раскраснелось, если не считать ссадин на скуле. Оба напоминали собаку и
кошку. Саватье, изнемогая, вкладывал в бой все опасные чувства разъяренного
мужчины, в то время как Билль, развлекаясь, метко поражал врага. Под их
ногами валялись их растоптанные шляпы. Однако Саватье ожидало крупное
торжество: Билль открыл голову, и увесистая пощечина садовника смазала его
по зазвеневшему уху. Удивленный Билль подступил ближе.
- Довольно, - сказала Джесси, входя между ними. - Как смеете вы
безобразничать в моем доме?
Бойцы остолбенели и потупились. На них было жалко смотреть. Билль поднял
шляпу и стоял, опустив голову. Испуганный Саватье пытался застегнуть ворот
рубашки дрожащей рукой; их хриплое, неистовое дыхание звучало гневом и
стыдом.
- Мы... - сказал Билль, - я... он... Извините меня.
- Из-за чего произошла потасовка? - продолжала Джесси ледяным тоном,
рассматривая багровые рубцы под глазами Саватье с гримасой отвращения, как
если бы перед ней ели лимон. - Объясните причины. Ревность? Оскорбление?
Карты? Стойте, - приказала она, видя, что противники, приложив кулаки к
груди, намерены изойти объяснениями и клятвами, - мне, пожалуй, нет дела до
этого. Пусть ваша совесть говорит с вами. Нехорошо, Билль! Скверно, Саватье!
Кстати, вы, кажется, пострадали более, чем Билль. Не оттого ли, что Билль
защищал правое дело? А? Ну, если языки целы, скажите теперь что-нибудь,
только не горячитесь.
- Клянусь Бельгией! - сказал Саватье, сплевывая волос из своего уса, -
это был чистый бокс, спорт. Но я, оказывается, не знал, с кем связался.
Билль пользуется недозволенным приемом. Он...
Билль живо вытер руки о штаны и заслонил Саватье, ступив вперед.
- Достаточно, что Саватье ложно поклялся вам, - заговорил он с
откровенностью, имеющей расчетом внушить, что искренность и нечестность -
несовместимы. - Конечно, это ссора, и я снова прошу прощения. Ссор без
причины не бывает... Но приемы были честные, в этом я могу поклясться
Ирландией и Бельгией вместе. Разве только ему показалось, что у меня четыре
руки.
- Хорошо, - сказала Джесси Саватье, - в чем можете вы упрекнуть Билля?
Покажите.
Не осмеливаясь ослушаться, Саватье подошел к Биллю и приставил ему под
подбородок ребро ладони.
- Вот в этом я упрекаю тебя: свинство ударять по горлу. Джесси немедленно
раскаялась в своем любопытстве. В жесте,
который сделал Саватье, мелькнула расчетливая бесчеловечность, и
лицо девушки стало печальным.
- Все, я поняла, - сказала она тихо, но повелительно, - теперь
помиритесь. Подайте друг другу руки.
Казалось, дыханье остановилось у Билля и Саватье, когда, изумись и
озлясь, по лицу Джесси увидели они, что примирение неизбежно. Билль с
презрением протянул руку садовнику, но тот, чтобы не видеть осквернения
собственной длани, отвернул голову и, не глядя, ответил на рукопожатие; две
руки злобно тряхнули одна другую и поспешно расстались.
Джесси смотрела, сдвинув брови и тревожно полураскрыв рот, но, увидев,
как большой палец садовника ткнулся в ладонь конюха, расхохоталась и ушла. В
то же время решение задачи с билетами осенило ее: она пришла к себе, сама
себе заплатила за десять билетов тройную их стоимость и облегченно
вздохнула.
Глава IV
Моргиана выехала на одном из двух автомобилей Джесси, которыми
пользовалась почти безраздельно, так как ее сестра предпочитала лошадей.
Взяв от нотариуса чек на три тысячи, Моргиана получила по нему деньги в
банке и направилась в "Зеленую флейту".
