- Да ну вас, - махнул Вольф рукой.
- Что вы так разволновались, Евгений Иванович? - пожал
плечами Иван Сергеевич. - Представьте себе, именно это и есть
справедливость - самая что ни на есть высшая, как вы удачно
выразились. Вот ведь любопытный вы человек, - разулыбался он
вдруг. - В Бога не верите ни на грош, а высшую справедливость
вынь да положь вам тем не менее.
- Почему не верю? - измученно как-то пробормотал Вольф. -
Во что, по-вашему, здесь еще остается верить?
- Ну да, ну да. На безрыбье и рак - рыба. Так вот,
дражайший мой Евгений Иванович, чтобы вы знали, наказание в
нашей жизни надобно еще заслужить. Божественное провидение, как
вы опять же удачно выразились, ведет по этой жизни того, кого
еще имеет смысл куда-то вести.
- Кого Бог наказывает, того он любит, - добавил Глеб.
- Именно так. Не подвержены несчастьям в этой жизни две
категории людей - либо абсолютные праведники, либо - и таких,
увы, большинство - грешники, которым никакие испытания ничего
уже не помогут ни искупить, ни понять. Но это вовсе не
означает, уважаемый Евгений Иванович, что справедливое
возмездие никогда не настигнет их. Оно настигнет их неизбежно -
в следующей жизни, либо уж на страшном суде, и завидовать им,
поверьте, совсем не стоит.
Вольф поморщился мучительно, снова безнадежно как-то
махнул рукой и отошел к окну.
- Знаете, Иван Сергеевич, что я подумал сегодня, - сразу
очень оживился Глеб, как только разговор повернул к тому, ради
чего и рвался он в эту камеру. - Ведь это не как христианскую
доблесть надо понимать - молиться за тех, кто мучает тебя - а
как естественный порыв человека. Он мучает тебя, может быть,
даже пытает - ты за себя не беспокойся - ты за него переживай,
представь себе и ужаснись - какое же несчастье случилось с его
душой, что стал он таким. Молись за него, за кого же еще
молиться, если не за него? Ведь это самое страшное, что может
случится с человеком в этой жизни - стать злодеем.
- Ну, о себе-то, положим, тоже следует подумать, - заметил
Гвоздев. - Понять, по крайней мере, за что тебе это?
- И радоваться, что можешь искупить, да?
Евгений Иванович, обернувшись от решетки, поочередно
смотрел на них скорбным взглядом.
- Я вот что только понять не могу, Иван Сергеевич, -
продолжил Глеб. - Вот апокалипсис - вы говорили прошлый раз,
что верите в него...
- Пардон, - перебил его Гвоздев. - Я не говорил, что верю
в него, я говорил, что вижу его вокруг себя. Это, согласитесь,
разные вещи.
- Ну, да, тем более, - кивнул Глеб. - Так что же он такое,
по-вашему? Как соотнести его с законом кармы, законом
справедливости? Что это - зло, вышедшее из под контроля Высшего
Разума? Пиршество черных сил? Победа Дьявола?
- Да, я понимаю ваш вопрос, Глеб, - кивнул Иван Сергеевич.
- Знаете, прежде чем ответить на него, я хотел бы заметить вам
- есть одна очевидная несуразица в представлении всякого,
скажем так, истинного христианина о Дьяволе. Ведь всякий
истинный христианин знает, что жизнь на Земле завершится
Царством Божьим - гармонией, в которой Дьяволу места не будет,
из которой силам зла предстоит низвергнутыми быть в геенну
огненную. Но, позвольте, если уж любая набожная бабулька знает
это точно, если все это стократ предсказано и определено,
неужели сам Дьявол - мудрый искуситель человечества, великий
черный Дух - может питать на этот счет какие-то иллюзии. Что же
он враг самому себе? Нет, извините - одно из двух. Если есть
Дьявол - в общепринятом христианском представлении - как
отпадший от Бога владыка Зла, то нет места пророчествам и
откровениям, и ничего еще не предопределено вперед. Если же мы
знаем нечто прекрасное о нашем будущем - а знают это не только
христиане - решительно все религии мира - то мир горний един.
