приходилось прыгать на месте и хлопать себя по бокам, чтобы не застывала
кровь.
Ночь за ночью после полнолуния. Дерево за деревом обходил он. Ничего,
ничего - но что это там такое на толстом суку в пятидесяти футах над
головой Пита? Хвост индюка! Птица сидела близко к стволу, а голова у неё
без сомнения спрятана под крылом. Несчастный! Стрелять вверх бесполезно,
вся дробь уйдёт в ствол. В ста футах от дерева Пит начал различать птицу,
ещё через сто футов все контуры её тела ясно обозначились. Но мог ли Пит
правильно прицелиться в неверном свете заходящей луны? Лучше подождать. И
тем временем согреть пальцы во рту. Они от холода скрючились так, что
трудно как следует прицелиться.
С геологической медлительностью приближался рассвет. Индюк встрепенулся
на ветке и вполголоса что-то пробормотал. "Куда же, - вероятно спрашивал
он себя, - подевались индюшки?" Он поднялся выше, и из отдалённого края
леса раздалось его мощное токованье.
- На этот раз меня не обманешь, - сказал Пит. Для верного прицела было
недостаточно светло, но он нажал курок. Птица с шумом упала на землю. Пит
бросил ружьё и кинулся к добыче, как будто она могла ещё куда-то деться.
Дикие утки не нагуливают жиру, так как они слишком много летают. Если бы
этого индюка откармливали в птичнике, он весил бы фунтов сорок.
Индюк! Он добыл его! Невероятно! Он схватил и прижал его к груди, как
любимое существо. Кровь ещё текла, он чувствовал, как она проникает ему
сквозь одежду.
Ну так что же? Он победил!
До того места, где Пит оставил лошадь и телегу, было больше мили. Индюк
становился всё тяжелее и тяжелее, пока он ковылял по кустарнику. И вот,
наконец, он взобрался на рессорное сиденье повозки и отправился домой. Всё
ещё было темно, и он слишком устал, чтобы следовать всем изгибам дороги,
но лошадь знала дорогу. Три мили, и вот он у своих ворот. Расседлал лошадь
и отпустил её, чтобы та сама отправилась в стойло. Вытащил индюка из
повозки и вошёл в дом.
- Трина, вот индюк. Кофе.
У Трины на плите уже стоял кофейник со свежим кофе. Она налила ему
чашку кофе, добавила сливок и поставила чашку перед ним. Он залпом выпил
кофе, запрокинул голову назад и тут же уснул. Он не спал уже три ночи, а
днём ему удавалось поспать только урывками. Трина положила ему под голову
подушку и занялась своей работой.
Через пару часов он внезапно проснулся с чувством, что что-то упустил.
Да, конечно, сообщить остальным охотникам, что можно больше не ходить на
охоту.
Индюка добыл он. С трудом он поднялся на ноги.
- Кофе, Трина.
Она принесла ему ещё одну чашку. - Завтракать будешь?
- Нет, надо сходить сказать им, чтобы не ходили охотиться на индюка
сегодня.
Трина сурово посмотрела на большое кровавое пятно на куртке мужа, но
ничего не сказала. Ей не пристало предлагать что-либо своему господину и
хозяину.
Пит оседлал коня и во весь опор голову понёсся к хижине Джесси
Хартхорна, самому старому из первопроходцев и, в некотором роде, вожаку.
Джесси уже встал и пил первую чашку кофе.
- Тот индюк, Джесси, я достал его.
- Достал? Прекрасно. Я было собирался сегодня за ним опять. Теперь
можно сидеть дома. К тому же вроде бы вот-вот пойдёт снег.
- Он очень большой. Хитрый. Но я висел на нём десять дней. Мы всё это
потом отпразднуем. Придёшь?
- Обязательно.
Пит ездил от дома к дому всё утро. Та же самая история повторялась
везде, те же дружеские поздравления, то же согласие приехать на пир. Пит
отправился домой, сожрал обед, завалился в постель и проспал десять часов.
Одно обстоятельство озадачивало приглашённых на праздник.
Как мог Пит устроить пир на двадцать пять человек в своей крошечной
избушке из двух комнаток по двенадцать квадратных футов каждая? Летом
можно было бы устроить стол под деревьями. Но сейчас ведь был конец ноября.