"Зеленая флейта" - место, о котором еще будет время сказать подробнее, -
был двухэтажный каменный дом с садом, купленный покойным Тренганом для
романтической цели. Менее всего Тренган хотел обидеть Моргиану, завещая ей
это владение, но она твердо помнила, что здесь пять лет назад жила белокурая
танцовщица, нервная и капризная, с прихотями которой считались - до
смехотворного почтительно. О ней иногда рассказывал своим приятелям Гобсон,
- человек, бывший при доме сторожем, управляющим и посыльным. "Существует
мнение, - говорил он, - что Тренган боялся ее любви к танцам, а потому,
желая удержать ее при себе, подкупил врачей, и они уверили Хариту Мальком в
опасной болезни, которая изуродует ее ноги, если она вернется на сцену. Она
поверила и затосковала так, что осунулась. Целый месяц не выходила она из
комнат и ела так мало, что на кушаньях оставались лишь царапины вилкой. Так
вот, я однажды проходил мимо окна поздно ночью: окно светилось, я заглянул и
увидел Хариту Мальком в платье, за которое высек бы свою дочь. Все на ней
блестело и разлеталось, - она танцевала сама с собой, и лицо у нее было
такое счастливое, что я смотреть больше не стал, и мне сделалось что-то
нехорошо".
Кроме Гобсона с семьей, садовника и рабочих, здесь жила женщина Нетти, на
которой лежала обязанность заботиться о порядке и чистоте в доме. Как только
Моргиана приехала и вошла в комнаты, Нетти сказал ей: "Вот посылка, получена
на ваше имя вчера". Она подала небольшой пакет, зашитый в желтую кожу.
Без особого волнения взяла Моргиана этот пакет; лишь было у нее странное
ощущение, что она держит холодеющую руку сестры.
Отослав Нетти, припомнила она развитие своего замысла и ничего похожего
не нашла в себе по сравнению с чувствами, вызванными впервые ее мрачным
решением. Первые эти чувства были - сомнение,
отчаяние и страстное, тяжелое наслаждение; лишь постепенно
перерабатывались они в привычку, ставшую законом и надеждой помраченной
души. Это была давнишняя ненависть, обсуждаемая до мельчайших подробностей;
такая отчетливая, что напоминала тщательно уложенные в чемодан - для дальней
и трудной дороги - необходимые вещи. Лишь изредка обострялась она. Ни
ужаснуться, ни отказаться Моргиана теперь уже не могла, потому что
преступная мысль стала частью ее самой. Нет такой мысли, с какой рано или
поздно не освоится человек, если она отвечает его природе.
"Вот и исполнение", - сказала Моргиана, задумчиво рассматривая пакет.
Взяв ножницы, она разрезала кожу; под ней оказался ящичек из тонкого дерева,
сколоченного гвоздями. Введя ножницы в щель, Моргиана нажала ими дощечку,
которая легко отошла, и достала завернутую в вату коричневую коробку. Там
был флакон из толстого стекла, какие употребляются для духов, с плотно
пригнанной пробкой. На дне флакона было немного бесцветной жидкости, ничем
не отличающейся по виду от обыкновенной воды и, несмотря на то, опасной, как
гремучая змея, даже более, потому что этот яд, открытый еще лет двести
назад, не убивал сразу; но тому, кто выпил его, оставалось жить не дольше
месяца и умереть, не зная, от чего умирает. Лишенная вкуса и запаха,
жидкость не оставляла пятен, от времени не теряла силы; верная себе, от
начала до конца она оставалась бесцветной. Тщетно стали бы искать врачи
причин заболевания у человека, не подозревающего, что он отравлен.
Отравленный угасал; вялость и апатия сменялись изнуряющим оживлением; он ел
все меньше, без всякой охоты, переставал нуждаться в движении; терял интерес
ко всяким занятиям; тяжелый сон первых недель сменялся бессонницей, иногда -
бредом или потерей рассудка. У действия этого яда не было цвета - только раз
он появлялся на сцене, напоминая собой скорее внушение, чем отраву, - и
исчезал. Более никто никогда не мог разыскать его, - даже при вскрытии и
лабораторном анализе.