- Значит, по-вашему, Дьявола не существует? - спросил
вдруг Вольф.
Гвоздев обернулся к нему с любопытством.
- Я бы не выразился столь определенно, уважаемый Евгений
Иванович, - сказал он, чуть улыбнувшись. - То, что существует
точно - это укоренившаяся путаница в представлениях
человечества о Дьяволе. В одном лице людьми смешиваются два
понятия - я бы определил их - "Дьявол искушающий" и "Дьявол,
творящий зло".
- Так все-таки есть Дьявол, творящий зло? - спросил теперь
Глеб.
- Я сказал - в представлении людей. В действительности же,
я полагаю, что правильнее было бы назвать его - Дух-Вершитель
кармы. Это Дух, который призван наказывать, воздавать по
заслугам и устанавливать справедливость. Ведь Господь
милосерден, не так ли Глеб?
- Так, - тихо произнес тот, не сводя с Гвоздева
восхищенного взгляда. Видно было, что идеи Ивана Сергеевича
находили в нем благодатную почву.
- Ну, тогда трудно представить, что Он бы лично взялся за
столь неблагородное дело, как воздаяние - грубо говоря, месть.
Для этого, надо полагать, пришелся кстати некто Падший Ангел.
Ну, а что уж там скрывается в трансцендентном смысле за этим
понятием - я судить не берусь.
- Ангел, не принявший замысла этого мира! - воскликнул
Глеб в совершенном уже восторге. - Ангел, презирающий человека!
- Да, да, помню, вы развивали вчера эту вашу теорию о
свободе человечества и споре Сатаны с Богом. Пусть будет так,
хотя я не рискнул бы утверждать это категорично. Тут ведь
вопрос касается уже человеческих представлений собственно о
Боге. А я лично не убежден, что и здесь не существует
некоторого смешения понятий - в том смысле, что Духовный
Абсолют Вселенной и Творца конкретно нашей планеты человеку
также почему-то свойственно представлять в образе одного Духа.
В этом, кажется, есть доля присущего человечеству зазнайства.
Но мы отвлеклись. Так вот Дьявол, творящий зло, Дьявол -
Вершитель кармы - это именно он, Глеб, собрал в нашем детском
доме столь поразивших ваше воображение детей-уродов. Это он
управлял трамваем, перерезавшим ноги тому несчастному мальчику;
и многими тысячами других трамваев, автомобилей, станков,
опухолей, микробов, сперматозоидов, если угодно. Но управлял он
ими не ради собственной потехи, а в строгом соответствии с тем,
что заслужил человек в этой, либо предыдущей жизни. Кстати, вы
знаете такого писателя - Михаила Афанасьевича Булгакова?
- Нет, - покачал головою Глеб.
- Я знаю, - как-то равнодушно сообщил Евгений Иванович.
- Это очень талантливый писатель. Я был с ним знаком в
Москве. Он пишет давно уже - может быть, и дописал - роман о
справедливом Дьяволе. Едва ли, впрочем, его напечатают. Так
вот, что говорить, без него, без Сатаны, без Вельзевула, наш
мир был бы, безусловно, более милосерден, менее жесток, но он
не был бы справедлив. И самое главное, наконец - не нужно
сваливать на него, и без того несущего тяжкую ношу, то зло,
которое творят сами люди. Он к этому никакого отношения не
имеет. Дьявола искушающего в природе не существует.
Дьявол-искуситель - это просто-напросто материальная половина
человека - обобщенно говоря, стремление к плотскому
удовольствию - то, что заставляет его забывать о своей главной
- духовной - половине, а, соответственно, и о нравственности,
как отличительном свойстве человека в природе.
- Так, так, это так! - воскликнул Глеб. - Но только зло
человеческое еще и доказывает дьявольскую правоту в том споре с
Богом, его право презирать человека, как неразумный кусок
материи.
- Ну, об этом судить не берусь. Хотя, безусловно, правда,
что люди, творящие зло, как бы становятся на время его
сподвижниками - вершителями кармы. Ведь и людское зло настигает
только тех, кто заслужил это. Впрочем, работы от этого лично
Сатане не убавляется - ведь сподвижники его неизбежно
становятся затем его же клиентами.
