холодный кофе маленькими глотками. Ремонт прекратился; в доме наступила
необыкновенная тишина; явилась сиделка, и Ева Страттон почти безотлучно
находилась в доме, следя, чтобы своенравная девушка не повредила себе
чем-нибудь таким, что запретил Сурдрег.
Между тем Ева перерыла все медицинские книги, какие могла достать, но
принуждена была оставить это занятие, так как по книгам выходило, что у
Джесси одновременно - рак, туберкулез костей, гнилокровие и бледная немочь.
Джесси навещали знакомые, и мгновенно ее болезнь стала предметом разговоров
в гостиных. Девушка не подозревала, что причиной этой болезни сплетники
считают неудачный "роман". А у нее не было никаких романов.
Так прошло трое суток, в течение которых Джесси иногда была нормально
оживлена, после чего слабость неизменно усиливалась; наконец, утром
четвертого дня она посоветовалась с Евой - не пора ли известить Моргиану?
- Как хочешь, - сказала Ева. - Разумеется извести, если находишь
необходимым.
- Да, я напишу ей, - сказала Джесси, подумав. - Я нахожу это необходимым.
До сих пор у меня была надежда, что я чего-то объелась и все кончится само
собой, а вот - мне хуже, и доктор Сурдрег больше не улыбается, с сомнением
выслушивая меня. Если я расхворалась серьезно, Моргиана обидится, что ей не
дали знать.
Джесси лежала в угловой нижней комнате с малиновыми обоями. Отсюда через
очень большие окна она могла смотреть в сад. У ее кровати был стол, на
котором, среди цветов, книг, лекарств и письменных принадлежностей, только
она могла найти, что ей нужно.
Написав записку, Джесси отправила ее со своим шофером в "Зеленую флейту",
извещая сестру, что захворала, но просит не беспокоиться.
После этого Джесси почувствовала усталость и откинулась на подушки,
закрыв глаза. Когда она снова открыла их, ее лицо было так серьезно, так
полно недоумения и досады, что Ева спросила, не чувствует ли она болей.
- Нет, Ева, болей у меня нет, - вздохнула Джесси, - но, откровенно
сказать, мне, правда, нехорошо. Этого не расскажешь. Теперь легче. Во мне
какое-то неназываемое мучение и тревога.
- Скажи, хочешь ли ты чего-нибудь?
- Ничего я не хочу. Все - все равно. Жизнь пахнет резиной. Она приняла
хину и запила ее горький вкус глотком холодного кофе.
- Будь добра, - сказала Джесси, подбирая колени и устраиваясь на подушках
выше, причем рукава ее капота опустились, выказывая уже заметную худобу рук,
- будь добра, дай мне какие-нибудь журналы.
- Если хочешь, я буду тебе читать. Ева взяла с канапе пачку номеров
иллюстрированного "Дом и жизнь", переложив их на край стола около Джесси.
- Я хочу рассматривать картинки, - сказала Джесси, - это не
обременительно голове.
- Неужели ты можешь?
- Да. Я могу. Я люблю перелистывать.
Она занялась рассматриванием иллюстраций, а Ева поднялась уходить, потому
что условилась со своим отцом съездить на выставку новых изобретений. Когда
она прощалась, вошла сиделка и сообщила, что по телефону спрашивает Детрей:
может ли он заехать.
- Ах, Детрей, - сказала Ева, - я скажу ему сама, что ты велишь, Джесси?
- Тогда скажи, пожалуйста, что я его жду к вечеру, когда будет не так
жарко; вечером мне немного легче.
- Отлично. Конечно, его визит будет не долог, так что ты не устанешь.
- Почему ты так жестока к этому человеку?
- Инородное тело, Джесси. Всякий офицер напоминает мне точку,
поставленную самодовольной рукой.
- А ты напоминаешь мне запятую, со своими...
- Мерси. Но шляпу может найти любой прохожий.
- ... со своими глупостями, - договорила Джесси. - А также помни, что
доктор запретил меня волновать.
- С этого бы ты и начала.
Ева повернулась идти, но Джесси поманила ее к себе и, быстро обняв,
поцеловала в нос.
- Не сердись, Ева. Я виновата.
