жизни и таким образом избавиться от нее окончательно. Но ни один из этих
способов освобождения не пришел в голову принцу Блейдаду; поэтому он добился
частной аудиенции и открылся своему отцу.
Такова старая прерогатива королей - управлять всем, кроме своих
страстей. Король Лад пришел в страшную ярость, подбросил свою корону к
потолку и снова ее поймал, - ибо в те времена короли хранили свои короны на
голове, а не в Тауэре, - топнул о землю, хлопнул себя по лбу, изумился, что
его собственная плоть и кровь восстала против него, и, наконец, призвав
стражу, приговорил принца к немедленному заключению в высокой башне: метод
обхождения, к которому обычно прибегали короли старых времен по отношению к
своим сыновьям, если матримониальные устремления последних случайно не
совпадали с отцовскими.
Когда принц Блейдад провел в заключении в высокой башне больше
полугода, не имея перед телесными своими очами ничего, кроме каменной стены,
а перед духовными - ничего, кроме длительного заточения, он, естественно,
начал обдумывать план бегства, который после многих месяцев, посвященных
приготовлениям, он и осуществил, предусмотрительно оставив свой обеденный
нож в сердце тюремщика, чтобы бедняга (который имел семью) не был заподозрен
в пособничестве и соответствующим образом наказан взбешенным королем.
Монарх был вне себя, лишившись сына. Он не знал, на ком сорвать свою
скорбь и гнев, пока не вспомнил, по счастью, о лорде камергере, который
привез его сына, и не лишил камергера одновременно и пенсии и головы.
В это время молодой принц, искусно замаскированный, скитался пешком по
владениям отца, находя утешение и поддержку в своих страданиях при мысли об
афинской девушке, которая была невинной причиной его тяжелых испытаний.
Однажды он остановился на отдых в деревне и, увидев веселые пляски,
устроенные на лугу, и веселые лица, мелькавшие всюду, осмелился спросить у
одного из пирующих, стоявшего подле него, о причине такого веселья.
- Разве не знаете вы, о странник, - последовал ответ, - о последнем
воззвания нашего милостивейшего короля?
- О воззвании? Нет. Какое воззвание? - спросил принц, ибо он
путешествовал по глухим и пустынным тропам и ничего не знал о том, что
происходило на больших дорогах.
- Да неужто не знаете? - воскликнул крестьянин. Чужеземная леди, на
которой хотел жениться наш принц, вышла замуж за знатного иностранца, своего
соотечественника, и король объявляет об этом, а также о большом народном
празднестве, ибо теперь, конечно, принц Блейдад вернется и женится на леди,
избранной для него отцом, которая, говорят, так же прекрасна, как полуденное
солнце. Будьте здоровы, сэр! Боже, храни короля!
Принц не стал слушать дальше. Он бежал оттуда и углубился в чащу
соседнего леса. Он шел все дальше и дальше днем и ночью, под палящим солнцем
и холодной, бледной луной, в сухой жаркий полдень и сырою холодною ночью, в
серых лучах рассвета и в красном зареве заката. Так мало думал он о времени
и цели, что, держа путь на Афины, забрел в Бат.
В те времена там, где находится Бат, не было города. Не было никаких
признаков человеческого жилья, ничего, что заслуживало бы название города.
Но это был все тот же благодатный край, те же бесконечные холмы и долины,
тот же прекрасный пролив *, видневшийся вдали, те же высокие горы, которые,
подобно житейским невзгодам, созерцаемые на расстоянии и отчасти затемненные
яркой утренней дымкой, теряют свою суровость и резкость и кажутся мягкими и
приятными. Растроганный мягкой красотой этого пейзажа, принц опустился, на
зеленый дерн и омыл слезами свои распухшие ноги.
- О! - воскликнул несчастный Блейдад, сжимая руки и горестно возводя
очи к небу. - О, если бы мои скитания смогли окончиться здесь! О, если бы
эти тихие слезы, которыми я ныне оплакиваю обманутую надежду и оскорбленную
любовь, могли вечно струиться в покое!
