Сэмюела Уэллера, а три остались охранять мисс Томкинс, трех воспитательниц и
тридцать воспитанниц. А мистер Пиквик уселся в чулане, под сенью сумочек, и
ждал возвращения посланных, вооружившись всем благоразумием и мужеством.
какие только мог призвать на помощь.
Прошло полтора часа, прежде чем они вернулись, а когда, наконец,
пришли, мистер Пиквик услышал, кроме голоса мистера Сэмюела Уэллера, еще два
голоса, чьи интонации показались ему знакомыми, но кому принадлежали они, он
ни за какие блага не мог припомнить.
Последовал очень краткий разговор. Дверцу отперли. Мистер Пиквик вышел
из чулана и очутился перед всем населением Вестгет-Хауса, перед мистером
Сэмюелом Уэллером и... старым Уордлем, а также его будущим зятем, мистером
Трандлем!
- Дорогой мой друг! - воскликнул мистер Пиквик, бросаясь вперед и
хватая мистера Уордля за руку. - Дорогой мой друг, умоляю вас, ради самого
неба, объясните этой леди печальное и ужасное положение, в какое я
поставлен. Вы, вероятно, знаете уже обо всем от моего слуги, скажите им,
дорогой мой, что я во всяком случае не грабитель и не сумасшедший!
- Я это сказал, дорогой мой друг... я это уже сказал, - ответил мистер
Уордль, пожимая правую руку своему другу, в то время как мистер Трандль
пожимал левую.
- А если кто-нибудь скажет или сказал, что это не так, - вмешался
мистер Уэллер, выступая вперед, - тот говорит неправду, которая на правду
нисколько не похожа, а наоборот, совсем не похожа. А сколько бы ни было
здесь молодцов, которые так говорят, я буду счастлив доказать, что они
ошибаются, - в этой самой комнате, если эти почтенные леди будут так добры
удалиться и подавать их сюда по одному.
Сделав с большой непринужденностью этот вызов, мистер Уэллер
выразительно ударил кулаком по раскрытой ладони и дружески подмигнул мисс
Томкинс, которая пришла в неописуемый ужас, услышав предположение, будто в
границах Вестгет-Хауса, пансиона для юных леди, могут находиться какие-то
молодцы.
Объяснение мистера Пиквика с мисс Томкинс, так как оно частично уже
имело место, закончилось быстро. Но ни по пути в гостиницу, куда он
направился в сопровождении своих друзей, ни позже, когда мистер Пиквик сидел
за ужином перед пылающим камином, в котором он больше всего нуждался, нельзя
было вытянуть из него ни единого слова. Он казался ошеломленным и
озадаченным. Один-единственный раз он повернулся к мистеру Уордлю и спросил:
- Как вы сюда попали?
- Мы с Трандлем приехали сюда, чтобы хорошенько поохотиться первого
числа, - отвечал Уордль. - Мы прибыли ночью и с изумлением узнали от вашего
слуги, что и вы находитесь здесь. Но я рад вас видеть, - добавил старик,
хлопнув его по спине. - Я рад вас видеть. У нас будет веселая охота первого
числа, и Уинклю мы дадим еще один шанс, - верно, старина?
Мистер Пиквик не дал никакого ответа; он даже не осведомился о своих
друзьях в Дингли Делле и вскоре после этого отправился спать,
распорядившись, чтобы Сэм пришел спять нагар со свечи, когда он позвонят.
Спустя некоторое время раздался звонок, и мистер Уэллер явился,
- Сэм! - сказал мистер Пиквик, выглядывая из-под одеяла.
- Сэр? - сказал мистер Уэллер.
Мистер Пиквик некоторое время молчал; мистер Уэллер снял нагар со
свечи.
- Сэм! - повторил мистер Пиквик, словно делая над собой отчаянное
усилие.
- Сэр? - повторил мистер Уэллер.
- Где этот Троттер?
- Джоб, сэр?
- Да.
- Уехал, сэр.
- Со своим хозяином, надо думать?
- Друг, или хозяин, или кто бы он ни был, а они уехали вместе, ответил
мистер Уэллер. - Ну и парочка, сэр!
