в одиночестве еще несколько дней. Доел все, что было в доме, до
последней крохи, и только тогда стал думать о том, что делать
ему дальше. Он помнил, что верстах в пятнадцати от хутора, в
Вислогузах, живет старинный приятель его отца - дядя Гена
Резниченко - с женою и сыном. Он их правда почти не знал, но
выбора у него не было - с голоду только помирать. Так что,
собравшись наскоро, даже и избу не заперев, отправился он в
Вислогузы.
Стояли над Доном в тот год лютые крещенские морозы -
градусов за тридцать. Паша шел медленно, пряча лицо в мамином
пуховом платке, одной рукой волок за собой мешок с каким-то
скарбом, другой отгораживался от пронизывающего насквозь,
обжигающего ветра.
Тропинки в эту зиму не было. Едва отойдя от дома, Паша с
каждым шагом стал проваливаться под наст едва не по пояс. С
трудом вытаскивал он ногу, делал шаг и опять проваливался. Час
потребовался ему, чтобы взобраться на ближайший холм -
расстояние, которое летом без труда пробежал бы он за пять
минут.
Взобравшись, он огляделся. Хутор его был еще ясно виден
позади, а до Вислогуз предстояло пройти ему путь едва ли не
вдесятеро больший. От голода тело его было будто не вполне
послушным, он успел уже сильно устать и насквозь продрогнуть за
этот час. Пару минут постоял он на холме, отдыхая. Страх
потихоньку стал подкрадываться к сердцу его - он начал
понимать, что может и не дойти. Можно было бы еще вернуться,
переждать, пока утихнут морозы, но в доме не было ни куска
хлеба, а поголодай он еще хоть пару дней, и даже до этой
вершины навряд ли удалось бы ему добраться.
Стараясь не позволить страху овладеть собой, он поднял
глаза к серому низкому небу и, сложив на груди овчинные
рукавички, зашептал молитву.
- Матерь Божья, Царица Небесная, - бормотал он. - Сделай
так, чтобы я дошел. Я всегда слушался родителей и заповеди
соблюдал. Я буду добрым и честным. Помоги мне. Помоги,
пожалуйста.
Тучи стояли между ним и небом. Солнце едва виднелось
сквозь них бесформенным бледным пятном. Мир вокруг казался
глух, безжизнен и равнодушен. Не было признаков того, что
кто-то услышал его.
Паша потихоньку заплакал и, в последний раз оглянувшись на
хутор, поплелся вниз с холма. Слезы, выбираясь из глаз его,
текли по щекам под платком, застывали, превращаясь в ледяные
бороздки.
Он шел еще довольно долго, но скоро стала овладевать им
какая-то странная сонливость. Сознание его постепенно
обволакивало что-то похожее на эти серые тучи. Он постепенно
перестал думать о чем бы то ни было и почти забыл о цели, к
которой стремился. Он знал только, что вот сейчас нужно
вытащить ему из-под наста левую ногу, вот сейчас - правую. Так
прошел он, трудно сказать, еще сколько - час, или два, или три.
Окоченевшие ноги, наконец, исчезли из-под него, и в какой-то
момент он вдруг увидел, что уже не идет, а лежит на снегу лицом
вверх. Это показалось ему приятным. Небо опустилось вплотную к
нему, укутало тело теплым туманом. Ему сделалось уютно. Он
незаметно улыбнулся под платком и закрыл глаза...
Проснулся он оттого, что его бросили в огонь. Казалось,
что на всем теле его не было места, которое не горело бы. Паша
хотел закричать, но не оказалось сил - он только простонал и
открыл глаза.
Первое, что он увидел, был внимательный взгляд серых глаз
за стеклами пенсне и золотой офицерский погон. Почему-то в
первую секунду это испугало его. Он быстро огляделся.
Он лежал в маленькой темной, аккуратно прибранной комнате
в одно окно, на железной кровати с круглыми полированными
набалдашниками по углам решеток. На окне висели темно-синие
занавеси, на столе у окна стоял самовар. Все это как-то не
удивило Пашу, хотя он отлично помнил, что засыпал в другом
месте.