- На тебя, конечно, трудно сердиться; однако он ждет. Прощай и лежи
спокойно. Я приеду не раньше трех; между тремя и четырьмя. Затем Ева прошла
к телефону и сказала:
- Здравствуйте, Детрей. Что хорошего? У телефона Ева Страттон. Детрей
очнулся от размышлений и ответил, что ничего нет ни хорошего, ни плохого, а
затем осведомился о состоянии здоровья Джермены Тренган.
- С Джесси странное, и ей довольно плохо. Вы можете заехать; ей передано,
и она будет рада вас видеть. От четырех до пяти; но я предупреждаю, что ей
нельзя утомляться и есть конфеты.
- Я буду послушен. - Детрей кратко объяснил, что узнал о болезни девушки
от Готорна, отца Евы, и прибавил: - Я заходил к вам час назад. Что же с
вашей подругой?
- С Джесси? Я думаю, на днях выяснится. Пожалуй, не заразительное.
Детрей попрощался и отошел. Весьма довольная сухим тоном разговора,
которым наказала Детрея за вспышку Джесси, Ева села в трамвай и отправилась
на выставку, где ее ожидал Готорн. По специальному предрассудку, Ева редко
пользовалась своими лошадьми и автомобилем.
Между тем, узнав, что девушка, пленившая его, заболела, Детрей вышел из
кафе с беспокойством, сразу усилившим его внимание к Джесси, о которой он
думал все эти дни то с беззаботным удовольствием, то с рассеянностью,
помогавшей воображению видеть ее везде,
где она не могла быть. Теперь она не выходила из его мыслей, причиняя ему
ту, всем знакомую боль, с которой никто не согласится расстаться и которая,
иногда без всякого основания, обещает так много, что к ней прислушиваются,
как к оракулу. Было еще только одиннадцать часов. Чтобы убить время, Детрей
завел свою лошадь в манеж, а сам отправился играть на биллиарде в одну
биллиардную, где довольно часто бывал.
Эта игра, требующая исключительного внимания, изобретательности и
точности удара, была его любимой игрой; ничто иное не могло так отвлечь его
от болезненного ожидания четырех часов, как предстоящее упражнение. Итак, он
нашел лекарство, но, по раннему времени, в обширной биллиардной не было еще
никого, кроме служащих и одного человека, довольно невзрачного вида, который
играл сам с собой и как будто тоже хотел найти партнера, так как взглянул на
Детрея с надеждой. Не колеблясь, Детрей спросил:
- Хотите играть со мной?
Одинокий игрок мельком взглянул на слугу, тотчас опустившего ресницы.
Детрей не заметил этой сигнализации, означавшей, что предложение исходит от
игрока, не представляющего опасности. Он натер кий мелом и сильным ударом
битка раскатил плотный треугольник шаров по темно-зеленому сукну. В это
время он думал: "Ева сказала, что Джесси осенью, может быть, выйдет замуж,
так что я должен сделать усилие над собой".
Между тем партнер Детрея, человек с глупым профилем, сжатыми губами и
быстрыми глазами, предложил ставкой два фунта, на что Детрей согласился.
Мысль о Джесси, среди других свойств, обладала свойством обесценивать
деньги. Но он понял, что игрок силен, и это было ему решительно все равно.
Игра началась.
Партнер был вежлив даже в движениях; аккуратен, осмотрителен и
нетороплив, в то время как Детрей, ставя себе сложные и трудные задачи,
терпел неуспех. В первой и второй партии ему не везло: шары, которыми он
хотел играть, останавливались у луз или, обежав борты, становились под удар
противника. За это время Детрей пришел к заключению, что тоска о Джесси
неизбежна для всякого, кто встретит ее, и поэтому лучше не думать о ней, так
как не он один видел ее, а ее выбор сделан.
Заплатив проигрыш, он приступил к третьей партии более разумно, чем
прежде: старательно прицеливаясь и избегая рискованных ударов с карамболями.
