Баядером. Баядер ножом разрезал мясо на шесть частей, нанизывая
на нож, раздал его своим, четвертый кусок протянул через стол
Глебу.
Рука у Глеба слегка дрожала, когда он снимал с кривого
ножа горячее мясо. Не из-за козы, а больше из-за того, что так
лениво уверен в себе, в своем праве и в своей правоте, был этот
татарин. Обиднее всего казалось ему, что таким простым и
понятным было для него все то, о чем Глеб передумал многими
бессонными ночами, в чем сомневался, чем мучился так долго. И
как будто нечего было возразить ему.
Баядер и Кириллу протянул кусок. Все, кроме Глеба, начали
есть. Некоторое время ничего за столом не было слышно, кроме
чавканья. Пока, вгрызаясь зубами в мясо, Баядер ни покосился на
Глеба.
- Почему не ешь, харакун? - спросил он. - Ешь, ешь, не
печалься. Поедешь в город - другую козу купишь. А денег нет, у
Спаса попроси, он тебе из стада своего пришлет.
- Баядер, - спросил вдруг Глеб. - А тебе чернецы из
писания больше ничего не читали?
- Читали, много читали. Почему ты спрашиваешь?
- Там в одном месте сказано еще про поле, про семя доброе
и про плевелы. Про то, что собраны будут однажды плевелы и
ввергнуты в печь огненную, где плач и скрежет зубовный. Спас -
добрый Бог для тех, кто заповеди его исполняет. Их он любит и,
если оступились, наказывает любя, чтобы обрести им в конце
жизнь вечную. А от делающих и любящих беззаконие он отступает,
но тяжкая участь им уготована в конце света.
Выслушав это, Баядер оторвался от мяса, и узкие от природы
глаза его сузились еще больше, превратились в недобрые щелочки.
- И мне, по-твоему, уготована? - поинтересовался он.
Кирилл под столом уже и кулаком стучал по колену Глеба.
- Если делаешь беззаконие, убиваешь, насильничаешь, то -
да.
- А убивать, по-твоему - всегда беззаконие?
- Всегда.
- А если я монгол, а он урусут?
- Всегда.
- А если он самого меня убить хочет?
- Всегда.
- Ну, ладно, - отшвырнув вдруг на землю остатки козлятины,
Баядер резко встал из-за стола, обернулся к костру и что-то
выкрикнул.
На крик его отозвался один из сидевших у костра.
Поднявшись, он подошел к тому самому татарину, который
связанный и безоружный, сидел чуть в отдалении от прочих, под
деревом. Кажется, что до сих пор ему даже и есть ничего не
давали. Дернув его за рукав, он поднял его на ноги и повел к
столу. Оказалось, что и ноги у этого татарина были спутаны
веревкой ниже колен. Идти он мог, передвигаясь мелкими
шаркающими шажками.
Баядер тем временем стоя переговаривался о чем-то с
сидевшими за столом. Разговаривали они довольно долго. Баядер
кивал головой то на Глеба, то на связанного татарина, то на
того, кто привел его. Этот последний тоже принял участие в
разговоре. Молчал только связанный татарин, смотревший на
сотника хмуро и даже как будто с угрозой. Закончился разговор
какой-то короткой фразой Баядера, после которой все они
рассмеялись и повернулись к Глебу.
- Вот смотри, харакун, - сев на место, сказал, наконец,
Баядер по-русски. - Этого человека зовут Азарга, - кивнул он на
связанного татарина. - Он был хороший воин. Смелый был, сильный
был, один с тремя дружинниками урусутскими биться мог, всех
троих убивал. Одно только я всегда за ним замечал - жадный был.
В Орду, к себе домой, больше других всегда вез, у харакунов,
вроде тебя, посуду медную отбирал. А в Москве три дня тому, он
у Нохоя, - кивнул Баядер теперь на того, кто его привел, -
брата убил и золото забрал. Хитро все придумал - хотел на
урусута одного свалить. Урусута мы того поймали, пытали,
казнили, а золото потом Нохой у Азарги в сапогах нашел. Как,
по-твоему, можно Нохою его убить или нельзя?
Глеб покачал головой.
