сославшись на головную боль.
Глава V
Скучая обедать одна, Джесси вызвала по телефону свою близкую
приятельницу, Еву Страттон, и стала ее просить приехать. "Тем более, -
прибавила Джесси, - что сегодня среда; ты знаешь, что у нас по средам гости.
Наконец, ты мне просто необходима, так как я хочу говорить. О чем? О жизни и
вообще. Моргиана лечит больную голову, сидит у себя. Да, слушаю... нехорошо
так говорить, Ева, с... Ну, и так далее, и я тебя жду".
Ева Страттон была второй дочерью Вальтера Готорна, владельца двух
типографий. Старше Джесси лишь двумя годами, Ева уже была замужем. Ее муж
занимал должность военного агента в Корее. Они разъехались по молчаливому,
безгорестному согласию людей, открывших, что не нуждаются ни друг в друге,
ни в брачной жизни. Поэтому их приятельское соломенное вдовство было легким.
Когда приехала нарядная Ева, не менее нарядная Джесси встретила ее
дружеским поцелуем, и они сели за стол в буфетной.
Ева была высокая, тонкая фигурой, молодая женщина греческого типа, с
проницательным выражением рта и глаз. Ее жизненный опыт немногим превышал
опыт Джесси, но она умела скрывать это, оставляя впечатление
наблюдательности и ранней мудрости. Заметив третий прибор, Ева спросила,
кого ждет Джесси.
- Никого, то есть, вероятно, никого. Это ее прибор, но Моргиана, должно
быть, уже пообедала у себя.
- Надеюсь, - сказала Ева. Джесси обиделась, но сдержалась.
- Ты постоянно забываешь, Ева, - заметила она спокойно и искренно, - что
Мори - моя сестра и что мне могут быть неприятны такие твои слова.
- Она неприкосновенна?
- В том смысле - да, какой разумеешь ты. Да! К тому же, - прибавила
Джесси, взглядывая на слуг у дверей, - мы не одни. Я знаю, ты ее не любишь,
- что делать!
- Я прямолинейна, - возразила Ева, пробуя суп и нимало не тронутая
выговором Джесси, - но когда я ехала к тебе, я решила быть прямолинейной до
наглости. Твоя жизнь...
- Тогда поедим сначала, - сказала Джесси, - мне тоже хочется говорить, но
я хочу также есть. А ты?
- Я ем. У тебя всегда очень вкусно. Выпей вина, Джесси. Это хорошее вино;
я его знаю, потому что его подают у нас, и год тот же самый; будем, по вину,
однолетки.
- И налижемся, как красноносые старушенции, - добавила Джесси, нюхая свой
бокал.
Она выпила и стала слушать Еву, которая рассказывала городские новости
тоном приятного осуждения. Уже коснулись нескольких чужих флиртов с точки
зрения: "все это не то", а также расследовали, кто и что думает о себе; уже
размолвка Левастора с Бастером попала в пронзительный свет предположений об
их прошлогодних встречах "с теми и теми", - как обед незаметно подошел к
концу. Слуги принесли кофе, и, стремясь соединить приятное с полезным,
потому что любила Джесси, Ева сказала: "Останемся одни, так как нам более
ничего не нужно".
- Мы сами позаботимся о себе, - сказала Джесси прислуге, - Ева, я тебя
слушаю.
- Ты все еще не куришь? - спросила Ева, извлекая длинную папиросу из
платинового портсигара.
- Нет. Не это же ты готовила мне по секрету от слуг?
- Но у меня, право, нет ничего особенного для тебя. Я, как хочешь, не
выношу посторонних, хотя бы и слуг. Ты много теряешь, отказываясь курить.
- Я люблю смотреть, как курят, - сказала Джесси, приникая щекой к
сложенным, локтями на стол, рукам. - Я приметила, что ты куришь с отчаянием,
- расширив глаза и грудью вперед!
- Благодарю, я согнусь.
- Нет, не надо. Вильсон курит осторожно, кряхтя, почти потеет, и весь вид
его такой, что это - тяжелая работа. Интересно курит Фицрой. Он положительно
играет ртом: и так, и этак скривит его, а один глаз прищурит. По-моему,
лучше всех других курит Гленар: у него очень мягкие манеры, они согласуются
с его маленькими сигарами. Ему это идет.
