непрестанным беспокойством о сохранении и повышении её уровня, без
каких-либо мечтаний, кроме мечты об успехе, престиже или гораздо чаще о
распоряжении избыточным богатством.
Хобарт освоил сократово искусство довольствоваться в жизни немногим и,
найдя это немногое, оставлять ум для мечтаний и размышлений.
В одном отношении он даже улучшил структуру Сократа. Как и Сократ он
довольствовался одной и той же одеждой зимой и летом. Как и Сократ мог
питаться такой пищей, которой никакой хозяин не позволит себе кормить
рабов, если не хочет, чтобы они у него разбежались. Но в отличие от
Сократа у него не было Ксантиппы, которая жаловалась бы на кислую еду или
вопила по поводу штопки одежды, которую не стала бы носить даже рабыня.
Хобарт нередко испытывал уколы купидоновых стрел, но эти раны уже
затянулись. Теперь же в почтенном возрасте тридцати лет его сердце было
запаковано в семь слоёв воловьей шкуры. В его любимой песне был такой
припев:
Нет у меня жены, тревожащей мне жизнь, Нет любимой, которая может
оказаться неверной, И весь день напролёт С весельеми песней Я гребу на
своём каноэ.
Хобарт был сыном врача, который очень серьёзно относился к клятве
Гиппократа.
Дело было в середине семидесятых годов, и в этой сфере деятельности
подрастала новая поросль богатых людей. Доктора новой формации
надрывались, устраивая прекрасные кабинеты, снимая отличные дома, покупая
коляски и упряжки дорогих лошадей с заплетёнными хвостами. Если им
удавалосьобзавестисьбогатойклиентурой,торасходы оправдывались, и у них
было всё в порядке. Но для отца Хобарта больной был больным, независимо от
того, в состоянии ли он заплатить или нет. Он ухаживал за ними и при
тогдашних скудных ресурсах. Если у пациента было воспаление кишечника, то
ему суждено было умереть. А д-р Элберн давал ему обезболивающее, чтобы тот
меньше страдал. Если женщины боролись и боролись, чтобы принести жизнь в
этот мир, но ничего не получалось, то ребёнка можно было вырезать из
чрева, и он будет жить, но при этом придётся умереть матери. На такие
операции д-р Элберн шёл как на казнь, но он всё-таки делал их. Медицинская
практика была ужасной. Но доктор был верен Гиппократу, и хорошие доктора,
такие как отец Хобарта, выполняли свой долг. Но с одним аспектом своей
работы он справлялся неважно. Он терпеть не мог предъявлять счета. У него
их был полный ящик, и когда его добрая жена, мать Хобарта, говорила: "Мука
кончилась, сахар - весь, кофе нет, ветчина и бекон все вышли, в доме
ничего не осталось, кроме овсяной крупы", - д-р Элберн хватал пачку счетов
и говорил сыну: " Хобарт, разошли, эти счета. Но сообщи им, что, если уж
им очень туго, то пусть отдадут только часть из того, что должны".
Хобарт любил и даже обожал отца и мать, которая относилась к нужде
спокойно.
"Non paribus passis", - не всё равными шагами, - как говаривал
Вергилий. Ведь ей надо было думать о будущем сына. И доктор неохотно брал
из верхнего ящика пачку счетов и рассылал их. На большинство он не получал
ответа. Но некоторые хотя бы частично откликались, и этих денег хватило,
чтобы послать Хобарта в колледж.
Это был небольшой колледж, преподаватели которого обучались во времена
благородной нужды, ещё до гражданской войны. Хобарту больше всего нравился
профессор латыни и греческого. Родившись ещё в 1799 , он получил
образование в колледже Уильяма и Мэри до 1820-х годов.. Для него латынь и
греческий были религией и страстью, охватившей его на всю жизнь. Когда
Хобарт познакомился с ним, это был милый старичок семидесяти шести лет.
Следовать с ним за Вергилием в потусторонний мир, плыть с Одиссеем по
синему хмельному морю, идти с Ксенофонтом по иссушенным диким равнинам
Месопотамии для Хобарта было наслаждением.
