для своего стиха.
- С испанского сапога, - выговорил он наконец.
Злосчастная девушка почувствовала себя покинутой и богом и людьми;
голова ее упала на грудь, как нечто безжизненное, лишенное силы.
Палач и лекарь подошли к ней одновременно. В то же время оба помощни-
ка палача принялись рыться в своем отвратительном арсенале.
При лязге этих страшных орудий бедная девушка вздрогнула, словно
мертвая лягушка, которой коснулся гальванический ток.
- О мой Феб! - прошептала она так тихо, что ее никто не услышал. За-
тем снова стала неподвижной и безмолвной, как мраморная статуя.
Это зрелище тронуло бы любое сердце, но не сердце судьи. Казалось,
сам Сатана допрашивает несчастную грешную душу под багровым оконцем ада.
Это кроткое, чистое, хрупкое создание и было тем бедным телом, в которое
готовился вцепиться весь ужасный муравейник пил, колес и козел, - тем
существом, которым готовились овладеть грубые лапы палачей и тисков.
Жалкое просяное зернышко, отдаваемое правосудием на размол чудовищным
жерновам пытки!
Между тем мозолистые руки помощников Пьера Тортерю грубо обнажили ее
прелестную ножку, которая так часто очаровывала прохожих на перекрестках
Парижа своей ловкостью и красотой.
- Жаль, жаль! - проворчал палач, рассматривая ее изящные и мягкие ли-
нии.
Если бы здесь присутствовал архидьякон, он, несомненно, вспомнил бы о
символе: о мухе и пауке.
Вскоре несчастная сквозь туман, застилавший ей глаза, увидела, как
приблизился к ней "испанский сапог" и как ее ножка, вложенная между двух
окованных железом брусков, исчезла в страшном приборе. Ужас придал ей
сил.
- Снимите это! - запальчиво вскричала она и, выпрямившись, тряхнув
растрепанными волосами, добавила: - Пощадите!
Она рванулась, чтобы броситься к ногам прокурора, но ее ножка была
ущемлена тяжелым, взятым в железо дубовым обрубком, и она припала к этой
колодке, бессильная, как пчела, к крылу которой привязан свинец.
По знаку Шармолю, ее снова положили на постель, и две грубые руки
подвязали ее к ремню, свисавшему со свода.
- В последний раз: сознаетесь ли вы в своих преступных деяниях? -
спросил со своим невозмутимым добродушием Шармолю.
- Я невиновна.
- В таком случае, мадемуазель, как объясните вы обстоятельства, ули-
чающие вас?
- Увы, монсеньер, я не знаю!
- Итак, вы отрицаете?
- Все отрицаю!
- Приступайте! - крикнул Шармолю.
Пьера повернул рукоятку, и испанский сапог сжался, и несчастная ис-
пустила ужасный вопль, передать который не в силах человеческий язык.
- Довольно, - сказал Шармолю, обращаясь к Пьера. - Сознаетесь? -
спросил он цыганку.
- Во всем сознаюсь! - воскликнула несчастная девушка. - Сознаюсь!
Только пощадите!
Она не рассчитала своих сил, идя на пытку. Бедная малютка! Ее жизнь
до сей поры была такой беззаботной, такой приятной, такой сладостной!
Первая же боль сломила ее.
- Человеколюбие побуждает меня предупредить вас, что ваше признание
равносильно для вас смерти, - сказал королевский прокурор.
- Надеюсь! - ответила она и упала на кожаную постель полумертвая, пе-
регнувшись, безвольно повиснув на ремне, который охватывал ее грудь.
- Ну, моя прелесть, приободритесь немножко, - сказал мэтр Пьера, при-
поднимая ее. - Вы, ни дать ни взять, золотая овечка с ордена, который
носит на шее герцог Бургундский.
Жак Шармолю возвысил голос:
- Протоколист, записывайте! Девушка-цыганка! Вы сознаетесь, что явля-
лись соучастницей в дьявольских трапезах, шабашах и колдовстве купно со
злыми духами, уродами и вампирами? Отвечайте!
- Да, - так тихо прошептала она, что ответ ее слился с ее дыханием.
- Вы сознаетесь в том, что видели овна, которого Вельзевул заставляет
появляться среди облаков, дабы собрать шабаш, и видеть которого могут
одни только ведьмы?
