- А сколько там следует? - спросил Обломов.
- Да вот я принесу расчет.
Он принес контракт и счеты.
- Вот-с, за квартиру восемьсот рублей ассигнациями, сто рублей
получено задатку, осталось семьсот рублей, - сказал он.
- Да неужели вы с меня за целый год хотите взять, когда я у вас и двух
недель не прожил? - перебил его Обломов.
- Как же-с? - кротко и совестливо возразил Иван Матвеевич. - Сестра
убыток понесет несправедливо. Она бедная вдова, живет только тем, что с
дома получит; да разве на цыплятах и яйцах выручит кое-что на одежонку
ребятишкам.
- Помилуйте, я не могу, - заговорил Обломов, - посудите, я не прожил
двух недель. Что же это, за что?
- Вот-с, в контракте сказано, - говорил Иван Матвеевич, показывая
средним пальцем две строки и спрятав палец в рукав, - извольте прочесть:
"Буде же я, Обломов, пожелаю прежде времени съехать с квартиры, то обязан
передать ее другому лицу на тех же условиях или, в противном случае,
удовлетворить ее, Пшеницыну, сполна платою за весь год, по первое июня
будущего года", - прочитал Обломов.
- Как же это? - говорил он. - Это несправедливо.
- По закону так-с, - заметил Иван Матвеевич. - Сами изволили
подписать: вот подпись-с!
Опять появился палец под подписью и опять спрятался.
- Сколько же? - спросил Обломов.
- Семьсот рублей, - начал щелкать тем же пальцем Иван Матвеевич,
подгибая его всякий-раз проворно в кулак, - да за конюшню и сарай сто
пятьдесят рублей.
И он щелкнул еще.
- Помилуйте, у меня лошадей нет, я не держу: зачем мне конюшня и
сарай? - с живостью возразил Обломов.
- В контракте есть-с, - заметил, показывая пальцем строку, Иван
Матвеевич. - Михей Андреич сказывал, что у вас лошади будут.
- Врет Михей Андреич! - с досадой сказал Обломов. - Дайте мне
контракт!
- Вот-с, копию-извольте получить, а контракт принадлежит сестре, -
мягко отозвался Иван Матвеевич, взяв контракт в руку. - Сверх того, за
огород и продовольствие из оного капустой, репой и прочими овощами, считая
на одно лицо, - читал Иван Матвеевич, - примерно двести пятьдесят рублей...
И он хотел щелкнуть на счетах.
- Какой огород? Какая капуста? Я и знать не знаю, что вы! - почти
грозно возражал Обломов.
- Вот-с, в контракте: Михей Андреич сказали, что вы с тем нанимаете.
- Что же это такое, что вы без меня моим столом распоряжаетесь? Я не
хочу ни капусты, ни репы... - говорил Обломов вставая.
Иван Матвеевич встал со стула.
- Помилуйте, как можно без вас: вот подпись есть! - возразил он.
И опять толстый палец трясся на подписи, и вся бумага тряслась в его
руке.
- Сколько всего считаете вы? - нетерпеливо спросил Обломов.
- Еще за окраску потолка и дверей, за переделку окон в кухне, за новые
пробои к дверям - сто пятьдесят четыре рубля двадцать восемь копеек
ассигнациями.
- Как, и это на мой счет? - с изумлением спросил Обломов. - Это всегда
на счет хозяина делается. Кто же переезжает в неотделанную квартиру?..
- Вот-с, в контракте сказано, что на ваш счет, - сказал Иван
Матвеевич, издали показывая пальцем в бумаге, где это сказано. - Тысячу
триста пятьдесят четыре рубля двадцать восемь копеек ассигнациями всего-с!
- кротко заключил он, спрятав обе руки с контрактом назади.
- Да где я возьму? У меня нет денег! - возразил Обломов, ходя по
комнате. - Нужно мне очень вашей репы да капусты!
- Как угодно-с! - тихо прибавил Иван Матвеевич. - Да не беспокойтесь:
вам здесь будет удобно, - прибавил он. - А деньги... сестра подождет.
- Нельзя мне, нельзя по обстоятельствам! Слышите?
- Слушаю-с. Как угодно, - послушно отвечал Иван Матвеевич, отступив на
шаг.
- Хорошо, я подумаю и постараюсь передать квартиру! - сказал Обломов,
кивнув чиновнику головой.
- Трудно-с; а впрочем, как угодно! - заключил Иван Матвеевич и,
троекратно поклонясь, вышел вон.
Обломов вынул бумажник и счел деньги: всего триста пять рублей. Он
обомлел.
"Куда ж я дел деньги? - с изумлением, почти с ужасом спросил самого
себя Обломов. - В начале лета из деревни прислали тысячу двести рублей, а
теперь всего триста!"
Он начал считать, припоминать все траты и мог припомнить только двести
пятьдесят рублей.
- Куда ж это вышли деньги? - говорил он.
- Захар, Захар!
- Чего изволите?
- Куда это у нас все деньги вышли? Ведь денег-то нет у нас! - спросил
он.
Захар начал шарить в карманах, вынул полтинник, гривенник и положил на
стол.
- Вот, забыл отдать, от перевозки осталось, - сказал он.
- Что ты мне мелочь-то суешь? Ты скажи, куда восемьсот рублей делись?
- Почем я знаю? Разве я знаю, куда вы тратите? Что вы там извозчикам
за коляски платите?
- Да, вот на экипаж много вышло, - вспомнил Обломов, глядя на Захара.
- Ты не помнишь ли, сколько мы на даче отдали извозчику?
- Где помнить? - отозвался Захар. - Один раз вы велели мне тридцать
рублей отдать, так я и помню.
- Что бы тебе записывать? - упрекнул его Обломов. - Худо быть
безграмотным!