Его желание было услышано. Это было во времена языческих богов, которые
иной раз ловили людей на слове с быстротой, в некоторых случаях чрезвычайно
неуместной. Земля разверзлась под ногами принца, он провалился в пропасть, и
мгновенно земля сомкнулась над его головой навеки, но его горячие слезы
пробивались сквозь нее и с тех пор продолжают струиться.
Замечено, что и по сей день многие пожилые леди и джентльмены; которым
не посчастливилось найти спутников, - и почти столько же молодых леди и
джентльменов, стремящихся найти их, посещают ежегодно Бат, чтобы пить воды,
дарующие им силу и утешение. Это делает честь добродетельным слезам принца и
подтверждает правдивость легенды".
Мистер Пиквик зевнул несколько раз, когда дочитывал эту маленькую
рукопись, заботливо свернул ее и снова спрятал в ящик с письменными
принадлежностями, а затем, с лицом, выражающим крайнюю усталость, зажег
свечу и пошел наверх в спальню.
Он остановился, по заведенному обычаю, у двери мистера Даулера и
постучался, чтобы пожелать ему спокойной ночи.
- А! - сказал Даулер. - Ложитесь спать? Хотел бы и я лечь. Скверная
ночь. Ветрено, не правда ли?
- Очень ветрено, - согласился мистер Пиквик. Спокойной ночи!
- Спокойной ночи!
Мистер Пиквик ушел в свою спальню, а мистер Даулер снова занял место у
камина, исполняя опрометчиво данное обещание бодрствовать, пока не вернется
жена.
Мало на свете вещей более неприятных, чем ожидание кого-нибудь, в
особенности если этот кто-нибудь где-то развлекается. Вы невольно думаете о
том, как быстро летит для него время, которое столь томительно тянется для
вас; и чем больше вы об этом думаете, тем слабее становится у вас надежда на
его скорое возвращение. Громко тикают часы, когда вы бодрствуете в
одиночестве, и вам кажется, будто вы окутываетесь паутиной. Сначала что-то
щекочет вам правое колено, потом такое же ощущение начинается в левом. Не
успели вы изменить позу, как то же самое происходит с руками. Когда вы
вывернули руки и ноги самым фантастическим образом, вы неожиданно ощущаете
рецидив зуда в носу, который вы трете, словно хотите его оторвать, - что
несомненно вы бы и сделали, если бы только могли. Глаза тоже причиняют одни
неприятности, а фитиль одной свечи вырастает в полтора дюйма, пока вы
снимаете нагар с другой. Эти и другие мелкие раздражающие неудобства
превращают долгое бодрствование, когда все остальные улеглись спать, в
развлечение отнюдь не из приятных.
Именно таково было мнение мистера Даулера, когда он сидел у камина и
справедливо негодовал на бесчеловечных участников вечеринки, которые
заставляли его бодрствовать. Его расположение духа не улучшилось при мысли,
что ему взбрело в голову в начале вечера пожаловаться на головную боль и в
результате остаться дома. Наконец, после того как он несколько раз
задремывал, падая вперед на каминную решетку и откидываясь назад как раз
вовремя, чтобы не выжечь клейма на лице, мистер Даулер решил, что он
приляжет на кровать в задней комнате и будет думать, но, конечно, не спать.
- Я сплю крепко, - сказал мистер Даулер, бросаясь на кровать. - Надо
думать, здесь я услышу стук. Да. Несомненно. Я слышу шаги сторожа. Вот он!
Сейчас слышно глуше. Он заворачивает за угол. А!
Когда мистер Даулер дошел до этого пункта, он тоже завернул за угол, на
котором долго топтался, и крепко заснул.
В тот момент, когда часы пробили три, на Крессент показался портшез с
миссис Даулер внутри, подгоняемый ветром и несомый одним низкорослым и
толстым носильщиком и одним длинноногим и худым, которым большого труда
стоило удержать в перпендикулярном положении свои тела, не говоря уже о
портшезе. А здесь, на высоком месте, и притом расположенном в виде
полумесяца, где ветер носился по кругу, словно собирался вырвать булыжники
из мостовой, бешенство ветра было беспредельно. Они с радостью поставили
портшез и раза два громко ударили в парадную дверь.
