именно - не всегда и зависит от нас. Не мы выбираем время, оно
выбирает нас.
- Да, время... Но понимаете, Харитон, мне кажется, для
человека важно не только реализовать себя, но и видеть
результаты этой самореализации. Я имею ввиду: архитектура - это
творчество, это созидание с конкретными зримыми результатами. А
в вашей работе какой же результат - человек за решеткой? Ну,
если, разумеется, оставить за скобками - заслужил он это или
нет.
- Вы не правы, Вера, - произнес Харитон довольно сухо. -
Результат моей работы - возможность созидания - целесообразного
творчества для всех прочих.
- Целесообразного творчества... - повторила она задумчиво;
потом кивнула сама себе и снова взялась за стакан. - Ну, что
же. Я, в общем, тоже поздравляю вас, Харитон.
Харитон тем временем достал папиросы.
- Можно у вас курить? - спросил он.
- Курите.
Прикусив папиросу, он сосредоточенно охлопал себя по
карманам.
- Спички забыл, - сообщил он озабоченно. - У вас не
найдется?
- На кухне, - удивленно взглянула она на него.
- Вы не принесете?
Она не сразу ответила.
- Хорошо, - чуть улыбнувшись вдруг, кивнула она, встала и
пошла в коридор.
На полпути в коридоре - перед дверью Аркадия Исаевича -
она остановилась на минуту, прислонилась спиной к стене.
"Неужели?! Неужели правда?" - стучалось у нее в голове.
Эйслер исполнял "Лунную сонату" - как раз закончил первую
часть и выдержал небольшую паузу. Она невольно ждала
продолжения - неизвестно было, как он продолжит. Бывало, он
переходил прямо к третьей части - пропускал алегретто, потому
что считал его лишним, эмоционально неадекватным.
- Это плохая музыка, - послышался вдруг в тишине за дверью
голос Шурика. - Ее белогвардеец в "Чапаеве" играл.
Несколько слушателей засмеялись.
- Не говори глупостей, Шурик, - недовольно возразила ему
Леночка.
- Тише, тише, - укоризненно произнес кто-то.
Будто в омут головой, будто навстречу смерти, Эйслер
бросился в головокружительное престо.
Вера Андреевна вдруг рассмеялась - беззвучно и неудержимо;
затем постаралась взять себя в руки, покачала головой, прошла
на кухню, достала из ящика спички и вернулась в комнату.
Оба стакана были полны. Харитон стоял возле открытого
окна. Она отдала ему спички и села на место. Он закурил.
"Вот бы незаметно подменить их," - думала она, глядя на
эти стаканы. Пусть бы он заснул здесь. А они тем временем
уехали. Но подменить казалось невозможно. И пить было никак
нельзя. И почему-то было очень смешно.
Харитон курил, глубоко затягиваясь, стараясь дымить в
окно.
Что же делать? Она как бы машинально взяла свой стакан,
повертела его так и сяк, передвинула поближе к краю стола.
- Почему вы улыбаетесь? - щурясь от дыма, спросил Харитон.
- Да так... Я, в общем, рада, что вы зашли, - сказала она
первое, что пришло ей в голову. - Я люблю шампанское, только
пьянею быстро. Может быть, порежем дыню? Это мне Алексей
сегодня подарил.
Недокурив немного, Харитон отодвинул в сторону занавеску,
выбросил окурок в окно - и для этого на секунду повернулся к
ней спиной. Тогда вдруг быстрым движением руки она сбросила
стакан на пол. И он звонко разбился о паркет.
- Ах ты, Боже мой! - воскликнула она довольно натурально.
- Это я, Харитон, за дыней потянулась. Наверное, уже опьянела.
Ну, ничего - на счастье.
Поднявшись со стула, она открыла шкаф, достала оттуда
какую-то тряпку, присев на корточки, стала вытирать шампанское,
собирать осколки. Краем глаза она видела, как, застыв на месте,
Харитон следил за ней.
