начальную стадию длинной биотехнологической цепочки. Что там у них
в начальной стадии: дробилка? Или растворяют целиком? Шабан
зажмурился. Старая кадетская забава в химической лаборатории:
набрать полную колбу мух с оборванными крылышками и плеснуть
кислоты. Полшколы сбегалось смотреть, как насекомые отчаянно
карабкаются вверх по стеклянным стенкам, как они срываются в
кислоту, лезут снова и мало-помалу растворяются, образуя неприятный
мутный осадок.
Они могут, злобно подумал Шабан. Они даже живьем могут, ведь самое
обычное дело, даже Живоглот не придет посмотреть на процесс, потому
что твердо убежден в том, что модель не человек, а значит -
неинтересно... И Лиза будет кричать и звать меня на помощь, в то самое
время как меня под усиленным конвоем будут препровождать на шельф.
Нас слушают и слышат. Сейчас, наверное, запись нашего последнего
разговора ложится кому-то на стол. Кому? В любой момент сюда могут
ворваться. Ну, пусть кто-нибудь попробует отобрать. Кадык вырву.
Чтобы отвлечься, он дотянулся до полки, выбрал и раскрыл книгу.
Страницы вяло осветились и замерцали - видно, иссяк заряд,- и Шабан,
шепотом ругнувшись, вернул книгу на полку, взял было другую, но
раздумал. Отложенная книга была редким прижизненным изданием
Вирджила Баруха, единственного в истории Третьего Нашествия
писателя Прокны. В этом издании были даже стихи - того периода, когда
Барух еще только пробовал писать и еще не был сумасшедшим. Потом-
то он писал совсем другое.
Что ты расхныкался, подумал Шабан. Хлюпик. Все у него в порядке, а
он хнычет. Вот кого жизнь молотила не переставая - Баруха. Оказалось,
что Прокне, как ни странно, вовсе не требуются писатели. Строители и
шахтеры шли нарасхват, в свое время Прокна ненасытно поглощала
людские потоки очередной волны экспансии. А вот писатели - нет,
художники - извините, просто туристы - пошли вон, не время! Иногда
ненадолго задерживались естественнонаучники, не потребные на данную
минуту - кроме экологов, которых под разными предлогами всегда гнали
в шею и Редут, и Хинаго, и Мелкие Озера, и, возможно, также Коммуна,
хотя об анклаве, как о любом отгородившемся государстве, трудно что-
либо утверждать наверняка.
Для века штыковой атаки человечества на новые планеты Барух имел
полезную специальность: оператор полуавтоматического проходческого
щита. Он прибыл сюда "на три года" в расчете подзаработать, как почти
все, и привез на Прокну жену - как почти никто. С работой он
справлялся, желания спровадить жену на Землю и затребовать модель не
проявлял, имел друзей и, вероятно, был свойским парнем, а по ночам,
стесняясь, писал неважные стихи, которые нынче не любят печатать, а
если печатают, то обязательно оговаривают, что это хотя и Барух, но не
тот Барух. Как будто их было двое, хмыкнул Шабан. Даже трое: тот, что
кропал стишки, затем настоящий Барух, автор "Сожженных гор" и "По
утренним звездам", и еще некое мифическое существо, никогда не
писавшее ученических опусов, поскольку от рождения было гениальным,
обладало всеми необходимыми навыками и творило, разумеется, в
благоговейной тишине и трепете окружающих при благосклонном
внимании руководства. Так, во всяком случае, следует из его биографии
в предисловии к последнему изданию.
И это правильно, подумал Шабан. Кто не согласен? Кто там вздумал
щериться? А ну, сложить всем губы в куриную гузку! Вы как думали,
голубчики? Кто сказал, что Барух страдал шизофренией? Вы? Вы
соображаете, что говорите? Как ваша фамилия? Шабан? Так и быть, вам
объясню: гений может и даже обязан обладать странностями,
недоступными пониманию заурядного человека. Теперь поняли?
Запомните раз и навсегда: великий писатель, создавший Редуту мировую
славу, не мог и не имел права быть сумасшедшим. Уяснили? Кругом
марш и выше ногу!
Теперь Баруха изучают даже на Земле. В Редуте распространены его
портреты, один, как говорят, висит в рабочем кабинете Арбитра.
