великая тайна, отец Иннокентий. И эту тайну - тайну общения
Бога с народом в легендах, создаваемых этим народом, надо бы
изучать, надо бы постигать - настолько, насколько возможно это
и историку, и христианину. Так ведь не хотите вы. Ведь Авраам -
святой. Ведь Иаков - святой. Ведь Моисей - святой. А все евреи
одновременно - христопродавцы. Да кто у нас, вообще, на Руси не
святой, о ком легенды в народе пошли. Кумиров себе сотворили в
сотню раз больше, чем идолов стояло до Владимира.
- Значит, Библию, по-вашему, долой, и всех святых -
выноси. Так?
Евдоким вдруг как бы устало закрыл ладонями глаза, покачал
головой.
- Ну, опять, опять. Опять ярлыки, опять догмы, опять
анафема. Все то же самое, из года в год. Ведь вот когда евреев
карает Господь, всякий раз хотя бы надолго задумываются они -
за что? А с вас со всех - с ревнителей, с каноников - как с
гуся вода. Ничему не хотите учиться, - во взгляде его мелькнуло
презрение; но он быстро взял себя в руки. - Извините, отец
Иннокентий. Но ответьте вы мне хоть однажды честно. Ну, пусть
не мне - самому себе ответьте: верите ли вы хотя бы в то, что
Красное море расступилось перед евреями, а египтян поглотило;
верите, что сорок лет, покуда брели они по пустыне, скидывал им
ежедневно Господь перепелов и манну с небес? Ну, не молчите,
ответьте - верите?
- Нет, не верю.
- Кто, кроме папуасов и умалишенных, может поверить в это
в двадцатом веке? Но почему же до сих пор вы хотите преподавать
это детям, взрослым, темным, образованным - всем - как
священную историю, как божественное откровение, как неделимую
истину? Почему возмущаетесь, когда вам не позволяют? Почему
обижаетесь, если при этом называют вас мракобесами? Вы
полагаете все это лучшим способом возродить христианскую веру?
- Ну, а как же Новый Завет, батюшка? Евангелие, апостолы,
апокалипсис? Это, может быть, по-вашему, тоже "таинственные
легенды"? Вы полагаете, трудно Ярославскому посмеяться над
ними?
- Но ведь не посмеялся же до сих пор. Так, может быть,
трудно. Евангелие - это истина, отец Иннокентий, духовная
истина, открытая людям через Христа. И вот эту истину - чистую,
светлую, ясную - истину любви и счастья надо проповедовать,
преподавать, пронести сквозь все страдания и мрак будущим
поколениям. Только ее, а не глупые побасенки, нелепые чудеса,
бессмысленные обряды. Поймите - иначе не оставите вы грамотным
людям ни единого шанса прийти к ней.
- Истина - это еще не вера, - произнес отец Иннокентий.
- Истина - это зерно, из которого вырастает вера. Так же
как ложь - зерно, из которого вырастает безверие. Первое зерно
посадил Христос, второе - рядом с ним - посадили люди. И они
росли вместе - покуда второе не переросло и не погубило первое.
Но успели созреть новые зерна истины. И мы должны найти их,
сохранить, посадить на новом месте.
- Да вы уж, я гляжу, и сами притчами заговорили, - как-то
странно посмотрел на него отец Иннокентий; он, впрочем, слушал
его теперь очень серьезно. - Неужели вы действительно нашли в
Совнаркоме людей, готовых поддержать создание новой
христианской конфессии?
- Представьте себе, нашел. Я, впрочем, не буду утверждать,
что это - люди, принимающие решения сами по себе, но это
влиятельные люди. Я не буду утверждать также, что говорил с
ними столь же открыто, как с вами, но главное я объяснил им. Я
объяснил им, что Церковь, которая оказывается враждебна
образованию, науке, государству - какому бы то ни было
государству - уже по этому одному не может быть истинной. Я
объяснил им, что вера, которая не способна поспевать за ростом
человеческих знаний, которую требуется настраивать и
перестраивать с каждым поворотом истории, уже по этому одному
не может быть подлинной.
Евдоким взялся, наконец, за свой стакан и отхлебнул уже
остывшего чаю.