Обладатель пенсне между тем, пока Паша делал свои
наблюдения, залез рукою в тумбочку, стоявшую возле кровати,
извлек оттуда небольшую овальную флягу и, бережно отвинтив
крышечку, поднес флягу к Пашиным губам.
- Пей, - сказал он негромко.
Паша послушно отпил, тут же поперхнулся, закашлялся,
замотал головой. Во фляге оказался разбавленный спирт.
- Пей, пей, - серьезно повторил тот. - Полегчает.
Паша жалобно посмотрел на погон, но ослушаться не решился,
и, страшно морщась, сделал еще несколько маленьких глотков.
Офицер тогда снова потянул руку к тумбочке и подал ему кусок
хлеба. Паша не торопясь съел его и, уже когда он кончился,
почувствовал вдруг звериный голод. В глазах его от спирта
стояли слезы, но через пару минут тело стало наливаться изнутри
приятной тяжестью, огонь немного отступил, и снова потянуло в
сон.
- Семен, - не оборачиваясь, негромко позвал офицер.
И возле кровати появился большелицый человек в бескозырке.
- Очухался что ли, - в упор уставился он на Пашу. - Ну и
ну. Видать, в сорочке родился ты, малой. Еще б полчасика
проваляться тебе там, и никто не узнал бы, где могилка твоя.
Что смотришь-то? Ты не на меня смотри, на них вот смотри, на
Ивана Сергеича. Молиться тебе теперь всю жизнь на них - не
намолиться. Высмотрели тебя, а ведь почитай уж с головой
замело. Как это, малой, угораздило-то тебя?
- Ладно, ладно, - сказал офицер. - Рано его еще
допрашивать. Поди-ка лучше, поесть ему что-нибудь придумай. Как
зовут тебя?
- Паша.
- Ты куда шел-то, Паша?
- В Вислогузы.
- Ну, вот, - пожал плечами большелицый. - Я же говорю - в
сорочке. В этих самых Вислогузах ты, брат Паша, сутки уже без
памяти и валяешься... Глядите, Иван Сергеевич, засыпает он,
кажись, опять. Успеет еще наесться-то, пусть уж спит лучше,
пока спится - оно на пользу.
Жаркий цветной туман, родившийся из полумрака комнаты, в
самом деле уже окутывал Пашу. Слова большелицего звучали
издалека, роняли смысл, улетали в пространство. Паша сумел
понять только, что все закончилось хорошо, он больше не один, о
нем заботятся. Глаза его сами собой закрылись. И в ту же
секунду комната закружилась вокруг него, перевернулась, ухнула
в бездну. Больше никогда не видел он ни Ивана Сергеевича, ни
большелицего. Еще на несколько часов сон забрал его из этой
жизни.
Это был пожилой высокорослый мужчина с проседью в бороде и
в начавшей уже отрастать шевелюре. Лицо его казалось несколько
сонным, опухшим, лоб изборожден был множеством разнокалиберных
морщин. Однако прямой и спокойный взгляд серых глаз, строгий
разлет бровей, правильной формы нос выдавали в нем
старорежимную породу. На носу держалось узенькое стальное
пенсне. В целом, несмотря на внушительную осанку, вид у Ивана
Сергеевича был довольно помятый: некогда приличный черный
костюм совсем обвис на нем, и выглядел он в общем почти
стариком на фоне молодого розовощекого охранника.
Конечно, он сильно изменился за эти двадцать лет и,
наверное, особенно за последние месяцы, проведенные в тюрьме.
Но даже если бы Паша не знал, что его зовут Иваном Сергеевичем,
он ни минуты не усомнился бы в том, что это именно он.
Голова у Паши наотрез отказалась анализировать и понимать
ситуацию. Через минуту предстояло ему произнести обвинительную
речь, но он не знал уже, что ему говорить. Он только ясно
чувствовал - требовать для Гвоздева расстрела, что был он
обязан сделать, он не может.
- Встать, суд идет! - хрипло объявил охранник, оставшийся
возле двери.