- Нохой по другому думает. В великой Ясе записано: если
воин украдет у воина - увидит смерть. И он увидит смерть, но
монгол монгола без суда убивать не должен. Нохой отвезет Азаргу
к темнику - хану Курмиши, чтобы тот судил его. Хан его или сам
казнит или отдаст его Нохою, тогда Нохой ему голову отрубит. Но
я теперь проще решил поступить. Ты урусут, тебе монгола можно
убить, и я хочу тебя кое-чему научить, чтобы вперед не судил о
том, чего не знаешь. Я хочу, чтобы ты убил Азаргу, или иначе я
прикажу ему убить тебя. Клянусь, сделаю это, - он добавил еще
что-то по-татарски, и Нохой подошел к Глебу, вынул из ножен
саблю и положил на стол перед ним.
- Возьми саблю, - сказал Баядер.
Глеб сидел, не шевелясь.
- Возьми саблю, - повторил Баядер.
- Не надо, Баядер, - взмолился Кирилл. - Зачем тебе это?
Он ничего худого сказать не хотел, поверь. Так уж просто о
Господе он ревнив. И вас, баскаков, первый раз в жизни видит.
Не надо, Баядер, прошу тебя.
Сотник не удостоил его ответом, ни даже взглядом, смотрел
прямо в глаза Глебу.
- Возьми саблю, - повторил он в третий раз.
Глеб покачал головой.
Баядер резко обернулся к Нохою и что-то сказал ему. Пожав
плечами, тот направился куда-то вкруг дома. Глеб услышал, как
скрипнула дверца сарая. Вскоре он вернулся с кожаными поводьями
от Глебовой кобылы, затем вытащил нож и разрезал веревку,
которой связаны были руки у вора. Тогда Баядер приказал что-то
уже ему.
Азарга стоял, потирая затекшие руки, и поглядывал мрачно
то на Глеба, то на Нохоя, то на Баядера. Потом неловкими
шажками двинулся к Глебу. Он остановился на углу стола перед
ним и обернулся. Все молча следили за ним. Рука его потянулась
над столом, на мгновение замерла над саблей, но Нохой резко
выкрикнул ему что-то, и тогда, сжав кулак, Азарга коротко
размахнулся и сверху вниз, будто камнем, ударил Глеба в
затылок.
Падая с лавки и одновременно проваливаясь в какой-то яркий
бездонный колодец, ничего уже не видя, он успел еще услышать
голос Кирилла. Только первый слог:
- Го...
Но тут же пропал и голос. И все пропало.
Очнулся он оттого, что плеснули ему воды в лицо.
Очнувшись, увидел прежде всего Азаргу, который стоял на
коленях перед ним и торопливо подкладывал ему под ноги чурки.
Тут же стоял и Нохой с саблей в руке. Как-то не сразу Глеб
сообразил, что сам он кожаными поводьями накрепко привязан к
осине - единственной, росшей одиноко, в двадцати аршинах от
дома. Привязан чуть выше земли - лапти его несколько вершков не
доставали до нее.
Все, казалось ему, происходило вокруг как-то медленнее,
чем взаправду. Воду в лицо ему из ковша плеснул один из татар,
сидевших рядом с Баядером. Плеснув, пошел обратно к столу,
возле которого стояли теперь остальные. Пока он шел, Глеб,
озираясь вокруг, заметил, что многие из татар, развалившихся на
траве вокруг костра, обгладывая кости, с интересом смотрят на
него. Разглядел он, наконец, и Кирилла, ползающего на коленях
возле стола. Голова у Глеба гудела. Он приложил к ней правую
руку, и только тут заметил, что она у него почему-то свободна.
Навстречу татарину с ковшом направился сам Баядер. И,
распластавшись в траве, Кирилл схватил его за красный сапожок.
Тогда, рассердившись вдруг, сотник вырвал от него ногу и
загнутым носком сапога ударил старика в лицо. Тот остался
лежать.
- Ну что, харакун, - сказал, подойдя к нему, Баядер. - Не
передумал?
Глеб молчал.
- Сожжет ведь тебя Азарга. Я не шучу.
- За что? - спросил он тихо.
- За дерзость, - спокойно ответил Баядер. - И за глупость
тоже. Ты сам рассуди - Азарге ведь ты ничем не поможешь. Он вор
- ему так и так голову отрубят. А себя еще можешь спасти.
Возьми саблю, - он кивнул Нохою, и через голову Азарги тот
вложил рукоять ее в свободную руку Глеба.
Рукоять была костяная, гладкая, удобная для руки. Глеб
сжал ее ладонью, и лицо вора, выкладывающего поленицу под его
ступнями, дернулось зло.