- Да.
- Вы признаетесь, что поклонялись головам Бофомета, этим богомерзким
идолам храмовников?
- Да.
- Что постоянно общались с дьяволом, который под видом ручной козы
привлечен ныне к делу?
- Да.
- Наконец, сознаетесь ли вы, что с помощью дьявола и оборотня, имену-
емого в просторечии "монахпривидение", в ночь на двадцать девятое прош-
лого марта месяца вы предательски умертвили капитана по имени Феб де Ша-
топер?
Померкший взгляд ее огромных глаз остановился на судье, и, не дрог-
нув, не запнувшись, она машинально ответила:
- Да.
Очевидно, все в ней было уже надломлено.
- Запишите, протоколист, - сказал Шармолю и, обращаясь к заплечным
мастерам, произнес: - Отвяжите подсудимую и проводите назад в залу су-
дебных заседаний.
Когда подсудимую "разули", прокурор духовного суда осмотрел ее ногу,
еще онемелую от боли.
- Ничего! - сказал он. - Тут большой беды нет. Вы закричали вовремя.
Вы могли бы еще плясать, красавица!
Затем он обратился к своим коллегам из духовного суда:
- Наконец-то правосудию все стало ясно! Это утешительно, господа! Ма-
демуазель должна отдать нам справедливость: мы отнеслись к ней со всей
доступной нам мягкостью.
III. Окончание главы об экю, превратившемся в сухой лист
Когда она, прихрамывая, вернулась в зал суда, ее встретил шепот все-
общего удовольствия. Слушатели выражали им чувство удовлетворения, кото-
рое человек испытывает в театре при окончании последнего антракта, видя,
что занавес взвился и начинается развязка пьесы. В судьях заговорила на-
дежда на скорый ужин. Маленькая козочка тоже радостно заблеяла. Она рва-
нулась навстречу хозяйке, но ее привязали к скамье.
Уже совсем стемнело. Свечей не подбавили; те, которые были зажжены,
так тускло озаряли зал, что нельзя было различить его стены. Сумрак оку-
тал предметы словно туманом. Кое-где из тьмы выступали бесстрастные лица
судей. В конце длинной залы можно было разглядеть выделявшееся на темном
фоне белое пятно. Это была подсудимая. Она с трудом дотащилась до своей
скамьи.
Шармолю, шествовавший с внушительным видом, дойдя до своего места,
сел, но тут же встал и, сдерживая самодовольное чувство, вызванное дос-
тигнутым успехом, заявил.
- Обвиняемая созналась во всем.
- Цыганка! - спросил председатель. - Вы сознались во всех своих прес-
туплениях: в колдовстве, проституции и убийстве Феба де Шатопера?
Сердце у нее сжалось. Слышно было, как она всхлипывала в темноте.
- Во всем, что вам угодно, только убейте меня поскорее! - ответила
она едва слышно.
- Господин королевский прокурор церковного суда! - сказал председа-
тель. - Суд готов выслушать ваше заключение.
Шармолю вытащил устрашающей толщины тетрадь и принялся, неистово жес-
тикулируя и с преувеличенной выразительностью, присущей судебному сосло-
вию, читать по ней латинскую речь, где все доказательства виновности
подсудимой основывались на цицероновских перифразах, подкрепленных цита-
тами из комедий его любимого писателя Плавта. Мы сожалеем, что не можем
предложить читателям это замечательное произведение. Оратор говорил с
жаром. Не успел он дочитать вступление, как пот уже выступил у него на
лбу, а глаза готовы были выскочить из орбит.
Внезапно, посреди какого-то периода, он остановился, и его взор,
обычно довольно добродушный и даже глуповатый, стал метать молнии.
- Господа! - воскликнул он (на сей раз по-французски, так как этого в
тетради не было). - Сатане было мало вмешаться в эту историю - он при-
сутствует здесь и глумится над величием суда. Глядите!
Он указал рукой на козочку, которая, увидев, как жестикулирует Шармо-
лю, нашла вполне уместным подражать ему Усевшись и тряся бородкой, она
принялась добросовестно воспроизводить передними ножками патетическую
пантомиму королевского прокурора церковного суда, что было, как читатель
припомнит, одним из наиболее привлекательных ее талантов Это происшест-
вие, это последнее "доказательство" произвело сильное впечатление. Ко-
зочке связали ножки, и королевский прокурор снова стал изливать потоки
своего красноречия.
