отношениях, потому что имя это мне ничего не говорит.
Харитон с полминуты покурил молча, с прищуром глядя в
глаза Гвоздеву.
- Следствие располагает на этот счет иными сведениями, -
сообщил он, наконец.
Иван Сергеевич развел руками.
- С этим я ничего поделать не могу. Я уже давно заметил,
что следствие располагает о моей жизни гораздо большими
сведениями, чем я сам.
- Не надо лицемерить, гражданин Гвоздев, - нахмурился
Харитон. - Вы отлично знаете, о ком я говорю. Я говорю о
руководителе антисоветской группы, в которую входили вы, некто
Глеб Резниченко и, очевидно, еще ряд лиц, сведения о которых
вам придется предоставить следствию.
Гвоздев покачал головой.
- Мы с вами договорились в самом начале, гражданин
следователь. Никого оговаривать я не буду.
Харитон вдруг резко затушил папиросу в пепельнице, встал
из-за стола, обошел вокруг него, угрожающе навис над Гвоздевым.
- НКВД не вступает в договоры с врагами народа, - произнес
он раздельно и зло. - Вам придется отвечать на поставленные
вопросы.
Иван Сергеевич снял с носа пенсне, подышал на него, потер
о полу пиджака, устало покосился на Харитона.
- Если материалы следствия изобличают меня, - кивнул он, -
я готов признать в частности, что состоял в международном
диверсионном центре Чемберлена-Конфуция. Конспиративное
название центра - ЧК. Но в одном я совершенно уверен, гражданин
следователь - кроме меня, никого из советских граждан в этом
центре не состояло.
Что-то словно соскочило с предохранителя в мозгу у
Харитона. Одним резким движением он расстегнул кобуру, выхватил
из нее маузер и ткнул его под подбородок Гвоздева.
- Издеваться надо мной будешь, сука! - заорал он ему в
лицо. - Прикончу тебя сейчас прямо здесь, как падаль - при
попытке к бегству. Ну, что?! - упирал он ствол в заросшую
щетиной шею. - Хочешь, вражина, проглотить девять грамм?!
Хочешь?!
Иван Сергеевич молчал и только вынужденно склонялся назад
под давлением дула.
Бешеная бессильная злоба, в которой рвалось наружу все
напряжение последних дней, душила изнутри Харитона. Наверное,
если можно было б, он в самом деле пристрелил теперь Гвоздева -
и не в один прием, чтобы еще покорчился тот на полу. Но даже
ударить его было сейчас нельзя.
Он спрятал пистолет в кобуру, вернулся за стол, слегка
дрожащей рукой взялся за перо, записал в протокол:
"вопрос: Имея ненависть к Советской власти, вы на
протяжении последних трех лет состояли активным членом
антисоветской шпионско-вредительской организации под
руководством разоблаченного НКВД прокурора Зольского района
Кузькина Павла. Следствие требует от вас чистосердечных
показаний."
Записав это, Харитон вспомнил вдруг, что Кузькин появился
в Зольске в марте этого года - недели через две после того, как
Гвоздев был уже арестован. Он понял, что поторопился - халтуры
в этом деле допускать было нельзя.
"Ладно, - постарался он взять себя в руки и рассуждать
спокойно. - Арестуем брата, поработаем с этим Резниченко -
что-нибудь наклюнется. Надо Леонидова подключать," - решил он,
прикуривая очередную папиросу, и мрачно уставился на Гвоздева.
Тот сидел, потупясь.
- Значит, вы отказываетесь давать чистосердечные
показания? - спросил он сурово, но уже спокойным голосом.
Иван Сергеевич молчал.
Харитон нашарил левой рукой кнопку звонка, спрятанную под
столешницей.
В двери немедленно появился охранник.
- Уведите, - коротко приказал ему Харитон.
Глава 31. ЛЕОНИДОВ
Придя в библиотеку к половине двенадцатого, Вера Андреевна
обслужила дожидавшегося ее посетителя, крупными буквами
написала на листе бумаге записку: "По техническим причинам
библиотека откроется в 15.00" - прикрепила ее снаружи к двери,
заперла замок и отправилась в отдел культуры.