- Да, но постойте, Иван Сергеевич, - посерьезнел вдруг
Глеб. - Откуда же взялось тогда первое зло? То есть, самое
первое - когда никто еще не заслужил его. Ведь получается здесь
как бы та же несуразица - яйцо или курица. Если никто еще не
заслужил наказания, никто, выходит, не мог и совершить зла.
- Серьезный вопросец, - ни на секунду не задумался, и
даже, кажется, обрадовался Гвоздев. - Это серьезный вопросец.
Но вам-то, православному христианину, разве трудно припомнить
первое зло?
- Каин убил Авеля?
- Именно. Хотите, наверное, спросить, чем Авель заслужил
это?
- Чем же?
- Ничем! - Гвоздев в радостном возбуждении даже вскочил с
табурета.
- Да, но как же?.. - снизу вверх растерянно смотрел на
него Глеб.
- Ничем, - повторил Иван Сергеевич и указательным пальцем
проткнул воздух. - Вот здесь-то и пунктик, на котором ломаются
мировоззрения. Хотя для меня лично всегда было загадкой -
почему. Да, убийство - зло, с этим никто не спорит, убийство -
тягчайший грех; но смерть - это не наказание, Глеб, не
страдание и не искупление. Смерть, дорогой вы мой, - просто
переход, и более ничего. В этом все дело. И этим, поверьте,
многое в нашем мире объясняется. Страх перед смертью лежит
целиком в материальной половине человеческого естества, страх
этот - ни что иное, как биологический инстинкт самосохранения.
Человеку соприродно бояться смерти, и поэтому сама она помимо
разума начинает воспринимается им, как страдание, искупление,
иногда - подвиг. А все это ерунда. Этот подвиг совершает раньше
или позже каждый человек на Земле, и хотя бы уже поэтому он не
может быть искуплением. Ну, и еще, конечно, человек боится
смерти, потому что нередко связана она с болью, но это уж
совсем другое дело. Страдания перед смертью действительно могут
быть последним сведением кармического счета человека в этой
жизни, если, разумеется, сведение таковое возможно. Но именно
страдания, а не сама смерть. Праведники, как известно, умирают
легко, но ведь не живут вечно. Сама смерть может быть
наказанием только для близких ушедшего - наказанием в виде
разлуки, тоски. В нашем с вами примере - для Адама и Евы. Но вы
ведь не станете спорить, что они-то как раз его заслужили.
- Но смерть ведь может прийти не вовремя, - возразил Глеб.
- Слишком рано. Человек может что-то не успеть.
- Я уверен - не может, - покачал головою Гвоздев. - Также
как зло не может настигнуть того, кто этого не заслужил, также
и смерть не может прийти к тому, кто нужен еще для чего-то в
этой жизни. Здесь, впрочем, совсем другой вопрос, Глеб. Вопрос
о том, каким образом свобода человека сочетается с непреложной
волей Провидения. Здесь тайна устроения нашей жизни. Вернее,
здесь наш разговор заходит в область того, что сознанию
человеческому непредставимо. Нам не дано представить себе, как
может сочетаться это - то, что, скажем, наш добродушный
следователь свободен в любой момент покалечить нас табуреткой,
и в то же время сами мы никогда не станем калеками ранее, чем
заслужим это собственными грехами. Точно также, например,
Евгений Иванович, - улыбнулся Гвоздев, - свободен в любую
минуту убить меня, чтобы перестал я уже, наконец, трепаться, и
в то же время сам я не могу умереть ранее, чем предначертано
мне Провидением. Нам не дано представить себе, как может это
сочетаться. Однако разве помимо этого мало в нашей жизни того,
что не дано нам представить?
- Сами-то вы знаете, за что здесь сидите? - вернувшись к
топчану и сев на место, спросил вдруг Вольф.
В это время как раз открылась кормушка в двери, и
надзиратель, оглядев камеру, объявил:
- Отбой.
- К сожалению, отлично знаю, - кивнул Гвоздев, как только