Однако они не учли изобретательности и энергичности Пита, рука которого
уже почти касалась короны блестящей общественной карьеры. На лесопилке в
четырёх милях от дома можно было получить практически за бесценок столько
горбылей, округлых внешних плах от брёвен, сколько захочешь. Все они были
одинаковой длины, двенадцати футов, и некоторые из них тяжеленные, как
брёвна. Пит возил их домой воз за возом. Самые тяжёлые из них он закопал
на два фута в землю в качестве столбов по периметру параллелограмма
размером сорок футов на десять. Он приколотил подходящие горбыли как
раскосины к этим столбам и накрыл всю эту постройку плахами. Такая крыша
не устояла бы против дождя, но от снега-то уж годилась. Он приколотил
чистую обшивку из горбылей, из горбылей же настелил пол, из них же
сколотил стол и скамейки, а также кухонный столик для провизии.
Притащил из дома большую жестяную печку-плиту и установил её в одном из
углов, где уже было навалено сухих дров на неделю вперёд.
И пока Пит строил свой пиршественный дом, Трина с утра до вечера
готовила пищу для праздника. К утру великого дня всё было готово: большие
пироги с начинкой из изюма, огромные бадьи, наполненные дикими сливами,
которые она вычистила и сварила из них компот, большая бадья с зеленью,
только что с грядки - единственная зелень, которая осталась после
ноябрьских морозов, какой-то особенный сорт капусты, неизвестный в
Америке. Очень живописными были буханки свежеиспечёного хлеба в два раза
выше тех, что были известны первопроходцам.
Трина знала стародавний секрет приготовления дрожжей, которые и дали
такой результат. Женщины в округе поговаривали, что она подмешивает в
дрожжи толчёной селитры, что они считали опасным. Если она и делала это,
то дрожжи, наверное, съедали её, так как в пышном хлебе не привкуса её не
было.
Гости собрались дружно и толпились в уютно натопленной комнате,
восхищались плотницким искусством Пита, а уж от стола они были просто в
восторге. "И где только эта женщина нашла столько скатертей, чтобы накрыть
такой длинный стол, откуда у неё столько материи, что её хватило на
набитые сенном подушки на скамейках?" Они разглядывали буханки хлеба,
пироги, невероятное изобилие слив и удивительно зелёную капусту. А от чего
ещё больше у них текли слюнки, так это от запаха жареной индейки.
Пит толкался в этой компании, сияя от законной гордости.
Он пригласил их взять стаканы и обходил гостей с большим кувшином,
разливая золотистую жидкость, которую он называл чем-то вроде мюда. Она
была просто великолепна. Их не огорчила изрядная крепость напитка, которую
обволакивала ароматическая жидкость.
Это, объяснил Пит, напиток богов из Валгаллы. Трина приготовила его из
мёда, разбавленного по его мнению четырьмя частями воды с толчёными
дрожжевыми корками. Кувшин ставили за печку, чтобы он грелся и бродил. Он
всё ещё бродил немного до сих пор. Когда гость подносил стакан к губам, к
ним поднимались золотистые пузырьки. Вошла Трина, с трудом неся на большом
деревянном подносе индюшатину. Поднос этот Пит вырезал именно для этого
случая из большой дубовой плахи. Она поставила его во главе стола. Пит
пригласил гостей рассаживаться, сел сам и начал рассматривать нож для
разделки. Его надо было немного подправить. Он несколько раз прошёлся
ножом по точильному камню. Трина с опущенной головой стояла в конце стола.
Нож был очень острым и нарезал ломоть за ломтем с такой лёгкостью, как
будто бы это был нежнейший цыплёнок. Пит отрезал кусок от шеи и плеча.
Оттуда высыпалась горсть зерна. Зоб! " Боже мой, она зажарила птицу
целиком," - подумал Пит. Он чуть не упал в обморок. Его охватил безумный
гнев.
- Трина! - заорал он. - Потроха!
Трина побежала к дверям и понеслась к дровяному сараю.
Пит схватил палку, которой помешивал огонь, и убежал вслед за ней. По
мере того, как погоня продолжалась, раздавались визг и вопли.
- Черт подери! - воскликнул Джесси. - Ну и что тут такого. Когда я в
первый раз разделывал птицу, то вынул пищевод и аорту, но и понятия не
имел, что вместе с ними надо удалить и зоб. Пришлось сортировать, но ведь
то же самое произошло и с моей женой.
- И с моей, - сказал кто-то из гостей.