Это продолжалось очень долго, но зато заключение речи было превосход-
но Вот ее последняя фраза; присовокупите к ней охрипший голос и жестику-
ляцию запыхавшегося Шармолю.
Idea, Domni coram strygu demonstrata crimi ne patente, intenlione
crimims existenie in nomitiL sanctae ecclesiae Nostrae Dominae
Parisiensis quae esl in saisina habendi ommmodam altam et balsam justi
liam in ilia hac intemerala Civilatis insuia, tenore prue seniiurn
declaramus nos requirere, primo aliquandam pecuniariam indemmtatem,
secundo, amendationcm honorabilem ante portalium maximum Nostrae Do
minae, ecclesiae cathedralis, tertio sententiam in virtute cujus ista
stryga cum sua capella, seu in trivio vulgariter dicto la Greve, seu in
insula exeunte in fluulo Sequanae, juxta pointam jardini regalis,
executatae sinf [124]
Закончив, он надел свою шапочку и сел.
- Eheu! Bassa latinitas! [125] - вздохнул удрученный Гренгуар.
Возле осужденной поднялся другой человек в черной мантии То был ее
защитник Проголодавшиеся судьи начали роптать.
- Защитник, будьте кратки! - сказал председатель.
- Господин председатель! - ответил тот - Так как моя подзащитная соз-
налась в своем преступлении, то мне остается сказать господам судьям од-
но Текст салического закона гласит "В случае, если оборотень пожрал че-
ловека и уличен в этом, то должен заплатить штраф в восемь тысяч денье,
что равно двумстам золотых су" Не будет ли угодно судебной палате приго-
ворить мою подзащитную к штрафу?
- Устаревший текст, - заметил чрезвычайный королевский прокурор.
- Nego [126], - возразил адвокат.
- Голосовать! - предложил один из советников. - Преступление доказа-
но, а час уже поздний.
Суд приступил к голосованию, не выходя из зала заседания. Судьи пода-
вали голос путем "снятия шапочки", - они торопились. В сумраке залы вид-
но было, как одна за другой обнажались их головы в ответ на мрачный воп-
рос, который шепотом задавал им председатель. Несчастная осужденная, ка-
залось, следила за ними, но ее помутившийся взор уже ничего не видел.
Затем протоколист принялся что-то строчить, после чего он передал
председателю длинный пергаментный свиток.
И тут несчастная услышала, как зашевелилась толпа, как залязгали,
сталкиваясь, копья и как чей-то ледяной голос произнес:
- Девушка-цыганка! В тот день, который угодно будет назначить нашему
всемилостивейшему королю, вы будете доставлены на телеге, в рубахе, бо-
сая, с веревкой на шее, к главному порталу Собора Парижской Богоматери и
тут всенародно принесете покаяние, держа в руке двухфунтовую восковую
свечу; оттуда вас доставят на Гревскую площадь, где вы будете повешены и
удушены на городской виселице; а также ваша коза; кроме того, вы уплати-
те духовному суду три лиондора в уплату за совершенные вами преступле-
ния, в которых вы сознались: за колдовство, магию, распутство и убийство
сэра Феба де Шатопера. Да примет господь вашу душу!
- О, это сон! - прошептала она и почувствовала, что ее уносят чьи-то
грубые руки.
IV. Lasciate ogni speranza [127]
В средние века каждое законченное здание занимало почти столько же
места под землей, сколько над землей. В каждом дворце, каждой крепости,
каждой церкви, если только они не возводились на сваях, подобно Собору
Парижской Богоматери, были подземелья. В соборах существовал как бы еще
другой, скрытый собор, низкий, сумрачный, таинственный, темный и немой,
расположенный под верхним нефом, день и ночь залитым светом и оглашав-
шимся звуками органа и звоном колоколов. Иногда эти подземелья служили
усыпальницей. В дворцах, в крепостях это были тюрьмы или могильные скле-
пы, а иногда и то и другое вместе. Эти огромные сооружения, закон обра-
зования и "произрастания" которых мы уже объяснили раньше, имели не