Таким образом ему удалось наиграть сорок очков, в то время как его противник
имел лишь тридцать девять. Видя успех Детрея, он развернул свое искусство
полностью, и лейтенант убедился, что играет с артистом. Не прошло десяти
минут, как у невзрачного человека было уже шестьдесят один, и сорок девять -
у Детрея. Осталось два шара: семь и одиннадцать, так что противник начал
гнаться за одиннадцатью, сыграв который, окончил бы партию. Одиннадцатый шар
стал под углом к левой угловой лузе, биток же - у правого борта, так далеко
и неудобно, что положить одиннадцатый шар явилось трудной задачей, а удар
принадлежал Детрею.
Детрей нацелился, взмахнул кием и с силой пустил биток. В то краткое
мгновенье, когда шар подлетал к шару, ему показалось, что он ударил не
точно, но одиннадцатый шар метнулся влево и исчез в лузе: биток, стукнув два
раза о борты, покатился к шару "семь", который стоял плотно у короткого
борта, и, задев его, стал так, что седьмой шар был опять плотно к борту, но
у самой лузы, а биток от него - фута на полтора. Никаким дуплетом, ни даже
от трех бортов, нельзя было положить седьмой шар; единственно - при уменьи и
счастьи - мог он упасть в ту же лузу, у которой стоял, но с карамболем. Тут
Детрею, ободренному судьбой одиннадцатого шара, пришла мысль обострить игру,
и он сказал:
- Остается один этот шар; выиграет партию тот, кто сыграет семерку.
Хотите утроить ставку?
Уверенный в превосходстве своей игры, партнер согласился. При
обозначенном положении шаров из десяти раз один раз удар бывает удачен.
Детрей ударил так сильно, что шары стукнувшись два раза, разошлись, крутясь,
как волчки, биток пополз прочь, а семерка, вращаясь по направлению к лузе,
остановилась на самом ее краю, и оттого, что шар, хотя слабее, но все еще
крутился, он покачнулся и упал в сетку.
- Случайность! - сказал, улыбаясь, Детрей неприятно пораженному
противнику.
Таким образом, Детрей отыграл почти все деньги и продолжал играть, придя
в своеобразное вдохновение, партию за партией, большей частью выигрывая, к
удивлению слуг, которые лишь одни знали, что он играет с лучшим игроком
города, Самуэлем Конторго. Они играли одиннадцатую партию. После очередного
удара Конторго три двузначных шара встали против луз, соблазняя сыграть их
все один за другим и, таким образом, выиграть. Уже Детрей старательно
натирал мелом свой кий, собираясь приступить к охоте на эти шары, как
стенные часы отвесили четыре коротких звона. По внезапной тоске, вызванной
этим вечным напоминанием, Детрей понял, что игры более быть не может. Изумив
Конторго, он положил кий на биллиард, вынул три золотых и протянул
противнику.
- Вы выиграли, - сказал он, - так как я должен спешить. Конторго понял,
что значит отказ игрока выиграть партию только потому, что пробили часы, и
не взял денег.
- Я понимаю, - сказал он, с досадой вертя шары рукой, - что только
чрезвычайно важные причины заставляют вас пренебречь выгодной партией. Я
сочувствую вам и не могу воспользоваться вашим затруднительным положением.
Подумав, что Конторго, вероятно, умеет читать в мыслях, Детрей кинулся к
умывальнику, быстро прополоскал руки и отправился в дом Тренган, где были
уже Моргиана, Ева и ее отец, Вальтер Готорн.
Глава XV
Итак, Моргиана собиралась ехать, не подозревая, что ее ожидает
значительное событие. Когда хотела она отдать уже приказание готовить
автомобиль, вошла к ней Нетти.
- Барышня, - сказала горничная, - к вам приехали. Там ждет одна женщина,
которая сказала, что ее зовут Отилия Гервак.
Услышав имя Гервак, Моргиана отвернулась, чтобы Нетти не заметила, как ее
испугало это посещение. Тяжелое предчувствие овладело ею, а вместе с тем -
нетерпение узнать как можно скорее, что значит визит женщины, добывшей яд.
Желая показать прислуге, что посещению Отилии Гервак она не придает особого
значения, Моргиана велела ввести посетительницу, а шоферу - готовить
автомобиль.
Из предосторожности она стала ждать Гервак в комнате, уединенной от
остальных, раньше бывшей комнатой Тренгана: так как окна гостиной были
