книгу, как весь угар моих помыслов рассеивался перед величием науки.
Текли минуты, и я чувствовал, как куда-то вдаль отступает земное и
плотское, и я вновь обретал мир, чистоту и покой перед безмятежным сия-
нием вечной истины. Пока дьявол искушал меня смутными видениями, прохо-
дившими перед моими глазами то в храме, то на улице, то в лугах, они
лишь мельком возникали в моих сновидениях, и я легко побеждал их. Увы,
если ныне я сражен, то в этом повинен бог, который, сотворив человека и
дьявола, не одарил их равной силой. Слушай. Однажды...
Тут священник остановился, и узница услышала хриплые, тяжкие вздохи,
вырывавшиеся из его груди.
Он продолжал:
- ...однажды я стоял облокотившись на подоконник в моей келье... Ка-
кую же это книгу читал я тогда? О, все это словно вихрь в моей голове! Я
читал. Окна моей кельи выходили на площадь. Вдруг слышу звуки бубна. До-
садуя, что меня потревожили в моей задумчивости, я взглянул на площадь.
То, что я увидел, видели и другие, не только я, а между тем зрелище это
было создано не для глаз человека. Там, в середине площади, - был пол-
день, солнце стояло высоко, - плясала девушка. Создание столь дивной
красоты, что бог предпочел бы ее пресвятой деве и избрал бы матерью сво-
ей, он бы пожелал быть рожденным ею, если бы она жила, когда он вопло-
тился в человека! У нее были черные блестящие глаза, в темных ее воло-
сах, когда их пронизывало солнце, загорались золотые нити. В стреми-
тельной пляске нельзя было различить ее ножек, - они мелькали, как спицы
быстро вертящегося колеса. Вокруг головы, в черных ее косах сверкали на
солнце металлические бляхи, словно звездной короной осенявшие ее лоб. Ее
синее платье, усеянное блестками, искрилось, словно пронизанная мириада-
ми золотых точек летняя ночь. Ее гибкие смуглые руки сплетались и вновь
расплетались вокруг ее стана, словно два шарфа. Линии ее тела были дивно
прекрасны! О блистающий образ, чье сияние не меркло даже в свете солнеч-
ных лучей! Девушка, то была ты! Изумленный, опьяненный, очарованный, я
дал себе волю глядеть на тебя. Я до тех пор глядел на тебя, пока внезап-
но не дрогнул от ужаса: я почувствовал себя во власти чар!
У священника прервалось дыхание, и он на мгновение умолк. Затем про-
должал:
- Уже наполовину околдованный, я пытался найти опору, чтобы удер-
жаться в своем падении. Я припомнил ковы, которые Сатана уже когда-то
строил мне. Создание, представшее очам моим, было так сверхчеловечески
прекрасно, что могло быть послано лишь небом или адом. Она не была обык-
новенной девушкой, созданной из персти земной и скудно освещенной изнут-
ри мерцающим лучом женской души. То был ангел! Но ангел мрака, сотканный
из пламени, а не из света. В ту минуту, как я это подумал, я увидел близ
тебя козу, - это бесовское животное, усмехаясь, глядело на меня. При
свете полуденного солнца ее рожки казались огненными. Тогда я понял, что
это дьявольская западня, и уже не сомневался, что ты послана адом и пос-
лана на мою погибель. Так я думал.
Тут священник взглянул в лицо узницы и холодно добавил:
- Так я думаю и теперь. А между тем чары малопомалу начинали оказы-
вать на меня действие, твоя пляска кружила мне голову; я ощущал, как та-
инственная порча проникала в меня. Все, что должно было бодрствовать,
засыпало в душе моей, и, подобно людям, замерзающим в снегах, я находил
наслаждение в том, чтобы поддаваться этой дреме. Внезапно ты запела. Что
мне оставалось делать, несчастному! Твое пение было еще пленительней
твоей пляски. Я хотел бежать. Невозможно. Я был пригвожден, я врос в
землю. Мне казалось, что мрамор плит доходит мне до колен. Пришлось ос-
таться до конца. Ноги мои оледенели, голова пылала. Наконец, быть может
сжалившись надо мной, ты перестала петь, ты исчезла. Отсвет лучезарного
видения постепенно погасал в глазах моих, и слух мой более не улавливал
отзвука волшебной музыки. Тогда, еще более недвижный и беспомощный, не-
жели статуя, сброшенная с пьедестала, я склонился на край подоконника.