Существует даже шахта имени Баруха - та, в которой он работал и в
которой однажды был завален породой, провел несколько суток
полупридавленный, в поврежденном скафандре, получил лучевую
болезнь в легкой форме, лишился ступни и навсегда потерял способность
быть свойским парнем. Когда его откопали, он был уже не в себе и
вскоре начал писать удивительные вещи, тщательно, как капитан Ахав,
скрывая свое сумасшествие. Конечно, многие догадывались, да и
непосредственное его начальство наверняка было в курсе, но
помалкивало, не желая расставаться с добросовестным работником.
Романы Баруха трудно читать. Разумеется, не правы те, кто, не желая
вникнуть, произносит о них обычную похвальную труху, считая в душе
вычурной ахинеей. Еще глубже ошибается тот, кто считает Баруха
пророком, ищет нечто между строк и, само собой, находит. Барух не
пророк, подумал Шабан. Он просто большой художник, прекрасно,
между прочим, описавший мышиную возню в Редуте, нужно лишь уметь
его читать, а это уже не для мышиных мозгов. И как многие большие
художники он плохо кончил: был застрелен каким-то дубиной-
охранником за то, что перелез через проволочную изгородь. Позже
выяснилось, что Барух, выбравшись после смены из шахты, решил не
ждать транспортной платформы, а махнуть напрямик - до лагеря было
всего полчаса ходьбы. Охранник крикнул, что туда-де не разрешено, а
Барух то ли не понял, то ли не придал значения - просто махнул рукой и
пошел в степь. Тогда охранник его застрелил. Охраннику поставили в
вину то, что он не сделал предупредительного выстрела, и куда-то
перевели, а в трюм очередного пришедшего на Прокну транспортника
поверх семнадцати тонн металлического рения погрузили полтора
килограмма фарфоровой урны с выгравированной фамилией и
инициалами. Почти все хорошо знали, что в урне ничего нет -
несчастного Баруха разнесло так, что не осталось даже фрагментов
скафандра,- но несли ее бережно и так же бережно пристрои
ли в трюме, обложив с боков, чтобы не упала при маневрах корабля,
тяжелыми рениевыми слитками.
И это тоже по-нашему, отметил Шабан. Не в лицо, у кирпичной стенки
под лучами прожекторов, и не в затылок, не очередь с вездехода каких-
нибудь набежавших гончих, даже не треснувшее крепление в шахте,- а
пуля в спину от подлеца-охранника, которому вдруг стало скучно, от
какого-нибудь живоглотова выкормыша... Впрочем нет, в те времена
Живоглота здесь еще не было. До него был кто-то другой и, наверное,
тех же достоинств. Преемственность поколений. Девственное было
времечко: Порт-Бьюно только начинали строить, люди жили во
временных лагерях, а вот охранники и тогда были точно такие же:
зажравшиеся скоты, духовные наследники преторианской гвардии.
Жаль, нет больше Хромца Гийома, у него можно было бы узнать все
подробности того времени, если бы удалось развязать ему язык рюмкой-
другой. Пусть даже десятой. Гийом хорошо знал Баруха и восхищался
его женой, маленькой энергичной женщиной с быстрой походкой и
плотно сжатыми губами, помощницей, предопределившей его взлет,
секретарем, сиделкой и всем сразу. Вот кого действительно жалко: все
разом рухнуло, жизнь потеряла смысл...
Он перевернулся на другой бок и накрылся одеялом. За окном из
темноты проступили горы - с востока подкрадывался рассвет.
- Ты не спишь? - спросила Лиза.
- Теперь сплю,- ответил Шабан. - Разбуди, если что-нибудь случится. Да,
а ты почему не спишь?
- Я спала,- ответила Лиза, приподнявшись на локте. - А теперь ты спи, а
я побуду рядом. Я правда спала. Ты знаешь, я все ждала, что мне в самом
деле приснится что-нибудь очень хорошее. Только мне так ничего и не
приснилось.
ГЛАВА ПЯТАЯ
В нижних ярусах было не продохнуть. По-видимому, здесь намеревались
гулять до утра, если не дольше - настоящее веселье только начиналось.
