феодор, соком тебе выйдут
наши слезы-воздыханья, разочтемся, бог даст... Яков Рябой с мужиками
пошел, один он у нас грамотей, да с ним товарищев с десятка два. Думали,
царскую милость монахи объявят. Дак отец Феодор им по сто плетей всыпал да
еще всех хрестьян перепороть посулился. Осьмнадцать мужиков в яму на чепь
посадил, по сей день томятся. И Яков Рябой тама, - добавил он, сожалея.
- За что же плетьми? - возмутился Степан.
- За упрямство да за противность святым отцам. Вот таперя и делай что
хошь. Ежели в этом году хлеб отдадим - самим помирать. И решили миром: ни
хлеба, ни паче денег в монастырь не давать... Товарищев, кои на чепь
посажены, ослобонить, а Феодора да Игнатия - своим судом... - Флегонт
ухватил себя за шею. (Мужики отозвались глухим ропотом.) - Все равно жизни
нет, - закончил он и махнул рукой.
- Нашим девкам да бабам от их дьяволов лихость, - вступил в разговор
парень в темной от пота, заплатанной рубахе.
Мужики мотали бородами, ахали и ругались.
- Не понять мне, - сказал чтивший веру Степан, - монастырь ваш святостью
по всему Поморью славен.
- В досельные времена святость была, то верно, - выступил вперед иссохший
седой мужик. - Ране бывало тако, труждалася братия: одни копали землю,
секли лес, другие возделывали нивы, а теперя монахи на нашей шее норовят
ехать. Оттого лают их мужики и бить похотели... Скорбно место сие.
Мужик, словно испугавшись своих слов, спрятался за спину товарищей.
- А игумен? - опять спросил Шарапов. - Неужто и он?
- На игумена обиды нет, - снова показался седой мужик, - святой человек,
худого слова не скажешь... Однако оттого нам не легче. Ушел от мирских дел
отец Варсонофий.
- Из пушек палят, - пожаловался другой мужик. - Так теперь, - добавил он,
распалясь и страшно вращая глазами, - мы ворота ломать хотим.
Мужики у стены, видимо, отдохнув, снова принялись долбить бревном по
воротам. Но ворота были крепкие, и бревно, словно перышко, отскакивало от
толстых дубовых досок.
Со стены рявкнула пушка, осыпав картечью мужиков. Толпа отхлынула.
Истошный вопль заставил вздрогнуть Степана: он увидел трех раненых
мужиков, валявшихся на земле.
- Крестьяне, помогите! - вопил один из них, придерживая руками
вывалившиеся внутренности. - Миленькие, погибаю...
Он катался по земле, оставляя кровавый след. Страшно завыли бабы,
бросившись к раненым. Монахи на стене у пушки что-то кричали и грозили
кулаками.
Петряй Малыгин встрепенулся и сжал кулаки.
- Други, ежели вы взаправду решили гадов монастырских казнить, а своих
мужиков из беды вызволить, вот вам моя рука - помогу!
Лица мужиков сделались поприветливей. Кое-кто неуклюже пожал протянутую
Петром руку.
- Ну-к что ж, кусаются божьи пчелки. Бородки-то у них апостольские, да
усок, видать, дьявольский. Недаром сказывают, что и черти под старость в
монахи идут, - гневно проговорил Степан. - Таких собак покороче
привязывать надо... - Он сорвал с плеча пищаль, насыпал пороху на запал. -
Никогда по людям не стрелял, а здесь не могу, душа горит.
- Постой, Степан, - положил на пищаль руку Петр, - не стреляй. А вам,
крестьяне, ворота ломать не надо. Ежели сломаете, монахи облыжно скажут:
весь-де монастырь по бревнам разнесли. Тогда и ответу больше, за разбой
искать будут. Вот ежели монахи сами ворота откроют...
- Тому не быть, чтобы монахи сами...