Профессор свободно принимал студентов у себя дома. Это был самый
маленький домик во всём городе, в нём была крохотная гостиная, а дрова для
печки доставали бывшие ученики, так как на дрова у профессора никогда не
хватало средств. И вот там-то он читал Горация своим студентам, временами
прерываясь и предупреждая учеников о сниженном уровне морали у Горация и
Катулла. Однако он любил латынь, с моралью или без неё, и передавал свою
любовь без особо серьёзных оговорок.
Его добрая жена не вынесла такой скудной жизни и умерла. Но осталась
дочь лет сорока, которая готовила профессору на завтрак тосты и яичницу.
Она была очень милой и первой открыла грудь Хобарта для любви, простой
страстной любви. Но она была слишком стара.
Иногда на таких встречах профессор откладывал в сторону Вергилия и
Феокрита и комментировал современную жизнь. В те времена местные газеты
много писали о Боссе Твиде. А профессор комментировал:
Quid non mortalia pectoria cogis Auri sacra fames?
(О, на что только ты не толкаешь Алчные души людей, проклятая золота
жажда?)
А затем продолжал: "Как говорит Гораций: "Пусть пшеничные поля Алжира
дадут тебе горы зерна, в пузе твоём его не уместится больше, чем в моём".
Хобарт Элберн закончил колледж с отличием. Его старый милый профессор
заявил, что Хобарт - лучший из латинистов, когда-либо заканчивавших
колледж, и настоятельно рекомендовал назначить его преподавателем. Совет
милостиво избрал его и положил ему такое жалованье, на которое он мог
снять хорошую комнату, питаться в приличном пансионе, и у него ещё
оставались деньги на прачечную и костюм. Ужимая свои расходы, Хобарт ещё
умудрялся расходовать двадцать долларов на книги.
Хобарт вступал в карьеру с нуждой. Однако это не оттолкнуло его. Все
преподаватели, врачи и даже юристы жили очень скромно все три первые
четверти века. Они гордились своим скромным достатком - костюмы надо было
носить пять лет, платья их жён и дочерей переделывались по нескольку раз,
дешёвое мясо ели в меру, пережаривая его по нескольку раз. Нужда была
ценой, которую эти люди платили за жизнь в лучшем обществе. Все это
признавали и уважали их за это.
Но теперь была середина семидесятых годов, и мир стал меняться. Деньги
стали обладать собственной ценностью в качестве реальной пробы
достоинства. Кучи денег, надо было только руку протянуть. Деньги можно
было заработать честно и не очень, они афишировались богатыми постройками,
модной одеждой, дворецкими и горничными, дорогой едой и винами. Самый
тупой однокашник Хобарта ездил в блестящей коляске, запружённой
норовистыми рысаками, хвосты которых были заплетены.
Аскетизм уже вышел из моды, и Хобарт знал об этом. А что не выходило из
моды - так это образование. Forma mentis aeterna - ум в его истинном виде
вечен.
Конечно же, зарплата у него будет расти. В контракте у него в
действительности были предусмотрены ежегодные надбавки. Но стоимость
жизни, даже аскетической, росла быстрей.
Он очень много читал по латыни и гречески. Как различны были по духу
эти языки!
Римляне усердно изучали греческий, и всё же не понимали его до конца.
Тонкий ум Лукреция не мог полностью понять греческих мастеров, не могла
его постигнуть неутомимая учёность Цицерона. Может быть, различный
характер этих языков приводил к таким различиям в образе мышления? А может
коллективный разум и язык развиваются вместе? Хобарт строил планы изучения
этого явления по многим языкам, по нескольким историческим периодам. Ради
этого стоило жить аскетически.
Хобарту было двадцать три года, и он сильно любил дочь юриста, который
мчался как комета по орбите прочь от аскетизма. К счастью, Хобарт сохранил
своё чувство глубоко в сердце, так как не смел пригласить эту прекрасную
девушку разделить с ним скромные крохи аскетизма. Сократ сумел жениться
так, что жена разделила с ним бедность. Но гречанки выходили замуж раз и
навсегда и ждали от жизни только худшего.
Холостячество - совершенно ясно - было ценой образованности. Хобарт был
готов уплатить её. И всё же в двадцать три года мечты о доме с милой женой
и детишками преследуют молодых людей с хорошим здоровьем, а Хобарт был
здоров как бык.