- Джингль, мне кажется, догадался о моем намерении и подбил парня
рассказать эту историю, - задыхаясь, выговорил мистер Пиквик.
- Так оно и есть, сэр, - ответил мистер Уэллер.
- Конечно, все было ложью?
- Все, сэр! - ответил мистер Уэллер. - Регулярное надувательство, сэр,
ловкая проделка.
- Не думаю, что он так легко ускользнет от нас и следующий раз, Сэм,
сказал мистер Пиквик.
- Не думаю, сэр.
- Когда бы я ни встретил опять этого Джнягля, - сказал мистер Пиквик,
приподнимаясь в постели и нанося жестокий удар подушке, - я с ним лично
расправлюсь и предам все дело огласке, чего он вполне заслуживает. Я сделаю
это, или мое имя - не Пиквик!
- А попадись он только мне в руки, этот тихоня с черными волосами,
сказал Сэм, - если я не выкачаю у него из глаз тут же на месте воды, без
всякого обмана, мое имя - не Уэллер! Спокойной ночи, сэр!
ГЛАВА XVII,
показывающая, что приступ ревматизма
в некоторых случаях действует возбудительно
на творческий ум
Хотя по своему телосложению мистер Пиквик в состоянии был вынести
весьма значительное напряжение и утомление, однако он не устоял перед
сочетанием напастей, которым подвергся в достопамятную ночь, описанную в
предыдущей главе. Процесс ночного купанья на воздухе и обсыханья в чулане
столь же опасен, сколь и своеобразен. Приступ ревматизма приковал мистера
Пиквика к постели.
Но хотя телесные силы великого человека, таким образом, подвергались
немалому испытанию, духовная его энергия сохраняла изначальную спою
свежесть. Состояние его духа было напряженное, бодрость вновь была обретена.
Даже раздражение, вызванное недавним приключением, покинуло его, и он без
гнева и без смущения мог присоединиться к веселому смеху, каким разражался
мистер Уордль при малейшем намеке на это приключение. Но мало этого. В
течение двух дней, что мистер Пиквик был прикован к постели. Сэм был его
несменяемой сиделкой. В первый день он старался забавлять хозяина анекдотами
и беседой; на второй день мистер Пиквик потребовал ящик с письменными
принадлежностями, перо и чернила и был очень занят в течение целого дня. На
третий день, когда он уже мог сидеть у себя в спальне, он отправил своего
слугу к мистеру Уордлю и мистеру Трандлю с приказанием передать им, что они
окажут ему большое одолжение, если согласятся распить у него вечером бутылку
вина. Приглашение было принято с большой охотой; и когда они сидели за
стаканами вина, мистер Пиквик, не раз заливаясь румянцем, предложил их
вниманию следующую маленькую повесть, которая являла собой обработанную им
во время болезни запись безыскусственного рассказа мистера Уэллера.
"ПРИХОДСКИЙ КЛЕРК"
Повесть об истинной любви
"В очень маленьком провинциальном городке, на значительном расстоянии
от Лондона, жил некогда маленький человек по имени Натэниел Пипкин, который
был приходским клерком в маленьком городке и жил в маленьком доме па
маленькой Хай-стрит, в десяти минутах ходьбы от маленькой церкви, и которого
можно было застать ежедневно от девяти до четырех внедряющих свой маленький
запас знаний в маленьких мальчиков. Натэниел Пипкин был кротким, безобидным,
добродушным созданием со вздернутым носом и кривыми ногами, слегка косившим
и прихрамывавшим; он делил свое время между церковью и своей школой,
искрение веря, что никогда не существовало на лице земли такого умного
человека, как приходский священник, такого внушительного помещения, как
ризница, или такого упорядоченного учебного заведения, как его собственное.
Только один-единственный раз в жизни Натэниел Пипкин видел епископа
настоящего епископа, у которого были батистовые рукавчики, а на голове
парик. Он видел, как тот ходил, и он слышал, как тот говорил на конфирмации,
и когда во время этой величественной церемонии вышеупомянутый епископ
положил руку ему па голову, Натэниел Пипкин был столь преисполнен почтения и
благоговейного ужаса, что тут же упал в обморок и был вынесен из церкви
сторожем.