- И с моей, - подхватил другой.
- Бедная женщина, это у неё первая индюшка.
- Послушайте, мужики, - сказал Джесси. - Нельзя нам тут обедать без
хозяина. Он считает себя опозоренным и к столу уж не вернётся. Она же,
бедняжка, вся побитая, завалится рыдать на кровать. Я сейчас ещё хлебну
этого напитка, который Пит называет пойлом, и убираюсь отсюда ко всем
чертям.
- И я.
- Я тоже.
Все так и договорились. Допили медовуху и разъехались по домам.
А что же стало с Триной? Любопытство так и раздирало Джесси. Через день
он поехал к Питу за поперечной пилой, которая ему вовсе не была нужна.
Подъезжая к дому Пита он услышал чистый и громкий голос поющей женщины.
Тра-ля-ля, тра-ля-ля.
(В лесу гуляли две девицы)
Первопроходцы не имели обыкновения стучать в двери и дожидаться
приглашения войти. Они чувствовали себя одной семьёй, и им нечего было
скрывать друг от друга. Джесси просто открыл дверь и вошёл.
Трина стирала бельё. Рукава у неё были закатаны до плеч.
Ух ты, какие сильные белые руки! Мускулы, игравшие под почти прозрачной
кожей, блестевшие от мыльной воды, сделали бы честь любому силачу.
- Госпожа Норски, - сказал Джесси. - Я пришёл попросить у Пита
поперечную пилу.
- Она выпрямилась. Какая высокая женщина! Джесси ещё не приходилось
видеть её в полный рост.
- Пит в амбаре, - сказала она. - Он с удовольствием одолжит вам пилу.
Джесси отправился в амбар. Пит сидел там на ворохе сена. На голове у него
была повязка, правая рука забинтована. Он встал, казалось, с трудом и
заложил левую руку за спину, как будто бы у него там болело. Джесси сразу
же сделал для себя вывод.
- У тебя был несчастный случай, Пит?
- Рубил дерево, а оно упало не так, как хотелось. Ветвями и зацепило.
- А, это леший хотел тебя задрать, но ты его обдурил.
- Да.
- Я пришёл попросить у тебя поперечную пилу.
Пит сходил к сараю с инструментом и принёс пилу, огромную страшную
железяку в семь футов длиной. С ней Джесси и уехал. Когда он отъехал
настолько, что его нельзя было услышать, у Джесси вырвался раскат хохота,
который он всё это время подавлял. Лошадь испуганно остановилась, а
длинная пила повизгивала у неё на боку.
- Ну и дурацкая же мысль, - сказал он себе, - возить пилу на лошади
верхом. Да если лошадь взбрыкнёт и скинет меня, то пила распилит меня
пополам.
Но лошадь не взбрыкнула. Джесси бросил пилу у своего дровяного сарая и
поехал к ближайшему соседу.
- Ты представляешь, она отвалтузила его, - сказал он вместо приветствия.
- Что? Кого?
- Трина. Отметелила его. Распевает теперь как жаворонок, а он сидит в
амбаре весь перебинтованный. Говорит, что на него упало дерево.
- Как это она сумела? Он хоть и жилист, но очень силён.
- Зато она не жилиста. Она стирала, и я видел её руки.
Толстые, как столбы у забора, и одни мускулы. Я себе предоставляю это
так. Он погнался за ней, а она схватила оглоблю и выбила палку у него из
рук. Рука у него вся забинтована. Затем она трахнула его по башке. На
голове у него тоже повязка. Затем она повалила его и отмутузила, как
хотела.
- Ну и поделом ему.
- Пойду расскажу ребятам.
На следующий день Трина носила дрова. Посмотрела на поленницу. На обогрев
праздничного дома ушло много дров. Теперь их не хватит до весны. В это
время Пит обычно валил деревья, чтобы запастись на зиму, а теперь он
ничего не делал, а только болтался около амбара, кутаясь в своё пальто.
Трина взяла топор и пошла к дровянику. Пит, увидев её, пожал плечами.
Но услышав, как начал бухать топор, неравномерно и неумело, он не выдержал
и пошёл к дровяному сараю.
Трина рубила бревно. Но вместо глубокой подсечки с одной стороны, после
которой надо было делать подсечку с другой, она подрубала дерево вокруг,
как говорили первопроходцы, обгрызая его по-бобриному.
- Трина, так ты не перерубишь его.
