эффект. В ту же секунду магнитофон зашипел слегка и вдруг
произнес голосом Зинаиды Олеговны:
- Беспокойно лежится мне, Харитон. Чувствую ясно, как
приближается суд. Уже трубят вокруг трубы, уже несутся по небу
всадники, и апокалипсис вершится на наших глазах.
- Мама, мама, - ответил ей сам Харитон в магнитофоне. -
Ложись, пожалуйста, спать.
Эффект - в виде выражения Харитонова лица - очевидно,
удовлетворил Леонидова. Остановив пленку, он захихикал с
чрезвычайно довольным видом.
Харитон задыхался.
- Это что, моя квартира прослушивается отсюда?
- Как ты догадался? - хихикал Алексей. - Вот
сообразительный черт! Ладно, ладно, не раздувай ноздри - не
только твоя. Всех можно прослушать, весь райком, весь исполком,
все спецквартиры и спецдома, за исключением баевского дома и
моей квартиры. Все кабинеты здешние, за исключением опять же
баевского и моего - отгадай почему? Правильно - потому что мы
все это и придумали. Ну, вернее, придумал-то я, Баев только
пользовался - особые папочки подшивал. Это ведь моя
специализация в институте была, чтоб ты знал - технические
средства дознания. Я и в Зольск-то приехал поначалу
практиковаться - с нуля вот эту комнатку соорудил. Ну, чего ты
на меня вылупился, как на врага народа?! Ты же теперь и будешь
ею пользоваться.
- А где жучки?
- В телефонах, разумеется. Где же им быть? У тебя возле
дивана стоит.
Харитон полез опять за папиросами, прикурил. Руки его
дрожали.
- Когда ж ты успеваешь подслушивать за всеми?
- Я и не стараюсь за всеми. Кому это нужно? Так уж, иногда
зайдешь на досуге - покурить, кнопочками пощелкать. Бывает,
что-нибудь любопытное и услышишь. А иногда Баев попросит
последить за кем-нибудь. Ну, тогда ставишь магнитофон писать,
потом прокручиваешь.
- А дальше?
- А чего дальше? Дальше Баев на крючок сажает того, кого
ему нужно, а мне спасибо говорит. Так или иначе все у него на
крючке сидели. Кроме меня, хе-хе. Ивана Иваныча, кстати,
застукали мы вот так на воровстве со стройки. Ну, знаешь, через
пустырь от тебя исполкомовский дом строится. Думаешь, почему
так долго? Да потому что Иван Иваныч наш грузовиками оттуда
кирпич и известку в дачный поселок возил. Сам строился и другим
продавал.
- Почему ж не посадили?
- А на хрена? Мужик он покладистый. На крючке - так и
вовсе ручной. С Баевым, я так думаю, поделился по-братски.
Материальчик-то, впрочем, хранится. Так что будешь и ты его за
жабры держать.
- А на меня материальчик тоже хранится? - щурясь от дыма,
поинтересовался Харитон.
- Не знаю, не знаю, приятель, - улыбался Леонидов. -
Посмотришь сам у Баева в закромах. Что до меня касательно, то
материальчик я на тебя собирал исключительно дружеский. И
старику, прошу заметить, никогда на тебя не ябедничал. Одно
время, помню, зело полюбил я сюда ходить, когда вел ты дело
некой гражданки Лавреневой.
- Сволочь! - не выдержал Харитон, вскочил со стула, нервно
прошагал до двери и обратно.
- Конечно, - снова захихикал Алексей. - Дождешься от тебя
доброго слова. А ведь, прошу заметить, старик так и не узнал,
почему это расхитительница социалистической собственности
Акулина Лавренева отделалась за все про все годом принудработ.
Хе-хе! А твоя метода допросов мне очень понравилась. Свист на
этот счет - тоже парень не промах, спецквартирку его
любопытственно бывает послушать, но до тебя, спору нет, ему
далеко. Захожу к тебе, бывало, в кабинет на другой день, и все
думаю, где же это вы тут вытворяли все? Неужто на том куцем
диванчике? Хотел было даже стремянку на кладбище снести, к
твоему окну придвинуть, да постеснялся. Природная
застенчивость, увы, с рождения лишает меня в этой жизни самого
интересного.
