Она чуть качнула головой.
- А мне, бывало, снилось. И еще с какой-то уголовной
закваской - похоже как у Раскольникова. И очень отчетливо,
знаете, со всякими там оттенками чувств. Убьешь, а потом долго
прячешься, ужасно боишься, что поймают, стыдишься самого себя.
А когда вот-вот уже схватят, просыпаешься в холодном поту,
думаешь с облегчением: слава Богу, это только сон, убийства не
было. И удивишься еще: как же это я во сне настолько мог
лишиться разума, чтобы убить? Вот, мне кажется, на это и должно
быть похоже. Что только сон. И все мы спим. И все проснемся
однажды. Вы, кстати, когда-нибудь слышали, что индейцы судили
людей за преступления, совершенные во сне? Потому что считали
сон путешествием души. И с этим я вполне согласен. И даже
обязательно хочу, чтобы судили. Я свой "квадрильон
квадрильонов" пройду с радостью. Но только, чтобы все это был
сон, и мог бы я удивиться. Вы понимаете?
Взгляд его бегал вокруг, но в какую-то секунду вдруг
встретился прямо с ее взглядом, и что-то он, должно быть,
прочитал в нем. Он замер на мгновение, потом быстро встал,
подошел к ней, взял ее руку.
- Вера, - сказал он. - Знаете, тогда, под дождем, когда я
нес вас на руках, вдруг оказалось в какую-то минуту, что все
неважно, кроме того, что вы со мной, а я должен заботиться о
вас. Неважно, что было, неважно, что будет. Я смотрел на вас
тогда и понимал... Понимал, что мог бы любить вас. То есть,
причем же тут "мог бы"? - поморщился он. - Я люблю вас.
Конечно, я давно люблю вас. Я так всегда боялся вас потерять.
Она сидела, не шевелясь. Она не думала, что когда-нибудь
это все же случится.
"Он правду тогда сказал, что это странный город," -
подумала она вдруг.
- Я знаю, что это глупо, - кивнул он тут же сам себе. - Я
знаю, что вам меня не за что любить - совершенно. Я просто
хотел, чтобы вы знали.
- Мне кажется, любят не за что-то, - прошептала она. -
Любят скорее вопреки.
Он минуту смотрел на нее удивленно сверху вниз. Потом
вдруг, не отпуская руки ее, опустился и встал перед ней на
колени, стал тихонько целовать ее пальцы, ладонь.
- Вера, - сказал он, - Вера. Давайте уедем отсюда вместе.
Я все изменю. Все, все будет не так, как здесь. Я клянусь вам.
Но вдруг он как будто очнулся, отпустил ее руку, поднялся,
и взгляд его оказался мутен. Он обошел вкруг стола и встал у
окна.
- Какая подлость, - покачал он головой. - Какая подлость -
пытаться втянуть вас теперь в свою жизнь. Чтобы запачкать вас
этой грязью, чтобы вытирать о вас кровавые руки. Простите меня,
Вера, никогда, никогда этого не будет. Я забылся на секунду -
это подло.
Она закрыла лицо ладонями.
- Вы все не то говорите, - прошептала она, потом как-будто
взяла себя в руки, вздохнула. - Куда вы едете? - спросила она
опять.
- Я хочу вернуться к себе на хутор - туда, где я родился.
Там никто не жил уже двадцать лет, но, мне кажется, там можно
жить. Вещи оттуда все забрали в первый же год, а дом до сих пор
стоит. Он никому не нужен. От колхоза он слишком далеко. И от
дороги тоже. Я знаю тамошнего председателя, и он меня тоже
знает. Я думаю, договорюсь с ним, и он поможет поначалу.
Оформит меня как-нибудь - буду ему, скажем, яблоки сдавать. Там
у нас яблонь было много. Не знаю, впрочем, как теперь. Знаете,
я сегодня читал рассказ про одного человека, который ушел от
людей. Хотя это в другое время было. Его написал один историк
по фамилии Гвоздев...
- Иван Сергеевич? - спросила она.
- Да, - удивился Паша. - Откуда вы его знаете?
- Он был приятель Аркадия Исаевича. А что с ним теперь?