Вечерний благовест пробудил меня. Я поднялся, я бежал, но - увы! -
что-то было низвергнуто во мне, чего нельзя уже было поднять; что-то
снизошло на меня, от чего нельзя было спастись бегством.
Он снова приостановился, потом продолжал:
- Да, начиная с этого дня во мне возник человек, которого я в себе не
знал. Я пытался прибегнуть ко всем моим обычным средствам: монастырю,
алтарю, работе, книгам. Безумие! О, сколь пустозвонив наука, когда ты, в
отчаянии, преисполненный страстей, ищешь у нее прибежища! Знаешь ли ты,
девушка, что вставало отныне между книгами и мной? Ты, твоя тень, образ
светозарного видения, возникшего однажды передо мной в пространстве. Но
образ этот стал уже иным, - темным, зловещим, мрачным, как черный круг,
который неотступно стоит перед глазами того неосторожного, кто прис-
тально взглянул на солнце.
Не в силах избавиться от него, преследуемый напевом твоей песни, пос-
тоянно видя на моем молитвеннике твои пляшущие ножки, постоянно ощущая
ночью во сне, как твое тело касается моего, я хотел снова увидеть тебя,
дотронуться до тебя, знать, кто ты, убедиться, соответствуешь ли ты иде-
альному образу, который запечатлелся во мне, а быть может, и затем, что-
бы суровой действительностью разбить мою грезу. Как бы то ни было, я на-
деялся, что новое впечатление развеет первое, а это первое стало для ме-
ня невыносимо. Я искал тебя. Я вновь тебя увидел. О горе! Увидев тебя
однажды, я хотел тебя видеть тысячу раз, я хотел тебя видеть всегда. И -
можно ли удержаться на этом адском склоне? - я перестал принадлежать се-
бе. Другой конец нити, которую дьявол привязал к моим крыльям, он прик-
репил к твоей ножке. Я стал скитаться и бродить по улицам, как и ты. Я
поджидал тебя в подъездах, я подстерегал тебя на углах улиц, я выслежи-
вал тебя с высоты моей башни. Каждый вечер я возвращался еще более заво-
роженный, еще более отчаявшийся, еще более околдованный, еще более обе-
зумевший!
Я знал, кем ты была, - египтянка, цыганка, гитана, зингара, - можно
ли было сомневаться в колдовстве? Слушай. Я надеялся, что судебный про-
цесс избавит меня от порчи. Когда-то ведьма околдовала Бруно Аста; он
приказал сжечь ее и исцелился. Я знал это. Я хотел испробовать это
средство. Я запретил тебе появляться на Соборной площади, надеясь, что
забуду тебя, если ты больше не придешь туда. Но ты не послушалась. Ты
вернулась. Затем мне пришла мысль похитить тебя. Однажды ночью я попы-
тался это сделать. Нас было двое. Мы уже схватили тебя, как вдруг поя-
вился этот презренный офицер. Он освободил тебя и этим положил начало
твоему несчастью, моему и своему. Наконец, не зная, что делать и как
поступить, я донес на тебя в духовный суд.
Я думал, что исцелюсь, подобно Бруно Асту. Я смутно надеялся и на то,
что приговор отдаст тебя в мои руки, что в темнице я настигну тебя, что
я буду обладать тобой, что там тебе не удастся ускользнуть от меня, что
ты уже достаточно времени владела мною, а теперь я овладею тобой. Когда
творишь зло, твори его до конца. Безумие останавливаться на полпути! В
чрезмерности греха таится исступленное счастье. Священник и колдунья мо-
гут слиться в наслажденье на охапке соломы и в темнице!
И вот я донес на тебя. Именно тогда-то я и пугал тебя при встречах.
Заговор, который я умышлял против тебя, гроза, которую я собрал над тво-
ей головой, давала о себе знать угрозами и вспышками. Однако я все еще
медлил. Мой план был ужасен, и это заставляло меня отступать.
Быть может, я отказался бы от него, быть может, моя чудовищная мысль
погибла бы в моем мозгу, не дав плода. Мне казалось, что только от меня
зависело продлить или прервать это судебное дело. Но каждая дурная мысль
настойчиво требует своего воплощения. И в том, в чем я мыслил себя все-
могущим, рок оказался сильнее меня. Увы! Этот рок овладел тобою и бросил
тебя под ужасные колеса машины, которую я коварно изготовил! Слушай. Я
подхожу к концу.