- Ладно, заткнись, - уже спокойнее попросил Харитон,
прошелся по комнате, разглядывая аппаратуру. Похоже, он начал
все же собираться с мыслями. - Скажи, а квартиру Кузькина можно
прослушать? - спросил он через некоторое время.
- Увы, - развел руками Алексей. - Телефона у него нет.
Опрометчивый был шаг - поселить прокурора в
нетелефонизированном районе. Недоглядел в свое время Степан
Ибрагимович. Впрочем, панику-то с этим Кузькиным развели,
по-моему, напрасно. Пустое это все. Мог ведь просто
погорячиться человек, или нервы сдали. Хотя посадить-то его все
равно, конечно, не мешало бы. Тебе ведь сейчас так и так
какой-нибудь сюжетец покрупней разыграть нужно, рвение
выказать. А он фигура подходящая.
- Почему?
- Ну, как почему? Райком без директивы трогать нельзя -
уже дважды целиком выгребали. Исполком пока тоже не стоит -
лучше Ивана Иваныча ты сейчас никого не найдешь. А кто еще у
тебя есть? Вольф что ли - это не серьезно. А вот Кузькина
вполне можно было б в хороший крупный сюжет вставить - тем
более, раз и повод есть подходящий.
Подойдя к окну, Харитон отдернул занавеску, несколько
времени постоял в задумчивости, глядя на патефон, потом вдруг
покрутил ручку, и опустил на завертевшуюся пластинку иглу. В
медной трубе послышались щелчки, треск, затем заиграла музыка -
поначалу просто печальная, затем - уже громче - печальная и
тревожная одновременно; вскоре запел на незнакомом языке
мужской бас. Эта самая пластинка и играла той ночью, когда
подходила к его раскрытому окну Вероника. Смяв в пепельнице
папиросу, Харитон засунул руки в карманы галифе и минуту слушал
молча, прислонясь спиной к стене.
- Что это такое? - спросил он.
- Реквием Моцарта, - сказал Алексей. - А что, голуба,
пробрало тебя тогда?
Харитон не ответил и, повернувшись спиной к Леонидову,
стал смотреть в окно. Полная золотая луна стояла прямо над
куполом церкви - как бы вместо креста. Глядя на нее, почему-то
вспомнил он вдруг, как месяц назад в Москве, в парке Горького,
уже поздно вечером сидели они на скамейке с Верой Андреевной.
Он что-то рассказывал ей - кажется, о позднем классицизме в
архитектуре, об ампире, как воплощении государственного
могущества. Она слушала его с интересом, улыбалась, а над
деревьями всходила такая же точно луна. Рассказывая, он думал
все, нельзя ли теперь попробовать поцеловать ее. Сердце его
билось часто, но он так и не решился - побоялся поспешить,
смазать неловкостью проведенное вдвоем воскресение. Куда
торопиться, рассудил он тогда.
Что-то делалось все более кисло в душе Харитона. От музыки
ли этой, от воспоминаний о Вере. Что-то ведь нужно будет еще
придумать для Алексея. Правды он не поймет. Как же глупо все
получилось. Тоска, тоска...
- Слушай, Леонидов, - сказал он вдруг, не оборачиваясь, -
Ты, вообще говоря, твердо уверен, что все это нужно?
- Что - это? - не понял тот.
- Ну, то что мы делали все это время при Баеве. Все эти
сюжеты. В таком количестве.
- Что это ты вдруг, приятель, идиотские вопросы задавать
начал?
- Почему же идиотские? - обернулся, наконец, Харитон,
посмотрел в глаза Леонидову. - Ты считаешь, все это так и
нужно?
- А ты считаешь, Баев этим от любви к искусству занимался?
- Откуда мне знать. Тебе с твоими связями виднее.
- Тебе тоже будет теперь виднее, не беспокойся.
Скорректируют тебе завтра планчик из управления, будешь тогда
рассуждать на философские темы. Чтобы удержаться здесь, и меня
не подвести, Баева ты должен будешь переплюнуть уже до конца
квартала - это ты учти.
- Переплюнуть? - повторил Харитон и, поморщившись, потер
лоб ладонью. - Но ведь это абсурд, Леонидов.
- Что - абсурд?