Фаечка Филиппова - секретарша Вольфа - симпатичная,
курящая и бестолковая женщина лет тридцати - оказалась
единственной сотрудницей отдела в этот день.
- Верочка, милая, да ты что! - замахала она руками в ответ
на просьбу ее оформить расчет. - Я этих бумаг и пальцем не
коснусь, пока кого-нибудь не пришлют. Потерпи ты немного - не
оставят же меня тут одну надолго, - волнуясь, полезла она в
сумочку за папиросами. - Я здесь, наверное, поседею скоро. Из
управления сегодня звонили, из финотдела приходили, и оттуда, -
кивнула она головою набок. - А что я им скажу? - прикуривая,
всхлипнула она. - Два года мы здесь с Евгением Ивановичем
вдвоем сидели, и никогда я за ним ничего такого не замечала.
Сама боялась ему все время невпопад чего-нибудь ляпнуть. Что же
это такое, Верочка? Все талдычат они - бдительность,
бдительность. А как ее проявлять эту бдительность? Сыщик я им
что ли? Ты вот могла себе о Вольфе что-нибудь такое
представить? А что же они от меня хотят? Какие я им дам
показания? Самой мне их что ли придумывать? Уж если Евгений
Иванович враг, как тогда вообще в человеке разобраться можно?
Вере Андреевне некогда было утешать ее. И вскоре она
оставила Фаечку одну со своими переживаниями.
Ей надо было успеть до обеда еще одно дело, и домой она
вернулась только в половине третьего. Эйслер вышел к ней на
кухню, когда, торопясь, готовила она себе обед, присел за стол.
Она обо всем рассказала ему с утра: о том, что Паша порвал
эти списки, о том, что заступился за Гвоздева, о том, что его
хотят арестовать, о том, что они любят друг друга и сегодня
уедут к нему - на заброшенный хутор в пятнадцати верстах от
станицы Вислогузы. Но в тот их разговор за завтраком, она
видела, Эйслер не изменил своего настороженного отношения к
Паше. И она догадалась, конечно, что дело не в Паше, а в том,
что старику горько расставаться с ней.
- Ну, что, - спросил ее теперь Аркадий Исаевич, - дали вам
расчет?
Она покачала головой.
- Разумеется. По правде говоря, все это совершеннейшее
безумие - то, что вы затеяли.
- Безумие, Аркадий Исаевич, - то, что творится вокруг нас,
то, в чем живем мы здесь - большое всеобщее безумие. И вы это
знаете. А постараться уйти от всего этого - по-моему, самое
разумное из того, что можно предпринять.
- Вы-то, в отличие от Павла Ивановича, не принимали
участие в том, что творится.
- Это только так кажется, Аркадий Исаевич. Просто
должности есть более чистые. Но разве не в каждой второй из
книг, которые я выдавала в библиотеке, написано, что так все и
нужно? Разве не в каждой из газет, которыми вы торговали,
написано, что еще недостаточно в нас кровожадности?
Эйслер помолчал какое-то время.
- Знаете, Вера, - сказал он затем. - Для себя я сегодня
уверился в одном - в том, что все это не будет продолжаться
вечно. Я скажу вам - почему. Потому что всякая диктатура - это
унифицированная система, которой на каждом месте требуется
унифицированный человек - шестеренка, крутящаяся в ту сторону,
в которую нужно. А люди все слишком разные, чтобы укладывать их
в шаблоны. Если уж на должности прокурора мог оказаться человек
с совестью, что тогда говорить об остальных. Это все вздор,
будто можно воспитать всех под одну гребенку. Никогда это им не
удастся. А значит, жизнь сама рано или поздно вырвется за рамки
идеологических табу, политических установок - это неизбежно. Я,
может быть, и не доживу, а вот вы - наверное.
- Пообедаете со мной? - спросила Вера Андреевна, снимая с
примуса кастрюлю с супом.
- Нет, нет, я Шурика дождусь. Он в футбол побежал играть.
Что они все находят в этой игре, ума не приложу.
- Кто это "они", Аркадий Исаевич? - улыбнулась она.
Старик поглядел на нее внимательно, усмехнулся.