Некоторое время они подождали, но никто не выходил.
- Должно быть, слуги в объятиях Морфа, - сказал низкорослый носильщик,
грея руки у факела ночного проводника, сопровождавшего их.
- Хотел бы я, чтобы он их ущипнул и разбудил, - заметил долговязый.
- Постучите, пожалуйста, еще раз! - крикнула миссис Даулер из портшеза.
- Постучите, пожалуйста, несколько раз.
Низкорослому не терпелось развязаться со всем этим делом, а потому он
поднялся на ступеньку и раз пять или шесть оглушительно постучал в дверь;
тем временем долговязый стоял на мостовой и смотрел, не покажется ли свет в
окнах.
Никто не подошел к двери; во всем доме было тихо и темно по-прежнему.
- Боже мой! - сказала миссис Даулер. - Постучите еще раз, будьте так
добры!
- А колокольчика здесь нет, сударыня? - спросил низкорослый носильщик.
- Есть, - вмешался мальчишка с факелом. - Я все время его дергаю.
- Это только ручка, - отозвалась миссис Даулер. Проволока оборвана.
- Жаль, что не головы слуг! - проворчал долговязый.
- Я попрошу вас постучать снова, будьте так добры! - сказала миссис
Даулер с величайшей вежливостью.
Низкорослый постучал еще несколько раз, не добившись никаких
результатов. Затем долговязый, потеряв терпение, сменил его и начал без
устали колотить двойными ударами, словно сошедший с ума почтальон.
В это время мистеру Уинклю снилось, будто он находится в клубе, и так
как члены его громко пререкаются, то председатель должен все время стучать
молоточком, чтобы поддерживать порядок; затем у него мелькнула туманная
мысль об аукционе, на котором никто не предлагает цен, и аукционер сам все
скупает; и, наконец, он начал допускать возможность, что кто-то стучится в
парадную дверь. Впрочем, дабы убедиться в этом, он спокойно пролежал в
постели минут десять и прислушивался; насчитав тридцать два или тридцать три
удара, он остался вполне удовлетворен чуткостью своего сна и поздравил себя
с такой бдительностью.
Тук, тук-тук, тук-тук, тук-ту-ту, ту-ту-ту, ту-ту-тук! - продолжал
стучать молоток.
Мистер Уинкль вскочил с постели, недоумевая, что бы это могло быть, и,
поспешно надев чулки и туфли, завернулся в халат, зажег свечу от ночника,
горевшего в камине, и побежал вниз.
- Наконец-то кто-то идет, сударыня, - сообщил низкорослый носильщик.
- Хотел бы я идти за ним с шилом, - проворчал долговязый.
- Кто там? - крикнул мистер Уинкль, снимая дверную цепочку.
- Нечего задавать вопросы, чугунная башка! - с великим презрением
отозвался долговязый, вполне уверенный в том, что говорит с лакеем. -Открой!
- Ну-ка, поживее, соня! - поощрительно добавил второй.
Мистер Уинкль спросонья машинально исполнил приказание, приоткрыл дверь
и выглянул. Первое, что он увидел, был красный огонь факела. Испуганный
внезапной мыслью, что в доме пожар, он широко распахнул дверь и, держа свечу
над головой, стал напряженно всматриваться, не совсем уверенный в том, видит
он портшез или пожарную машину. В этот момент налетел неистовый порыв ветра;
свечу задуло; мистер Уинкль почувствовал, что его с непреодолимой силой
вытолкнуло на ступеньки подъезда, и вслед за ним захлопнулась с
оглушительным треском дверь.
- Ну-с, молодой человек, наделали вы дел! - сказал низкорослый
носильщик.
Мистер Уинкль, увидав лицо леди в окне портшеза, поспешно повернулся, и
изо всех сил стал стучать молотком, в отчаянии взывая к носильщику, чтобы
тот унес портшез.
- Унесите его, унесите его! - кричал мистер Уинкль: - Вот кто-то
выходит из соседнего дома! Посадите меня в портшез! Спрячьте меня...