- Ты понимаешь, о чем я говорю. Вот этот "планчик" -
абсурд.
- Что-то ты не в себе сегодня, - внимательно посмотрел на
него Алексей. - Это не абсурд, дорогой мой, это государственная
карательная система, она же система профилактики и устрашения.
Мы с тобой работаем в ней. А задумываться о ее устройстве - не
наша задача. И задумываться, прошу заметить, ты начал очень не
вовремя.
Харитон помолчал немного, затем вздохнул и махнул рукой.
- Значит, по-твоему, так и нужно, да? - пробормотал он. -
На благо государства, для общей пользы, и все такое.
Леонидов все смотрел на него, потом, наконец, усмехнулся.
- На твое благо это нужно. На твое и на мое тоже. Такая
это жизнь, голубчик, мы так попали с тобой. И попали удачно.
Рыба ищет, где глубже, человек, где лучше, все прочее - от
лукавого. Все люди живут ради удовольствия. А мы с тобой, ты и
я - элита. Нам позволено многое, потому что другим не позволено
ничего. И думать нам с тобой надо только о том, как удержаться
в ней. Знаешь, дружище, если можно было б иметь все то, что мы
с тобой имеем, разводя гладиолусы, я бы с удовольствием
разводил гладиолусы. Но вот так устроена жизнь - чтобы выплыть
самому, приходится постоянно топить других. А почему она так
устроена, Харитоша, что такое хорошо, и что такое плохо, пусть
размышляют те, кто оказался в ней на дне. Им ничего другого не
остается.
Оборвав музыку на полуфразе, Харитон снял иглу с
пластинки, вернулся к своему стулу, сел, взял со стола приказ
и, закурив, бог знает какую уже за этот день, папиросу, минуту
молча смотрел в него.
- Ну, будем тогда выплывать вместе, - сказал он, наконец.
- И хоть друг друга не топить, так?
Леонидов рассмеялся.
- Пойдем-ка тяпнем коньячку, философ, закусим дынькой, с
Вероникой тебя познакомлю. Обмыть надо все же шпалу твою.
Харитон недолго задержался в кабинете у Алексея. Коньяку
выпил всего одну стопку, съел ломоть дыни. Какая-то злая не
вполне еще определенная решимость постепенно вытесняла в душе
его растерянность и досаду.
"Главный теперь в этом городке," - несколько раз повторил
он про себя, и не то, чтобы радость, но какое-то особое упоение
чувствовал он от этого.
Оставшаяся неудовлетворенной страсть его к Вере Андреевне,
которую подавил он в себе по приказу Баева, страсть,
разрешившаяся так нелепо, снова как будто оживала в нем, но
теперь по-иному. Мысль о том, чем мог бы стать он для нее в
этом новом образе "главного", была мучительна, будоражила
разум, требовала исхода. Запоздалая ненависть к Баеву,
ненависть к непоправимому капризу судьбы, лишившей его одной из
главных человеческих радостей, ненависть вообще - ни к кому
конкретно, терзала его. Но ненависть эта могла теперь в любое
время найти себе достойный исход - он почти физически, чем
далее, тем более, ощущал это, и вот в этом-то было упоение ею.
И сами терзания становились поэтому отчасти даже приятны.
Коньяк был вовсе не нужен ему теперь. Он не хотел
расслабляться - рюмки было довольно. Мысли его делались все
быстрее, поспешно сменяли друг друга, оставляя скрытыми звенья
ассоциаций.
Топить, чтобы удержаться. И чтобы не было больше в жизни
его нелепых ошибок. Система устрашения - это звучит. Он
работает в этой системе. Он главный в ней в этом городке. Нет,
что касается его, то он не хотел бы выращивать гладиолусы. Что
это нашло на него? Луна, ампир, чертово колесо. Государственное
могущество. Да, государственное могущество. Леонидов может не
беспокоится - если надо, он переплюнет Баева.
Леонидов, впрочем, и не беспокоился вовсе - ерничал и
подхихикивал сам себе по обыкновению. Кстати, судя по тому, как
Вероника уселась к нему на колени, одной рукой обняв его за
плечи, покуда выпивали они и закусывали дыней, трудно было
предположить, что она приходится ему кузиной. Вероника,