"А вдруг у него еще есть, - думала она, незаметно улыбаясь
по-прежнему. - Больше не буду выходить. Пусть отложит до
другого раза... А Степан Ибрагимович, надо признать -
любопытный в своем роде мерзавец. Надо же было такой
эксперимент поставить - не каждому и в голову придет. Что же
однако он мог сказать ему? Угрожал, шантажировал? Я бы,
пожалуй, действительно никогда не подумала, что ему это
окажется так просто. Что-то же он чувствует ко мне. По-крайней
мере, я ему нравлюсь. А, может, еще я все это придумала? Может,
он, правда, просто так пришел?.. Ладно, все равно уже - пусть
сами теперь разбираются. Какое счастье, что больше никогда их
не увижу."
Распрямившись, она высыпала собранное стекло в попавшуюся
на глаза картонку, перекинула влажную тряпку через спинку
кровати, села на место и пододвинула к себе чистый стакан.
Харитон так и не сдвинулся с места. Смотрел сквозь нее не
своим взглядом.
"Да нет, - решила она, мельком взглянув на него, - не
придумала."
- А что вы так стоите? - спросила она, пожав плечами. -
Давно бы уж порезали дыню. Вы не хотите налить мне еще
шампанского? Давайте выпьем за вас, Харитон, за ваши успехи, и
на сегодня - все. У меня, правда, больше нет времени.
Тогда он, наконец, шагнул к столу, взялся за бутылку,
налил ей.
- Впрочем, ладно, я сама порежу, - решила она;
приподнявшись, отыскала среди посуды нож, придвинула к себе
дыню, отрезала два больших ломтя, положила их на тарелки, одну
передала Харитону. Белоснежная сочная мякоть выглядела очень
аппетитно.
Харитон почему-то все не садился.
- Ну, я желаю вам дальнейших успехов по службе, - сказала
она. - И не только по службе. Чтобы все у вас было хорошо.
Она протянула к нему стакан снизу вверх. Рука его заметно
дрожала, когда он чокался с ней. Он снова выпил стакан целиком.
Вера Андреевна снова отпила половину, обеими руками взяла
ломоть дыни. Дыня оказалась сладкая-сладкая. Она и не помнила,
когда последний раз ела ее.
- Что ж вы стоите, Харитон? - едва нашла она паузу -
сказать ему. - Садитесь, кушайте. Вкусно.
Но он не садился. Он сделался вдруг очень задумчив, достал
еще папиросу, прошелся по комнате.
Через минуту у нее в руках осталась только ломкая корка.
Ей захотелось еще - она снова придвинула к себе дыню,
потянулась к ножу. Но взять его не успела.
Две теплые ладони в эту секунду вдруг сомкнулись у нее на
шее и намертво сжали ее. Харитон, оказавшийся как бы случайно у
нее за спиной, бросив папиросу на пол, схватил ее сзади за
горло и, с силой притянув на себя, прижал к спинке стула. Она
рванулась было, но он держал ее крепко. Холодный темно-серый
ужас мгновенно разлился по ее телу. Сразу стало очень больно,
она задохнулась; попыталась и не смогла выдавить из себя ни
звука.
"Почему до сих пор не сказала ему правды?!"
Пару раз она попробовала еще рвануться, попробовала
выскользнуть вниз, схватилась пальцами за его манжеты - все
было тщетно - руки его оказались сильными.
- Простите, Вера, - вдруг услышала она совершенно
спокойный голос. - Я не хотел, поверьте. Так получилось.
И тут же силы стали оставлять ее. В глазах помутилось.
"В любезное его сердцу небытие," - мелькнуло еще почему-то
в голове ее.
Руки ее сами собой что-то поискали вокруг, но едва только
коснулись края стола и тут же повисли.
Все изменилось в ту же секунду. Она полетела куда-то в
темноте, время мелькнуло назад. И вдруг она опять родилась.
Женщина с веселыми глазами взяла ее на руки, подняла к лицу...
Харитон подождал еще полминуты на всякий случай. Потом
осторожно разжал ладони, подхватил уже безжизненное тело,
сложил ее руки на столе, придвинул стул вперед до упора.
Она осталась сидеть. Будто бы заснула за столом, голову
опустив на руки. Тяжело дыша, он минуту смотрел на нее. Потом
поднял с пола папиросу, не без труда закурил.