- Да уж откроют, ежели я сказал... Однако, мужики, уговор, - продолжал
ямщик, - коли я за дело возьмусь, не мешать.
- Пошто мешать, ежели дело, - раздались дружные голоса, - мешать не будем.
- И ворота монахи откроют?
- Об этом и речь. А пока погодить бы надо ворота крушить, все равно без
пользы.
- Один монахов не осилишь. Ишь ведь, врет человек, - с сомнением сказал
кто-то.
- Один и у каши загинет!
- На гору десятеро тянут, вытянуть не могут, а под гору и один столкнет! -
пошутил Малыгин. Мужики засмеялись.
- Так-то оно так, - вступился Флегонт. - Однако зачем мы тебе верить
должны, милый человек? А пословка у нас своя есть: "Чужую беду и с хлебом
съешь, а своя и с калачом в горле нейдет". Так-то!
- Правда твоя, Флегонт, поощупать надо, что за люди, - раздался чей-то
угрожающий голос.
- Вот что, мужики, со всеми враз говорить - не договориться. Зовите, у
кого мозги покрепче - обсудим... А ссориться нам нечего, - миролюбиво
предложил Степан. - На пословку, на дурака да на правду суда нет.
- Ладно, маленько пообождите, ребята, - согласился хмурый мужик.
Он толкнул локтем соседа, наклонился и что-то вполголоса сказал. Тот
поднялся и тут же скрылся в толпе.
Ждать долго не пришлось. Чернявый, небольшого роста мужичонка отозвал
друзей в сторону.
- Сюда, ребята, - раздался бойкий тенорок. - Садись на телегу. Посидим
рядком да поговорим ладком. Истинно так. А потом и каши отведаем.
Наблюдавшие издали мужики видели, как Петр Малыгин, размахивая руками,
что-то горячо говорил, показывая то на монастырь, то на реку. Чернявый
внимательно слушал, смешно причмокивая губами. Время от времени он хлопал
себя по коленкам и смеялся.
- Добро, - сказал мужичок, выслушав Петряя, - на том порешим; ежели
по-твоему выйдет, всем быть в довольстве. Истинно так! А с Яковом
свидитесь, скажите:
Фома Гневашев, дескать, послал... А теперя, ребята, доставай ложки.
Мореходы подошли к котлу с дымящимся варевом, мужики потеснились, уступая
гостям место.
- Откуда, Петя, про тайник знаешь? - спросил Шарапов, зачерпнув похлебку
деревянной ложкой.
- Недаром я с отцом Феодором дружбу водил. Была у старца в деревеньке
девка Прасковья - в келью к нему ходила. Оденет черную ряску да тайничком
прямо к святому отцу.
- А ты... в чем твоя заслуга?
- А я, бывало, ту девку к нему провожал. Страшилась Прасковья одна ходить.
Потому про тайник знаю. Старец-то меня всяко ублажал: и денег даст, и
вином угощает... тогда-то и ключ я у него в келье видел. А про тайник
только соборные старцы - отцы святые - знают, - добавил Малыгин, - простым
монахам неведомо...
Глава семнадцатая
ПАУКИ И МУХИ
Река Безымянка выливается из самой что ни на есть глухомани онежских
лесов. Сосны, ели вперемежку с густым березняком, рябиной, осиной и
ольшаником образуют непролазную чащу. Шиповник и смородина, малина и
можжевельник густо заполняют все тропинки, все полянки.
Кучи валежника, гниющие пни и стволы упавших деревьев на каждом шагу
преграждают путь. Угрожающе наклонились, держась на ветвях собратьев,
лесные великаны, поваленные ветром. Ноги путника утопают в гнилой,
болотистой почве, хлюпают в сырых мхах. Несметными полчищами вьются
комары... Топи, болота, озера и речки заполонили онежские леса. Проехать в
таких лесах невозможно, пешему пройти трудно.
Озера, постепенно зарастая травами, камышом, водяными лилиями, плавучим