- Тебе нравится Гленар?
- Он мне нравился. Теперь я нахожу, что он на вкус будет вроде лакрицы.
Дай мне папиросу, я попробую.
Она крепко сжала мундштук губами и серьезно поднесла спичку, причем ее
лицо выражало сомнение. Закурив, Джесси случайно выпустила дым через нос,
закрыла глаза, чихнула и поспешно положила папиросу на пепельницу.
- Что-то не так, - сказала она. - Должно быть, это требует мужества.
Ева рассмеялась.
- Тебе надо выйти замуж, - вот что я хотела сказать. Нормально ли твое
положение? Моргиана значительно старше тебя; кроме того, она ис...
- ... терична, - мрачно закончила Джесси. - Дальше!
- Выходит, что нравственно и физически ты одинока, хотя обеспечена и
живешь в своем доме.
- Я размышляла об этом, - сказала Джесси, - но как быть? Я никого не
люблю. Любит ли кто меня?..
- Человек пять.
- Положим, всего четыре. Говорят - брак вещь суровая. Ты, например,
замужем. Расскажи мне о браке.
- Но... я думаю, ты сама знаешь, - ответила Ева, понимавшая, что в таких
вопросах слова обладают свойствами искажать существо явлений, будь то слова
самые осторожные и искренние.
- Знаю и не знаю, - продолжала Джесси, задумчиво смотря на Еву, - но,
слушай, я не боюсь слов. Например, - что такое "идеальный брак"?
- Идеальный брак, - сказала Ева, начиная внутренне ныть, - такой брак
требует очень многого...
- Давай говорить подробно, - предложила Джесси.
Личный опыт Евы напоминал полудремоту. Слегка краснея, в то время как
Джесси оставалась спокойной, Ева продолжала:
- Очень многого... Хотя мой собственный брак подлежит размышлению, и я,
конечно, не могу ставить в пример... Очень, очень большая близость во всем,
одинаковость вкусов и так далее.
- Но ведь должна быть также любовь?
- Любовь? Конечно.
- Так расскажи о любви, - о замужней любви.
- Едва ли это возможно рассказать, - объявила Ева, которой становилось
все труднее идти в тон. - Ты... да... или нет... Например: знание географии
и подлинное путешествие. Конечно, есть разница.
- Послушай, - сказала Джесси, - быть любовницей и быть женой - это ведь
строго разделено? Или, например: "наложница" и "любовница". Есть ли здесь
сходство? Как ты думаешь?
- Мы лучше это оставим, - осторожно предложила Ева, - так как я
положительно не в ударе. Должно быть, обильный обед. Просто я не нахожу
выражений.
Джесси умолкла только потому, что уважила подчеркнутую последнюю фразу и
поняла замешательство Евы. Оно ей слегка передалось, в противном случае
Джесси охотно продолжала бы рассуждать о таких звучных, красивых словах, как
"наложница" или "страсть". Продолжая думать о связи со словом "наложница",
она спросила:
- Не переменишь ли ты свою ложу на ту, что рядом с моей? Она освободилась
теперь.
- Непременно переменю. Но все-таки, Джесси, мое искреннее желание -
видеть тебя хорошо устроенной, замужем.
- Не с кем попало, надеюсь? - заметила Джесси. - Ты дай мне какого-нибудь
погибшего человека. Я буду его восстанавливать в его собственных глазах. Вот
о чем я мечтаю иногда. Но это глупо. Или хорошо? Отвести от края пропасти и
- постепенно, неуклонно...
- Дурочка, где ты это читала? - рассмеялась Ева.
- А не помню где, - откровенно призналась, тоже смеясь, Джесси.
Вдруг она перестала смеяться, крикнув:
- Мори, ты опоздала. Обед мы уже скушали. Иди пить с нами кофе!
Моргиана стояла в дверях, весело рассматривая подруг.
Снисходительно-добродушно взглянув на Джесси, она спокойно поздоровалась с
Евой, села за стол, взяла салфетку, бесцельно посмотрела на нее и положила
на место.
- Стало легче?
- Да, Джесси. Старая мигрень, Ева. От кофе пройдет. У меня масса хлопот
по ремонту и моему переезду. Кроме того, в этом году рано наступил зной. Я
спасаюсь в "Зеленую флейту", наверное - до осени.