- Вот так, - спокойно кивнул Баядер. - Теперь размахнись
немного, ударь. Не трудно совсем, харакун. Дрова рубишь? Это
еще проще.
Глеб смотрел на саблю в своей руке, а тем временем многие
из татар, стали подниматься с земли и, переговариваясь между
собой, посмеиваясь, подходили поближе к осине - поглазеть на
любопытное зрелище. Азарга уже заканчивал с поленицей.
Последние чурки подложив впритирку к лаптям Глеба, отпрянул
назад и сел на землю вне досягаемости от сабли. Тогда Нохой,
рассердившись, выкрикнул что-то зло, пнул его сапогом в спину,
и снова тот оказался на коленях под рукой Глеба.
- Ну, давай, харакун, давай, - подбодрил его Баядер. - Мы
все тут за тебя. Думаешь, охота нам эту падаль еще к Итилю
везти? Время уходит - бей!
Мысли путались в голове у Глеба.
"Марья, Митя, Любавушка, - мелькало в голове его. - Что с
ними-то будет? По миру пойдут? Вот ведь, вопросы
неразрешимые... Без козы теперь. Хоть кобыла есть. Идешь к
костру... Господи, направь и укрепи, дай разуму исполнить волю
Твою."
Время и вправду уходило. Кто-то из татар уже принес и
подал Азарге горящую головню из костра. И не мешкая тот сунул
ее в просвет между нижних чурок. Стал ждать нетерпеливо, покуда
примутся они.
В наблюдавших за представлением татарах колыхнулось
волнение. Кто-то цокнул языком, покачал головой, другие
загомонили громче, руками указывая друг другу то на Глеба, то
на Азаргу. Один - маленький и смуглолицый - выскочил вдруг
вперед, снизу вверх, скривившись и пытаясь поймать взгляд
Глеба, что-то попытался объяснить ему ломаным языком:
- Ты, харакун, гореть, гореть будет! Ай-а!.. Азарга
плохая! Азарга рубать, рубать! - наотмашь замахал он рукой.
Глеб увидел, как Кирилл, очнувшись возле стола, пополз к
нему на коленях по траве, но остановился на полпути и простер
руки.
- Заруби его Глеб, заруби! Простит Господь! Получится же,
будто сам на себя ты руки наложил. О детишках вспомни!
"Не успел додумать о гневе-то Божьем. Что-то другое Кирилл
говорил. Непосильных испытаний не посылает Господь... Времени
мало. Больно-то будет небось. А смог бы зарубить с удара? Это
ведь с размаху нужно. Что же, труп-то они тогда здесь хоронить
оставят?"
Сжимавшая рукоять сабли ладонь Глеба была потной.
Нижние чурки занялись, наконец. Нохой уже не снимал ноги
со спины Азарги, не позволяя тому уйти из-под Глеба. Сам же, не
отрываясь, смотрел ему в лицо.
Вдруг потерял терпение Баядер.
- Руби, Харакун, руби! - закричал он. - Поздно будет! Глуп
ты, хоть и упрям. Сам ведь увидишь, что глуп - правды о богах
не знаешь. Руби, говорю тебе - награжу!
Вдруг сразу несколько крупных огненных язычков выскочили
из-под верхних чурок и лизнули лапти Глеба. Несколько мгновений
прошло, и словно острая стрела, нестерпимая боль пронзила тело
его с пят до головы. Ладонь его с бешеной силой сжала рукоять
сабли, он замахнулся, и Азарга оскалился на него снизу вверх.
Но в это мгновение вдруг оказалась перед ним Лушка Косая с
разрубленным плечом, корчащаяся на земле, Семен Кузня,
суетящейся добить ее. Видение было так живо, что почувствовал
он даже митькину голову у себя на животе. Только на мгновение
это остановило его, но было довольно. Сабля выпала из его руки.
Все вокруг потемнело и расплылось. И боль исчезла тогда.
Последнее, что успел он еще разглядеть, был удивленный и
испуганный взгляд Нохоя.
Глава 34. ЛЖЕЕПИСКОП
Сегодня днем к отцу Иннокентию пришла молодая женщина.
Храм был закрыт - службы давно уже разрешены были только по
субботам и воскресеньям. Она постучалась домой к нему и
сказала, робея немного.
- Здравствуйте, батюшка. Не могли бы вы открыть мне