- Все равно все можно было б организовать разумнее, -
покачал он головой. - Чтобы не прятаться ни от кого, не
убегать. Этот его поступок с Гвоздевым, конечно, очень
благороден, но совершенно бессмысленен. Ну, хорошо, сделанного
не воротишь, ему надо теперь делать ноги, но вам-то, Верочка,
зачем срываться прямо сейчас? Спокойно доработали бы свои три
года, а Павел Иванович пока что обустроится на месте, выяснит
наверняка, что можно вам жить на этом хуторе. И приедете вы к
нему в августе. Теперь же, если, не дай Бог, конечно, схватят
его, то схватят и вас заодно. Зачем же рисковать понапрасну?
- Я люблю его, Аркадий Исаевич, - сказала она.
И Эйслер ничего больше не возразил ей.
Он молчал, покуда, достав тарелку, сметану и соль, она не
села за стол напротив него. И тогда сказал вдруг:
- Возьмите нас с собой.
И, захлопав глазами, она осталась сидеть над пустой
тарелкой с поварешкой в руке. Этого она никак не ожидала от
Эйслера.
- А разве вам можно уехать? - спросила она, наконец.
- Можно, - кивнул он. - Я ходил сегодня к ним, сослался на
то, что нет работы. Они сказали - куда угодно. Зачем я им
нужен?
Постепенно приходя в себя, Вера Андреевна понимала теперь,
что странно как раз было не ожидать этого, что так и должно
было быть. Что делать ему одному в этом городе? Впрочем, ведь -
не одному уже.
- А Шурик?
- Я уже поговорил с ним. За вами он готов поехать куда
угодно. Вы для него, похоже, ассоциируетесь с матерью, хотя он
стесняется говорить об этом. А для меня - с дочерью, - добавил
он тихо.
Тогда она рассмеялась.
- Исход! - воскликнула она, смеясь. - Аркадий Исаевич, у
нас с вами получается настоящий исход из Зольска.
Она вовремя успела в библиотеку после обеда. Не без труда,
как всегда, справившись с замком, подумала - какое счастье, что
мучается она с ним в последний раз. Надо будет, впрочем, где-то
оставить ключ. Или уже не надо - в отделе ведь есть дубликат.
Может, соберутся, наконец, по случаю сменить замок.
Как просто все это решилось вдруг - думала она, сев за
стол и подперев ладонями голову. Еще вчера было столько
казавшихся неразрешимыми проблем: Харитон, Баев с их
непонятными чувствами, это никчемное депутатство. Все было так
запутанно, так давило. А сегодня вечером они просто уедут
отсюда, оставив им в наследство все проблемы. Уедут в Москву, а
там вскоре пересядут на поезд, идущий в Ростов. Они будут ехать
в купе вчетвером - муж и жена, старик и ребенок - пить чай,
разговаривать о чем-нибудь простом и нетревожном. Мимо них
будут проплывать поля, леса, незнакомые города. Но им они будут
не нужны и неинтересны.
Так замечательно было представлять это. Но в это время на
лестнице послышались шаги, и в дверь постучали. Стук был
какой-то странный - три раздельных громких удара с паузами
между ними. Она удивилась. Кому это могло прийти в голову -
стучать перед входом в библиотеку?
- Войдите, - пробормотала она.
Дверь открылась медленно. И на пороге ее оказался Леонидов
- в полной форме, но с фуражкой, сдвинутой набекрень. Он
улыбался ей во весь рот и обеими руками прижимал к туловищу
большие желтые дыни.
- Боже мой, Алексей, - изумилась она. - Что это? И почему
ты стучишь?
- Как порядочный человек, - сообщил тот, ногой пытаясь
закрыть за собою дверь, - не могу позволить себе войти без
стука к одиноко сидящей барышне. Тем более, что времени еще без
минуты три.
- Чем же ты стучал? Дыней?
- Обижаешь, - приосанился Алексей. - Не дыней, а головой.
Разве по глубине звука нельзя было отличить?
То, что Вере Андреевне действительно нравилось в нем, было
вот это вечно беззаботное его настроение и зеленоватый оттенок
глаз.
- Вообще, на твоем месте, Вера, - продолжил он, - на столь