- Так выходит, вы намерены построить веру без канонов и
догм, без обрядов и таинств? Веру не в Христа, а только в слово
Христово?
- Да - на первый ваш вопрос. Нет - на второй. Христианство
должно освободиться от догм, выдуманных людьми, и выстроиться
на догмах, данных Им самим - на Его заповедях. Если Он сказал
"не убий" и "люби врагов", а некая Церковь, называющая себя Его
именем, век за веком благословляет солдат на убийство, то это -
не Его Церковь. Если Он сказал "не суди" и "не гневайся", а
некая Церковь, называющая себя его именем, век за веком
продолжает анафемствовать ей неугодных, созывать церковные суды
и осуждать в консисториях, то это - не Его Церковь. Если он
сказал "не лжесвидетельствуй" и "не лицемерь", а некая Церковь,
называющая себя Его именем, продолжает век за веком
проповедовать ложь, дурить людям головы мнимыми чудесами,
торговать святой водой и собирать деньги у муроточивых икон, то
это - не Его Церковь. Но как же может быть Церковь Христова без
веры в Него Самого? Что значит слово Его без веры в то, что Он
пришел к нам, и кем Он был. Он был - спасение для каждого из
нас. Он был - духовная истина и духовная свобода. Причем тут,
батюшка, догмы?
- А вам не кажется, что все это уже было? Все это вместе
очень уж похоже на лютеранство.
- Настолько, насколько всякое реформаторство похоже друг
на друга.
- А помните ли вы, к чему привело реформаторство еще при
жизни Лютера? К разгрому монастырей, к разрушению храмов, к
кровавым восстаниям и войнам. Духовная свобода, батюшка - дар,
вместимый в одного из тысячи.
- В шестнадцатом веке. Но не в двадцатом.
- А что же изменилось? Грамотность? Образованность?
- Именно грамотность. Именно образованность.
Отец Иннокентий усмехнулся, собрался было что-то еще
возразить. Но в это самое время за окном послышался звук
мотора.
Он вздрогнул вдруг, встал и подошел к окну. В наступивших
сумерках, приближаясь, видны были дрожащие на неровной дороге
всполохи фар. К церкви подъезжала машина. Обернувшись от окна,
священник быстро взглянул на ходики на стене - времени было без
двадцати девять. Он побледнел заметно.
- Что случилось, отец Иннокентий? - встревоженно спросил
Евдоким.
Он вдруг бросился вперед, нагнулся, откинул коврик,
лежавший возле стола, дернул за железное кольцо в полу и поднял
крышку подполья.
- Полезайте, - коротко приказал он Евдокиму.
- Зачем? В чем дело?
Машина уже остановилась возле калитки, хлопнули дверцы.
- Полезайте! Быстро! - крикнул ему отец Иннокентий.
Евдоким растерянно поднялся с табурета, несколько секунд
еще смотрел в искаженное лицо священника, наконец, опустил
взгляд, заглянул в черную дыру под ногами и, согнувшись, полез
вниз. Отец Иннокентий едва успел закрыть за ним крышку и
пристроить обратно коврик, когда в дверь постучали.
Оглядевшись, он сообразил еще убрать в шкаф второй стакан
с чаем и пошел открывать.
На пороге стояли двое - сержант и рядовой УГБ.
- Здесь? - не поздоровавшись даже, спросил сержант.
Отец Иннокентий покачал головой.
- Не приехал.
Они переглянулись между собой.
- Зачем же звонили?
- Он прислал письмо - обещал приехать. Я могу показать.
Они по очереди шагнули за порог, стуча сапогами, прошли в
дом. Прикрыв за ними дверь, отец Иннокентий поспешил следом. Он
вынес им из спальни письмо вместе с конвертом, подал сержанту.
Сев на табурет Евдокима, тот принялся читать. Читал долго.
Текст, по-видимому, оказался для него сложен. Читая, он шевелил
губами, хмурил брови. Второй пристроился позади, заглядывал в
письмо через его плечо.
Вдруг на глаза отцу Иннокентию попался саквояж Евдокима,
стоявший на полу возле печки - на самом виду. Тогда он
передвинул свободный табурет и сел таким образом, чтобы
загородить его собой хотя бы от сержанта. Добравшись, наконец,
до конца письма, тот посмотрел на часы.