- Сегодня был суд. Я должен был требовать для него
расстрела. Но я потребовал освободить его. И заседание
отложили. Конечно, вряд ли это чем-то ему поможет. Но я не мог
по-другому. Вы знаете, как странно - оказалось, что я его уже
встречал однажды в жизни - и как раз там, возле своего хутора -
во время войны.
- Но у вас ведь, наверное, могут быть неприятности после
этого.
Он чуть улыбнулся.
- Неприятность, Вера, может быть только одна - Баев меня
самого посадит, если найдет. Но я постараюсь ему не даться.
Дома меня уже не будет сегодня.
- Где же вы собираетесь ночевать?
- Где-нибудь на улице. Теперь тепло.
Они помолчали немного. Паша растерянно как-то смотрел на
обрывки бумаг, разбросанные по столу.
- Почему вы ушли от Нади? - вдруг опять спросила Вера
Андреевна.
Он подумал несколько времени, пожал плечами.
- Просто я не люблю ее. Наверное, в этом дело.
- Вы только теперь это поняли?
- Нет. Не знаю. Когда-то казалось, что это не так. Потом у
нас быстро появился ребенок. А с ребенком все остальное уходит
на второй план. По крайней мере - до поры. Но дело в том, что
если любишь, можно простить гораздо больше. А она теперь
сделала кое-что такое, что я не смогу ей простить.
- Она изменила вам?
- Да нет, что вы, - Паша усмехнулся. - Почему вам это в
голову пришло? Это-то я, наверное, смог бы простить. Я бы не
хотел вам всего рассказывать. К тому же... едва ли я имею право
судить ее. Но жить с ней, во всяком случае, я больше не могу.
- Это все ваши вещи? - спросила вдруг Вера Андреевна,
кивнув на его портфель.
- Да, все необходимые.
Она помолчала немного.
- Оставайтесь здесь, - предложила она.
Он посмотрел на нее удивленно.
- Вы можете лечь на полу. Матрас я вам дам. Подушка,
правда, только одна и одеяла нет. Но есть покрывало, теперь
действительно уже тепло.
Он долго смотрел на нее.
- Спасибо, - сказал он, наконец. - Спасибо.
На кухне читал газету Иван Семенович. Ей не хотелось,
чтобы он увидел Пашу. Она дала ему раздеться одному в комнате,
потом вернулась и разделась сама. Нагота стесняла ее, хотя она
видела, что Паша отвернулся. Торопливее, чем обычно, она
набросила на себя ночную сорочку и нырнула под одеяло.
Потом они долго лежали молча, разделенные столом, но
все-таки были рядом. Вместе со слышным ей отчетливо Пашиным
дыханием и едва уловимым запахом незнакомого мужского
одеколона, что-то постороннее словно заполняло комнату, чуть
волновало ее, мешало заснуть. Она слышала, как бьется сердце
ее, и боялась, что Паша о чем-нибудь спросит - ей казалось,
трудно будет ответить ему естественным голосом. Но он лежал
молча, только иногда вздыхал негромко и поворачивался с боку на
бок.
Может, она и заснула бы. Постепенно она успокаивалась,
одна за другой уходили мысли об этом дне. Полная луна появилась
в окне, и уже мелькнули перед закрытыми глазами ее неуловимые
образы иной жизни.
Но вдруг за открытой форточкой послышался, приближаясь,
рокот мотора - сначала не так слышно, потом вдруг очень громко,
совсем рядом скрипнули тормоза. Во двор их въехала машина и
остановилась возле подъезда - почти перед самым окном. Открыв
глаза, она увидела поверх стола Пашину голову и плечи. Он стоял
на коленях на своем матрасе и вытягивал шею, чтобы выглянуть в
окно.
- Кто это? - спросила она, приподнявшись на локте.
Он только мотнул головой и приложил палец к губам.
Тем временем хлопнули дверцы автомобиля, скрипнула дверь
подъезда, шаги послышались на лестнице, прошли наверх.
- Это за мной, - чуть слышно и совершенно спокойно
произнес Паша, потянулся рукой к брюкам, висевшим на стуле; сев
на матрасе, быстро надел их, встал и голый по пояс шагнул к
простенку у окна, глядя на улицу и прячась от луны.