Однажды - в такой же солнечный день - мимо меня проходит человек, он
произносит твое имя и смеется, и в глазах его горит вожделение. Прокля-
тие! Я последовал за ним. Что было дальше, ты знаешь.
Он умолк.
Молодая девушка могла лишь вымолвить:
- О мой Феб!
- Не произноси этого имени! - воскликнул священник, сжав ей руку. - О
несчастные! Это имя сгубило нас всех! Или, вернее, мы все погубили друг
друга вследствие необъяснимой игры рока! Ты страдаешь, не правда ли! Те-
бе холодно, мгла слепит тебя, тебя окружают стены темницы? Но, может
быть, в глубине твоей души еще теплится свет, пусть даже то будет твоя
ребяческая любовь к этому легкомысленному человеку, который забавлялся
твоим сердцем! А я - я ношу тюрьму в себе. Зима, лед, отчаянье внутри
меня! Ночь в душе моей!
Знаешь ли ты все, что я выстрадал? Я был на суде Я сидел на скамье с
духовными судьями. Да, под одним из этих монашеских капюшонов извивался
грет ник. Когда тебя привели, я был там; когда тебя допрашивали, я был
там. О волчье логово! То было мое преступление, уготованная для меня ви-
селица; я видел, как ее очертания медленно возникали над твоей головой.
При появлении каждого свидетеля, при каждой улике, при защите я был там;
я мог бы сосчитать каждый шаг на твоем скорбном пути; я был там, когда
этот дикий зверь... О, я не предвидел пытки! Слушай. Я последовал за то-
бой в застенок. Я видел, как тебя раздели, как тебя, полуобнаженную,
хватали гнусные руки палача. Я видел твою ножку, - я б отдал царство,
чтобы запечатлеть на ней поцелуй и умереть, - я видел, как эту ножку,
которая, даже наступив на мою голову и раздавив ее, дала бы мне неизъяс-
нимое наслаждение, зажали ужасные тиски "испанского сапога", превращаю-
щего ткани живого существа в кровавое месиво. О несчастный! В то время
как я смотрел на это, я бороздил себе грудь кинжалом, спрятанным под су-
таной! При первом твоем вопле я всадил его себе в тело; при втором он
пронзил бы мне сердце! Гляди! Кажется, раны еще кровоточат.
Он распахнул сутану. Действительно, его грудь была вся истерзана,
словно когтями тигра, а на боку зияла большая, плохо затянувшаяся рана.
Узница отпрянула в ужасе.
- О девушка, сжалься надо мной! - продолжал священник. - Ты мнишь се-
бя несчастной! Увы! Ты не знаешь, что такое несчастье! О! Любить женщи-
ну! Быть священником! Быть ненавистным! Любить ее со всем неистовством,
чувствовать, что за тень ее улыбки ты отдал бы свою кровь, свою душу,
свое доброе имя, свое спасение, бессмертие, вечность, жизнь земную и
загробную; сожалеть, что ты не король, не гений, не император, не архан-
гел, не бог, чтобы повергнуть к ее стопам величайшего из рабов; денно и
нощно лелеять ее в своих грезах, в своих мыслях - и видеть, что она
влюблена в солдатский мундир! И не иметь ничего взамен, кроме скверной
священнической рясы, которая вызывает в ней лишь страх и отвращение! Из-
немогая от ревности и ярости, быть свидетелем того, как она расточает
дрянному, тупоголовому хвастуну сокровища своей любви и красоты. Видеть,
как это тело, формы которого жгут, эта грудь, такая прекрасная, эта кожа
трепещут и розовеют под поцелуями другого! О небо! Любить ее ножку, ее
ручку, ее плечи; терзаясь ночи напролет на каменном полу кельи, мучи-
тельно грезить о ее голубых жилках, о ее смуглой коже - и видеть, что
все ласки, которыми ты мечтал одарить ее, свелись к пытке, что тебе уда-
лось лишь уложить ее на кожаную постель! О, это поистине клещи, раска-
ленные на адском пламени! Как счастлив тот, кого распиливают надвое или
четвертуют! Знаешь ли ты муку, которую испытывает человек долгими ноча-
ми, когда кипит кровь, когда сердце разрывается, голова раскалывается,
зубы впиваются в руки, когда эти яростные палачи, словно на огненной ре-