Конечно, на чистую науку не проживёшь, даже весьма аскетически. Но на
жизнь можно было заработать преподаванием, и Хобарт с радостью жаждал
учить молодые умы, которые блистали бы духом открытия. Он помнил
счастливую улыбку на лице старого профессора, когда студент, отвечая урок,
проявлял настоящую страсть к поэзии, которой хотел овладеть. Хобарту
пришлось вести курс Вергилия и Горация.
Он считал, что ему повезло, когда удалось отделаться от Цезаря и
Цицерона.
Но в умах студентов произошла перемена. Им нужно было получить зачёт и
сдать экзамен, чтобы получить диплом, который обеспечит им приличную
работу. Не то, чтобы латынь имела какое-либо отношение к бизнесу, но
работодатели вспоминали прежние времена и готовы были закрыть глаза на
первоначальную некомпетентность выпускника колледжа.
Если Хобарт отвлекался от упражнений и отмечал чрезвычайно зримое
впечатление от сравнений Вергилия или же величайшее мастерство Горация,
когда тот умудрялся втиснуть латынь в рамки греческой лирической поэзии,
лица его учеников становились безучастными. Эти пассажи не имели отношения
к сдаче итоговых экзаменов.
По вечерам в субботу он принимал студентов у себя дома. Некоторые
приходили всегда, главным образом те, у кого с успеваемостью было неважно.
Один из его лучших учеников, который никогда не приходил на эти встречи,
однажды злорадно сообщил ему, что в классе бытует поговорка: "Лучше уж
сдать предмет, ублажая преподавателя, чем корпя ночами".
Может быть, неспособность пробудить интерес студентов к латинской
поэзии вызвана его неопытностью как преподавателя? Он проделал тщательный
анализ своей методики и составил планы её улучшения на следующий год. Но в
успеваемости студентов не произошло существенных изменений.
В конце второго года Хобарт подал заявление об отставке. Председатель
совета сделал вид, что огорчён, но Хобарт знал, что тот уже присмотрел
себе нового выпускника из Гарварда. Образование, полученное в Гарварде,
звучало бы лучше для попечительского совета, чем домашний продукт. Хобарт
расстался с председателем с удивительно трогательным неискренним
сожалением.
Почему вдруг Хобарт кинулся в Калифорнию, он и сам толком объяснить не
мог. Он никого там не знал, даже никого из тех, кто там бывал. И вот в
один прекрасный прохладный день в июне он оказался в Сан-Франциско.
Однажды, когда Хобарт шёл по улице, у него вдруг сердце забилось чаще. В
торопливой походке людей на тротуарах, в их задорных выражениях, в высоких
тонах их речи было нечто такое, что вселяло в него уверенность в светлое
будущее, независимо от того, какого цвета было ускользающее настоящее. Он
взял газету и просмотрел страницы с объявлениями о найме на работу.
Секретарь - 50 долларов в неделю, продавец - 75, бухгалтер - 100. Ясно,
что Калифорния всё ещё была золотым штатом.
Ему нужно было найти работу, а какая у него специальность? Да никакой.
Тогда попробуем любую. Как-то он проходил мимо магазина готового платья.
Там висело объявление: "Требуется продавец". Он зашёл. В глубине комнаты
за столом сидел полный пожилой мужчина. Хобарт смело направился к нему.
- Прошу прощения, сэр, вы, случаем, не хозяин?
- Да, я здесь босс.
- У вас тут объявление "требуется продавец". Я прошу взять меня.
Босс критически осмотрел его. - А у вас есть какой-либо опыт в торговле?
- Никакого.
- А чем вы занимались раньше?
- Преподавал в колледже латынь.
- А почему вы думаете, что сможете продавать одежду?
- Откуда мне знать, что не могу, коль не пробовал? Я отношу сомнения в
свою пользу, хотя вы, конечно, думаете иначе.
- И у вас хватает смелости обращаться к занятому человеку вовсе ни с
чем?
- Да, я до сих пор ещё никуда не обращался по этому поводу. Я знаю, что
меня отфутболят первые девять раз, но я получу своё на десятый. Вот я и
пришёл к вам первому, чтобы посмотреть, как это делается.
- Я бы уважил тебя, но у меня болят ноги. Ты ведь приехал с востока,
это видно по твоему говору.