- Может, еще приедет? - то ли спросил, то ли рассуждая сам
с собой, произнес он. - Подождем?
Отец Иннокентий пожал плечами.
- Должно быть, он между поездами рассчитывал - Из Москвы и
в Москву. Поэтому так точно время указал. Если бы теперь
приехал, то назад бы уже не успел - на ночь бы остался.
Сержант задумался на некоторое время.
- Ну, хорошо, - сказал он, наконец. - Рассиживаться тут на
авось времени у нас нет. Письмо мы это заберем, и вроде у вас
еще какой-то материал на него имеется.
- Какой же еще материал? Все из письма ясно.
- Давайте тогда договоримся так. Если вдруг он все-таки
приедет, вы оставляете его ночевать, а сами звоните нам - в
дежурную или куда дозвонитесь - все равно. Мы сразу опять
подъедем. И если завтра или когда там еще он приедет, сразу
звоните. Отлучитесь как будто по делу. А не сумеете
дозвониться, пошлите кого-нибудь с запиской - два слова всего:
"встречайте Евдокима". Мы его на въезде в Зольск подождем.
- Хорошо, - кивнул отец Иннокентий. - Все ясно.
Спрятав письмо в планшет, сержант поднялся из-за стола.
- Ну, до свидания.
Они вышли в сени, и через несколько секунд уже шагали по
тропинке к машине. Закрыв за ними дверь, отец Иннокентий без
сил опустился на маленькую скамейку, стоявшую на крыльце.
Обхватив руками голову, слушал как завелся и уехал автомобиль.
Правильно ли он поступил, и, даже - почему именно он поступил
так - он не ответил бы теперь.
Когда затих и исчез вдалеке шум мотора, он поднялся и
пошел в дом. Не без труда в этот раз поднял тяжелую крышку
подполья. Через несколько секунд над полом появилась голова
Евдокима. Немного странным - как бы рассеянным - взглядом он
посмотрел снизу вверх на отца Иннокентия. Вылез, встал возле
стола, принялся отряхивать пыль с костюма.
- Н-да, - произнес он, наконец, покуда отец Иннокентий
закрывал крышку. - Я-то перед вами в высоких материях
распинаюсь... Что ж, и на том спасибо, что передумали, -
добавил он, помолчав.
Отец Иннокентий сел за стол, чуть дрожащими руками взялся
опять за трубочку. Сел и Евдоким. Оба молчали довольно долго.
- Ваших взглядов, батюшка, я не разделяю, - сказал,
наконец, отец Иннокентий и посмотрел Евдокиму прямо в глаза. -
Вы не понимаете и едва ли когда-нибудь сможете понять главное.
То, что существует не во взглядах людей, не в образованности,
не в догмах. То, что выше всяких споров, выше разума, выше,
может быть, истины. Я не буду участвовать в том, что вы
задумали. Я прожил свою жизнь в Православии, я служил ему так,
как мог, и буду служить до смерти. Потому что Православие - это
душа России. И вам не сделать эту душу иной - ни лучшей, ни
худшей. Воспитать ее в расчетливой добропорядочности, заставить
сверять свои порывы с наукой, с потребностями государства, с
логикой, вам никогда не удастся. Эта душа останется такой,
какая она есть. Уезжайте и больше не возвращайтесь сюда.
Евдоким посидел еще минуту молча.
- Ладно, - сказал он затем, хлопнув себя ладонью по
колену. - Знаете, у евреев в Талмуде есть такой народный герой
- Шимон Бар-Кохба - во II-м веке с римлянами воевал. Идя в
атаку, он так молился: "Господи, можешь не помогать - только не
мешай!" - Евдоким поднялся. - Вы все же подумайте, отец
Иннокентий, - добавил он уже стоя. - Мистика - она ведь штука
такая - в каждой бочке затычка. Как ее приладишь, так она и
встанет - хоть выше разума, хоть ниже. Вот здесь мой адрес, -
достав из кармана, положил он на стол аккуратную, плотной
бумаги карточку. - Надумаете чего - пишите.
Глава 35. КОНЦЕРТ
Эйслер давал прощальный концерт. Слушателей было немного -