Какая-то воздушная прозрачная музыка лилась из-за стены.
Быстро и жадно затягиваясь, он огляделся вокруг и открыл
створку шкафа. Обнаружив там сшитый Верой Андреевной узелок,
перевернул его и вывалил внутрь шкафа все, что было в нем.
Затем засунул в узелок коробку конфет, оба стакана, осколки,
собранные Верой Андреевной, влажную тряпку, бутылку
шампанского, предварительно закупорив ее пробкой. Еще раз
внимательно огляделся. Подойдя к двери, тихонько запер ее
изнутри, выключил свет, взял узелок. Подойдя к окну, отдернул
занавеску, последний раз взглянул на Веру Андреевну, едва
освещенную лунным светом, и выпрыгнул из окна на улицу.
Он выбросил узелок в мусорный бак, стоявший у выхода со
двора.
Глава 36. ГЛАВНЫЙ
До этого дня лишь однажды приходилось ему убивать
человека. Но это было совсем другое. Прошлым летом Баев
попросил его лично пристрелить в камере одного упрямца -
некоего Холкина - председателя совхоза имени Карла Маркса. Тот
в течении трех месяцев, несмотря на обильное применение
специальных методов допроса, несмотря на то, что арестовали уже
и жену его, и дочь, что охранники раздевали и лапали при нем их
обеих, наотрез отказывался подписывать что-либо и все грозил
вывести на чистую воду "фашистское гнездо баевских
прихвостней". Баев опасался его, кажется, потому, что совхоз
его был из обложенных лично Степаном Ибрагимовичем продуктовой
данью, и при случае тот действительно мог, вероятно, выдать на
Баева кое-какой компромат; и при случае, опять же, мог этот
компромат прийтись кому-нибудь ко двору. К тому же, выяснилось
случайно, что один из надзирателей в тюрьме, был родом из того
же села, что и Холкин, чуть не из соседнего дома, и Баев решил,
очевидно, от греха подальше не связываться с ним.
Войдя тогда в одиночную камеру к Холкину, валявшемуся на
полу после очередного допроса, Харитон без лишних слов пустил
ему пулю в лоб. Оформили все, как попытку Холкиным нападения на
него с целью захвата оружия. Никаких особенных эмоций Харитон
не ощутил в себе.
Да, по правде говоря, и теперь - после двух убийств за
один день - ничего сверхъестественного не творилось у него в
душе. Было чувство словно бы физической нечистоплотности, и
была еще во всем теле неожиданная усталость. Иногда его
пошатывало слегка. Хотелось вымыть руки и выпить стаканчик
водки.
Все же прочие чувства, происходившие от былых его симпатий
к Вере Андреевне, он сумел подавить в себе усилием рассудка еще
пару часов назад. Да, Вера была красивая и умная девушка, но
раз случилось так, что вместе им быть не судьба, нужно просто
вовремя уяснить себе, что в мире есть еще много красивых и
умных девушек. И лучше пожертвовать одной из них, чем погубить
себя вместе с ней.
"Все же отравить или застрелить - это как-то проще, -
размышлял Харитон, шагая уже по Советской. - Главное, что сам к
человеку не притрагиваешься. Приличнее как-то, - припомнил он
словцо Степана Ибрагимовича. - Ну, что сделано, то сделано."
Надо сказать, что о Зинаиде Олеговне к этому времени он
уже и вовсе не вспоминал. Если до сих пор сохранялось в нем
какое-то чувство от утреннего убийства матери, то это было
чувство облегчения. О предстоящей возне с похоронами, о том,
что остался он теперь один на один с хозяйственными заботами,
положил он себе размыслить после.
Когда проходил он по Советской мимо "Прогресса", как раз
закончился последний сеанс, и из бокового выхода кинематографа
на улицу вываливалась толпа. Он остановился на минуту, чтобы
пропустить ее и не толкаться. Стоя под фонарным столбом, думая
о своем, механически поглядывал на народ. Люди выходили почти
все оживленные, радостные, разговаривая друг с другом,
смеялись. Мелькнула ему в толпе и пара знакомых лиц. Вот это,
кажется, прошел в компании мимо него сосед по подъезду. А вот