Где-то пили и звали пить, где-то пели и требовали подпевать, на столе,
вытащенном в коридор, трое мордоворотов насиловали модель, кого-то
били мордой о стену, и он мычал, кто-то, завидев Менигона, вдруг
завопил диким голосом: "Вот он! Вот он!", и пришлось дать ему по зубам
- в общем, жизнь бурлила вовсю. Здесь располагались рабочие ярусы,
кровь и пот Порт-Бьюно, его мускулы и глотки. Чужих не было: жителей
верхней половины куба сюда было не заманить никакими благами, а
охранники даже в более спокойные времена появлялись здесь только
группами. Но сейчас охранников не было видно вовсе. Изредка
попадались модели с испуганными глазами, боязливо и бессмысленно
жмущиеся к стенам, а один раз даже встретился убегун - его куда-то
тащили, похлопывая по лысому черепу, и он упирался, комично разевая
выдвижной, как у леща, рот.
Ярусом ниже было не так шумно. Менигон спустился по пандусу, одолел
полутемный коридор, спотыкаясь о чьи-то расслабленные тела, прошел,
зажавши нос, сквозь холл, посреди которого некто голозадый развлекал
толпу зрителей "салютом из анального ствола" - двенадцать залпов,-
переждал ожесточенную драку в предлифтовом тамбуре и спустился еще
ниже. Здесь было совсем уже тихо: ярус был нежилым. Старый хрен
сидел, как всегда, на своем месте, обнимая табурет на удивление пухлым
седалищем, и выглядел трезвым. Менигон постоял, посмотрел на него
сверху вниз.
- Открой, дед.
- А? - старик приложил ладонь к уху. - Куда это? Туда? - морщины на его
лице поплыли, сворачиваясь в улыбку. - Не-ет, туда нельзя, туда я не
открою. Инфекционное отделение, потому и нельзя, так вот получается,
потому и на посту я, что инфекционное, а ты кто такой?
- Открывай,- Менигон постучал пальцем по значку. - И быстро.
- Не-ет,- дед заулыбался еще слаще и закачал головой. Он явно
наслаждался. - Не-е-ет, этого я никак не могу, запрещено это, и со второй
степенью запрещено, и с первой даже не каждому можно, так вот
получается, а кого тебе надо?
- Вэнса Гровера,- сказал Менигон,- разведчика. Он там.
- А-а,- протянул дед,- вот кого тебе надо. Так это ты зря пришел, помер
он, твой Гровер, позавчера еще помер, так вот получается.
Насильственной смертью, стало быть, помер. От болезни.
- Что-о??! - закричал Менигон. - Как это: насильственной от болезни?
- А вот как,- дед облизнулся от удовольствия. - Микроб, значит, над ним
насилие учинил, он и с копыт долой. Пятнистая горячка, так вот
получается. Только, я вот думаю, одному микробу с таким бугаем не
справиться, тут групповое насилие было...
Менигон протянул руку, взял двумя пальцами старика за воротник и
поставил на ноги. Кажется, подействовало: старик подавился и округлил
глаза. - Замолкни,- шепотом сказал ему Менигон и с удовольствием
добавил: - М-морда! - Особенной морды у старикашки не было, но он
усиленно закивал головой. - Где тело? Ну!
- В мертвецкой,- придушенным шепотом проскрипел старик,- где ж еще?
Вон т-туда, там не заперто...- Менигон разжал пальцы, и дед звучно упал
на табурет, как приклеился. - Не убегут они, потому и не заперто,- сказал
он, двигая морщинами. - Так вот получается...
За дверью оказался обыкновенный шлюз. Заквакал сигнал, загорелась
надпись: "Индивидуальные фильтры надеть, проверить", заныл какой-то
насос. Чавкнули створы. Холодный, с неистребимым запахом, воздух
ударил в ноздри, скользко пополз в легкие. Менигон мысленно
выругался. Черт знает что, нюхай тут... От одного старикашки сколько
вони. Настучит, разумеется, тут и разговора нет, знаем мы таких - это у
них от любви к творчеству, иначе им жить тошно. Когда человек
приходит проститься с телом товарища, да еще в праздник, это, конечно,
похвально, но, прямо скажем, нехарактерно, и значит, подозрительно...
Налево была покойницкая и оттуда тянуло холодом, направо висела
табличка: "Патологоанатомическое отделение". Менигон шагнул
направо. Там было теплее, но так же мертво, как и налево, на некоторых
дверях висели печати, а в дальней комнате оказался прозектор. Он сидел
за столом, ждал и посасывал сок плюющей ягоды, сжимая банку