На секунду, пока он стоял, в голову Паше пришла даже
странная мысль - притворно упасть в обморок. Но вовремя
сообразил он, что это не будет выглядеть реальным; в актерские
способности свои он не верил.
- Прошу садиться, - сказал Дзарисов. - Слушается дело по
обвинению Гвоздева Ивана Сергеевича, 1882-го года рождения...
Конечно, Гвоздев не мог узнать его. Неизвестно вообще,
помнит ли он о том мальчишке, которого нашел в заснеженной
придонской степи двадцать лет назад. Кстати, он ведь не мог не
заметить - в деле нигде ни строчкой не упоминалось о том, что
Гвоздев служил у Деникина.
- Прошу вас, - кивнул ему Дзарисов, закончив вступление.
Паша поднялся, помолчал немного, взял в руки обвинительное
заключение. Нет, не может быть, чтобы все это происходило с
ним.
- Из материалов следствия видно, - начал он немного тише,
чем нужно, - что обвиняемый гражданин Гвоздев по заданию
западных спецслужб составлял умышленно подогнанный под
фальшивый образ конспект из оторванных от контекста цитат вождя
ВКП(б) т. Ленина, который в дальнейшем тайными каналами
готовился переправить на запад...
Губы его механически читали состряпанное Спасским
обвинительное заключение, а сам он был где-то далеко отсюда,
или, может быть, не был нигде.
Через пару минут Дзарисов, наконец, взглянул на него с
чуть заметным удивлением. До сих пор при нем Паша не позволял
себе такой халтуры - дословно зачитывать заключение. К тому же
и читал-то он крайне вяло.
"Не подготовился", - подумал Дзарисов и посмотрел на
бритого корреспондента. Тот воспринимал все как должное - вовсю
строчил химическим карандашом - записывал.
Где-то на половине текста голос у Паши неожиданно сорвался
на полуслове. Он прокашлялся, затем открыл стоявший на столе
графин с водой, налил в стакан.
И пока он пил, глаза его читали на раскрытой перед ним
странице дела одно предложение:
"Переступишь черту - пропадешь, и в этой жизни не
вернешься уже на дорогу."
Он прочитал это раз, другой, третий. Он разглядел,
наконец, что предложение это было из рассказа Гвоздева. И то,
что оказалось оно перед ним теперь, то, что как бы помимо него
глаза прочитали его, то, что так непостижимо обращено оно,
казалось, к нему самому, потрясло его.
Стакан с водой дрожал у Пашиного рта. Он продолжал тянуть
паузу - как бы не смог прокашляться, налил себе еще воды,
тщательно закупорил графин, еще пошелестел бумагами. Все уже
смотрели на него. Дольше молчать было невозможно. Наконец, он
заговорил.
- Таковы выводы обвинительного заключения, - сказал он,
так и бросив чтение его на полуслове. - Однако внимательное
изучение материалов дела показывает нам, что выводы эти не
являются достаточно обоснованными...
После этой фразы заседатели спецколлегии дружно
переглянулись.
- Прежде всего, материалами дела не раскрыты и не указаны
связи гражданина Гвоздева, пользуясь которыми, он мог бы
переправить свои конспекты на запад для последующей публикации.
Кроме того, в соответствии со статьей 58-6 УК РСФСР, конспекты,
составленные обвиняемым, не могут считаться охраняемой
государственной тайной, так как сведения, содержащиеся в них,
не входят в особый перечень, утвержденный СНК Союза ССР, и не
являются экономическими. Версия о шпионской деятельности
гражданина Гвоздева таким образом представляется
неубедительной.
Теперь уже и сам Гвоздев с интересом смотрел на Пашу.
- В соответствии с постановлением пленума Верховного Суда
РСФСР от 16 декабря 1930 г., указавшим на абсолютную
недопустимость расширительного применения статьи 58-10, данные
конспекты не могут также считаться содержащими прямые признаки
контрреволюционной агитации. В связи с вышесказанным, я бы
просил специальную коллегию освободить гражданина Гвоздева
Ивана Сергеевича из-под стражи в зале суда, ввиду отсутствия в
его действиях состава преступления.
Он сел на место. В зале заседаний на некоторое время