Таково было содержание флакона, который Моргиана держала перед собой в
вытянутой руке. Ее дыхание было стеснено характером представлений, бродивших
в ней, подобно едкому дыму, наполнившему комнату фантастическими линиями и
удушьем. Большей простоты - при подавляющем ум сознании ее страшных качеств
- никто еще не держал в руках. Моргиана чувствовала стекло флакона так
остро, как если бы с ее пальцев была содрана кожа; само прикосновение к
флакону казалось опасным, непостижимо действующим на сердце и мозг. Ее мысли
текли с быстротой самостоятельно звучащего, чужого голоса, движимого
возбуждением, и она только следила за ними. Моргиана подумала, что этот
флакон, быть может, еще не так давно был полон духов. Его открывала, скрипя
хрустальной затычкой, эластическая рука женщины, и из граненого плена с
золотым ярлыком вылетал заманчивый аромат, внушающий нежность и
удовольствие. Руки пахли духами. Теперь там была бесцветная смерть, готовая
служить последнюю службу тому очарованию, какое ранее, зажмуриваясь,
прибегало к флакону, повинуясь истине, общей для цветов и сердец.
- Ей все! Мне - ничего, - сказала Моргиана, наклоняя флакон так, что яд
перелился к пробке. - Для нее даже смерть явится в изысканно-тайном виде;
такую смерть, по тем же причинам, какие есть у меня, не назначит мне
никогда, никто, - даже в мыслях. Умирая, Джесси все еще будет красива, может
быть, даже красивее, чем сейчас: сильнее пахнут срезанные цветы. Возможно,
что в последние минуты ее сознание станет ясным; признав конец, она испытает
чувства такие прелестные и тонкие, каких никогда не узнать мне, ее тайному
палачу. Но ее смерть будет смертью и моей ненависти. Я хочу тебя любить,
Джесси. Когда ты исчезнешь, я буду тебя любить сильно и горячо; я буду
благодарна тебе. Я отдохну. Быть может, я больна? Нет. Но я много думала - и
привыкла; теперь, Джесси, я подкрадываюсь сзади к тебе. Лишь так могу я
выразить мою - будущую - к тебе любовь.
Ее рука задрожала: флакон стукнул о стол и остался стоять, - безмолвный
свидетель чувств, достойных милосердного эшафота. Моргиана продолжала
говорить, отдаваясь неодолимой потребности в сообщнике, которого не было и
не могло быть. Но лишь неясные шепчущие звуки выходили из ее губ, хотя ей
казалось, что она говорит явственно. Подняв голову, она увидела в стенном
зеркале женщину чужую и бледную. "Там я, - сказала Моргиана, - я вижу себя.
Харита Мальком, этот дом - твой опустевший флакон; на месте благоухания
твоей жизни - я поселилась здесь, бесцветная и угрюмая, как яд; такая же
сильная, как он, потому что живу одной мыслью".
Она собрала вату, кожу, коробку, сожгла все в камине и начала
успокаиваться. Это было дурное, болезненное спокойствие. Тесня ее дыхание,
стоял перед ней образ Джесси. "Действительно ли красива она? - размышляла
Моргиана, - ее тип довольно распространен. Его можно встретить даже на
страницах модных журналов. Подобные лица бывают также у приказчиц и
билетерш. Почти каждая девушка двигает плечами, как Джесси".
Встрепенувшись, со смутной и едкой надеждой, вызвала она образ сестры и
принялась изучать его, отводя каждой черте высокомерное, банальное
определение, - с тупым удовольствием слепца, который водит концами пальцев
по лицу незнакомого человека, создавая линии осязания. Перед ней было как бы
многозначное число, цифры которого называя вразброд, она никак не могла
получить сумму, большую девяти. Джесси, раздетая и обезличенная, составила
собрание отдельных частей, ничем особо не поразительных для Моргианы; но так
продолжалось лишь пока не был исчерпан материал критики; едва увидела она
опять ее всю, как из нежных ресниц Джесси блеснул стремительный, улыбающийся
взгляд; зазвучал ее, полный удовольствия жить голос; припомнились все ее, ей
лишь свойственные особенности движений, и Моргиана увидела, что ее сестра
хороша, как весна.
Спрятав флакон в сумку, Моргиана вызвала Гобсона, приказала привести дом
в порядок и сообщила, что приедет сюда жить до осени - не позже как через
три дня. Она вернулась в город к шести часам, но обедать не вышла,