Это было великое событие, ошеломляющее событие в жизни Натэниела
Пипкина, и оно было единственным, какое замутило тихий поток его спокойного
существования, покуда в один прекрасный день он не отвел в рассеянности
глаза от доски, на которой писал головоломную задачу на правило сложения для
провинившегося шалуна, и его взгляд внезапно не остановился на румяном лицо
Мерайи Лобс, единственной дочери старого Лобса, важного шорника, жившего по
другую сторону улицы.
Глаза мистера Пипкина останавливались на хорошеньком личике Мерайи Лобс
много раз, когда он встречал ей в церкви или где-нибудь в других местах; но
глаза Мерайи Лобс никогда не были такими блестящими, щеки Мерайи Лобс
никогда не были такими румяными, как в этот именно день. Не удивительно, что
Натэниел Пипкин не мог отвести глаз от лица мисс Лобс; не удивительно, что
мисс Лобс, поймав на себе пристальный взгляд молодого человека, отвернулась
от окна, из которого выглядывала, закрыла его и спустила штору; не
удивительно, что Натэниел Пипкин немедленно вслед за этим набросился на
юного шалуна, который раньше провинился, и отшлепал и отколотил его со всей
возможной добросовестностью. Все это было очень естественно, и удивляться
тут совершенно нечему.
Однако есть чему удивиться, если человек такого робкого нрава и
нервического темперамента, как мистер Натэниел Пипкин, а главное - человек с
такими ничтожными доходами, осмеливался, начиная с этого дня, домогаться
руки и сердца единственной дочери вспыльчивого старого Лобса - старого
Лобса, важного шорника, который мог бы купить целую деревню одним росчерком
пера и даже не заметить издержек, старого Лобса, который, как было хорошо
известно, имел уйму денег, помещенных в банке ближайшего базарного городка,
старого Лобса, у которого, по слухам, были несметные и неистощимые
сокровища, накопленные в маленьком железном сейфе с большой замочной
скважиной, находившемся над каминной полкой в задней комнате, старого Лобса,
который, как было хорошо известно, украшал в праздничные дни свой обеденный
стол чайником, молочником и сахарницей из чистого серебра, каковые - он
похвалялся в гордыне сердца своего - должны были стать собственностью его
дочери, когда та найдет себе мужа по вкусу. Я повторяю, - ибо это вызывает
глубокое изумление и крайнее недоумение, - что Натэниел Пипкин имел дерзость
скосить глаза в ту сторону. Но, как известно, любовь слепа, известно также,
что Натэниел Пипкин слегка косил, и, быть может, именно эти два
обстоятельства взятые вместе помешали ему увидеть все дело в настоящем
свете.
Если бы у старого Лобса было хотя бы самое отдаленное или туманное
представление о чувствах Натэниела Пипкина, он бы попросту сровнял школу с
землей, или стер учителя с лица земли, или совершил какой-нибудь другой
оскорбительный и чудовищный поступок, в равной мере жестокий и неистовый,
ибо он был ужасным стариком, этот Лобс, когда задевали его гордость или в
нем вскипала кровь. А ругался он! Такие вереницы проклятий катились иной раз
с грохотом через улицу, когда он обличал леность своего костлявого
подмастерья на тонких ногах, что Натэниела Пипкина с ног до головы
охватывала от ужаса дрожь и волосы на головах его учеников вставали дыбом от
страха.
Ну, так вот, день за днем, когда кончались занятия в школе и ученики
расходились, Натэниел Пипкин садился у окна на улицу и, делая вид, будто
читает книгу, бросал косые взгляды через улицу в надежде увидеть блестящие
глазки Мерайи Лобс; и не просидел он таким образом и двух-трех дней, как в
верхнем окне появились блестящие глазки, тоже прикованные, по-видимому, к
книге. Это было восхитительно и радовало сердце Натэниела Пипкина. Ради
этого стоило просиживать здесь часами и смотреть на хорошенькое личико,