- Джесси, - и ты?
- Я не поеду, Ева. Я остаюсь здесь.
- Вы знаете, как она упряма, - сказала Моргиана Еве после небольшого
молчания.
Допив свой кофе, Моргиана возобновила примолкший разговор. Теперь она
была спокойна. Притворство ее было легким, как нетрудное дело в руках
опытного мастера. Она смеялась, шутила и рассказывала с нотой сочувствия о
прекрасной танцовщице Мальком, которая плакала и танцевала одна.
Глава VI
К девяти часам вечера гостей собралось пять человек. Это были: Гленар,
тот самый, манера курить которого обсуждалась Евой и Джесси, - медлительный
человек двадцати девяти лет, дилетант и блондин; Джиолати, итальянский
изгнанник, замешанный в романтическую историю при дворе; сын судовладельца
Регард и его жена, смуглая маленькая женщина с большими глазами, уроженка
Антильских островов. Пятая была Ева Страттон.
По малочисленности общества, а также из-за духоты, центром служила
квадратная угловая терраса. В этот вечер Джиолати, вспоминая родину, пел
трогательные романсы, и детская обида светилась в его черных глазах. Джесси,
внимая певцу, разгорелась, и от того с еще большей тоской Гленар
прислушивался к ее словам, не в силах отвести взгляд от ее фигуры, -
стряхнуть очарование, делавшее его смешным, что он знал и от чего сам же
приходил в раздражение. Но Джесси уже привыкла к его отчаянно-напряженному
виду и, внутренне хмурясь, старалась внешне быть с ним как бы рассеянной.
Она тихо беседовала с Аронтой, женой Регарда, а Регард рассказывал Еве о
скачках. Моргиана, задумавшись, расположилась в качалке, садистически
наблюдая Гленара, который или некстати вмешивался в разговор, продолжая
неизменно смотреть на Джесси, или тоскливо курил, расхаживая по террасе;
садился, вставал, снова садился, причем вид у него был такой, что он тут же
опять встанет. Он был поглощен решением: томился, терзался и пребывал в
страхе, что неудача вынудит его никогда больше не посещать Джесси.
- Не выйти ли походить по саду? - предложил Регард, и Джесси немедленно
согласилась, потому что у нее стало ныть в спине от разлитой над террасой
любви Гленара. За ней согласились все.
Так как вечер был совершенно черный, Моргиана распорядилась включить свет
в электрические фонари, стоявшие на скрещениях аллей. Над деревьями возник
полусвет; лучи озарили спящую, смешанную с черным и золотым, зелень. Тотчас,
спасаясь от Гленара, Джесси захватила Регарда и Моргиану; Ева пошла с
Джиолати, Гленар подошел к Аронте; все разошлись, условившись сойтись у
пруда.
Пока гуляющие были еще неподалеку друг от друга, Гленар слышал голос
Регарда, а Регард - откровенную зевоту Аронты и скучные слова подавленного
Гленара. Но разошлись дальше, и голоса смолкли. Случилось так, что благодаря
ускоренным шагам Моргианы, шедшей немного впереди и решительно молчавшей все
время, хотя Регард не раз обращался к ней с той мягкой любезностью, какая
бессознательно подчеркивает несчастье, - случилось, что они трое оказались у
пруда ранее других. Тогда, завидев спящих лебедей, Джесси захотела разбудить
черного австралийского лебедя. Он, рядом со своей белоснежной подругой,
мирно отражался в озаренной воде, спрятав голову под крыло.
Джесси ступила на покатый газон и, подобрав платье, протянула руку; стоя
у самой воды, она стала звать лебедя: "Ноэль! Куси-муси, Ноэль, соня!" Но
лебедь спал, и, подступив еще ближе, Джесси соскользнула ногой в воду. Ее
туфля и чулок сразу промокли; Регард подхватил ее, вывел наверх, а лебеди
проснулись и, вытянув шеи, сонно повели крыльями, приподняв их, как бы
разминаясь от сна.
Уныло поджав мокрую ногу, Джесси стояла на сухой ноге, держась за плечо
Регарда и выслушивая соответствующее замечание Моргианы; затем решительно
направилась в дом, чтобы переменить обувь. Она шла быстро, прихрамывая,
потому что было ей противно твердо ступать мокрой ногой. При повороте около