Она забыла обо всем, откинула одеяло, спрыгнула с постели
и через секунду стояла возле него. Он обнял ее одной рукой за
плечо и чуть отвел от окна. В ужасе прижав ладони к лицу, она
смотрела на черную машину всего в нескольких метрах от них,
тускло поблескивающую в лунных лучах. Одинокий человек в форме
стоял, прислонясь к машине спиной, курил папиросу и зачем-то
шарил глазами по окнам дома.
- Господи! - вырвалось у нее почти беззвучно. - Какое
счастье, что вы у меня.
- Они могут взять Надю, - как-то совсем без эмоций
прошептал он в ответ. - Они, бывает, делают так, когда не
находят человека - берут заложников. Если возьмут ее, я должен
буду выйти. Я не могу подставлять ее вместо себя.
- Нет, нет! - замотала она головой и каким-то судорожным
усилием мозга нашла, показалось ей, подходящий аргумент. - Они
же могут все равно не отпустить ее, и Игорь тогда останется
один.
Он ничего не ответил ей. Человек с бегающими глазами в это
мгновение остановился вдруг взглядом на их окне. Казалось, что
смотрел прямо на них. И, хотя, конечно, не мог он разглядеть их
в темной комнате, она невольно прижалась плотнее к Паше, как бы
закрывая его от этого взгляда. Человек щелчком отбросил окурок,
сплюнул на землю, открыл шоферскую дверцу и сел в машину.
Они долго стояли так у окна, замерев. Полупрозрачные тени
облаков то исчезая, то появляясь, скользили вокруг луны. Ее не
стесняло теперь вовсе, что полуодетые стояли они рядом, почти
прижавшись друг к другу. Он был уже не чужой ей, и важно для
нее сейчас было только одно - не отдать его этим людям. Но с
ужасом чувствовала она, что не сможет удержать его, если Надю
возьмут.
Так неужели все это - та ночь под дождем, и этот вечер, и
все ее чувства - все было только для того, чтобы вот теперь он
исчез из ее жизни - может быть, навсегда?
"Нет, Господи, нет! Пожалуйста, нет!" - в отчаянии
молилась она про себя.
Прошло, наверное, полчаса. Но вот, наконец, послышались
шаги в подъезде. Паша стоял чуть сзади нее. Вдруг она
почувствовала, как одновременно слегка коснулся он ладонью
талии ее, губами - волос на затылке. Она обернулась, он
улыбался ей, и на секунду опустив веки, словно бы молча
повторил ей: "Все будет так, как должно быть. Не беспокойтесь."
И, кажется, на всякий случай попрощался с ней.
Но уже открылась дверь подъезда, из нее вышли двое человек
в форме, быстро прошли к машине, разом почти распахнули дверцы.
Нади не было с ними. Взревел мотор, дверцы хлопнули, машина
рванула с места.
Часы за стеной у Эйслера пробили трижды. Луна отражалась в
его зрачках, когда, обняв его, она шептала:
- Я люблю тебя. Я поеду с тобой куда угодно. Я люблю тебя.
Мы завтра же уедем из этого города, и все теперь будет хорошо.
И губы его, когда он целовал ее, были чуть соленые от ее
же слез. И пока глаза ее оставались открыты, луна за окном
плыла по кругу среди облаков.
Глава 28. ЧИСЛО
Стоя на балконе своей квартиры, облокотившись о перилла,
Харитон курил бог знает какую уже подряд папиросу, щурился от
солнечного света и едкого дыма. В табачном дыму, который глотал
он с жадностью тонущего человека, была единственная отпущенная
ему этим утром радость. Как льдинки, прикладываемые к ожогу,
папиросы притупляли боль в мозгу, сизый дым нестойкой пеленой
укутывал, казалось, воспаленные кончики нервов.
В это утро не было у Харитона весны, солнечное небо было
серым и тусклым. Жизнь представлялась ему в виде смрадной
канализационной трубы, выхода из которой нет.
Выхода действительно не было - теперь он уже ясно понимал
это. Конечно, он всегда знал, что все его дружелюбные отношения
с Баевым - фикция - всего лишь удобная для начальника форма
общения с подчиненными, когда можно с одной стороны
приказывать, с другой - рассчитывать на неофициальную помощь -
вот так, как теперь. Точно также Баев держал себя и с
Тиграняном, и с Мумриковым, и со всеми другими - изображал из