- Прожил век и без грамоты, слава богу, не хуже других! - возразил
Захар, глядя в сторону.
"Правду говорит Штольц, что надо завести школу в деревне!" - подумал
Обломов.
- Вон у Ильинских был грамотный-то, сказывали люди, - продолжал Захар,
- да серебро из буфета и стащил.
"Прошу покорнейше! - трусливо подумал Обломов. - В самом деле, эти
грамотеи - вс° такой безнравственный народ: по трактирам, с гармоникой, да
чаи... Нет, рано школы заводить!.."
- Ну, куда еще вышли деньги? - спросил он.
- Почем я знаю? Вон, Михею Андреичу дали на даче...
- В самом деле, - обрадовался Обломов, вспомнив про эти деньги. - Так
вот, извозчику тридцать да, кажется, двадцать пять рублей Тарантьеву... Еще
куда?
Он задумчиво и вопросительно глядел на Захара. Захар угрюмо, стороной,
смотрел на него.
- Не помнит ли Анисья? - спросил Обломов.
- Где дуре помнить? Что баба знает? - с презрением сказал Захар.
- Не припомню! - с тоской заключил Обломов. - Уж не воры ли были?
- Кабы воры, так все бы взяли, - сказал Захар уходя.
Обломов сел в кресло и задумался. "Где же я возьму денег? - до
холодного пота думал он. - Когда пришлют из деревни и сколько?"
Он взглянул на часы: два часа, пора ехать к Ольге. Сегодня положенный
день обедать. Он мало-помалу развеселился, велел привести извозчика и
поехал в Морскую.
IV
Он сказал Ольге, что переговорил с братом хозяйки, и скороговоркой
прибавил от себя, что есть надежда на этой неделе передать квартиру.
Ольга поехала с теткой с визитом до обеда, а он пошел глядеть квартиры
поблизости. Заходил в два дома; в одном нашел квартиру в четыре комнаты за
четыре тысячи ассигнациями, в другом за пять комнат просили шесть тысяч
рублей.
- Ужас! ужас! - твердил он, зажимая уши и убегая от изумленных
дворников. Прибавив к этим суммам тысячу с лишком рублей, которые надо было
заплатить Пшеницыной, он, от страха, не поспел вывести итога и только
прибавил шагу и побежал к Ольге.
Там было общество. Ольга была одушевлена, говорила, пела и произвела
фурор. Только Обломов слушал рассеянно, а она говорила и пела для него,
чтоб он не сидел повеся нос, опустя веки, чтоб все говорило и пело
беспрестанно в нем самом.
- Приезжай завтра в театр, у нас ложа, - сказала она.
"Вечером, по грязи, этакую даль!" - подумал Обломов, но, взглянув ей в
глаза, отвечал на ее улыбку улыбкой согласия.
- Абонируйся в кресло, - прибавила она, - на той неделе приедут
Маевские; ma tante пригласила их к нам в ложу.
И она глядела ему в глаза, чтоб знать, как он обрадуется.
"Господи! - подумал он в ужасе. - А у меня всего триста рублей денег".
- Вот, попроси барона; он там со всеми знаком, завтра же пошлет за
креслами.
И она опять улыбнулась, и он улыбнулся глядя на нее, и с улыбкой
просил барона; тот, тоже с улыбкой, взялся послать за билетом.
- Теперь в кресле, а потом, когда ты кончишь дела, - прибавила Ольга,
- ты уж займешь по праву место в нашей ложе.
И окончательно улыбнулась, как улыбалась, когда была совершенно
счастлива.
Ух, каким счастьем вдруг пахнуло на него, когда Ольга немного
приподняла завесу обольстительной дали, прикрытой, как цветами, улыбками!
Обломов и про деньги забыл; только когда, на другой день утром, увидел
мелькнувший мимо окон пакет братца, он вспомнил про доверенность и просил
Ивана Матвеевича засвидетельствовать ее в палате. Тот прочитал
доверенность, объявил, что в ней есть один неясный пункт, и взялся
прояснить.
Бумага была вновь переписана, наконец засвидетельствована и отослана
на почту. Обломов с торжеством объявил об этом Ольге и успокоился надолго.
Он радовался, что до получения ответа квартиры приискивать не
понадобится и деньги понемногу заживаются.
"Оно бы и тут можно жить, - думал он, - да далеко от всего, а в доме у
них порядок строгий и хозяйство идет славно".
В самом деле, хозяйство шло отлично. Хотя Обломов держал стол особо,
но глаз хозяйки бодрствовал и над его кухней.
Илья Ильич зашел однажды в кухню и застал Агафью Матвеевну с Анисьей
чуть не в объятиях друг друга.
Если есть симпатия душ, если родственные сердца чуют друг друга
издалека, то никогда это не доказывалось так очевидно, как на симпатии
Агафьи Матвеевны и Анисьи. С первого взгляда, слова и движения они поняли и
оценили одна другую.
По приемам Анисьи, по тому, как она, вооруженная кочергой и тряпкой, с
засученными рукавами, в пять минут привела полгода нетопленную кухню в
порядок, как смахнула щеткой разом пыль с полок, со стен и со стола; какие
широкие размахи делала метлой по полу и по лавкам; как мгновенно выгребла
из печки золу - Агафья Матвеевна оценила, что такое Анисья и какая бы она
великая сподручница была ее хозяйственным распоряжениям. Она дала ей с той
поры у себя место в сердце.
И Анисья, в свою очередь, поглядев однажды только, как Агафья
Матвеевна царствует в кухне, как соколиными очами, без бровей, видит каждое
неловкое движение неповоротливой Акулины; как гремит приказаниями вынуть,
поставить, подогреть, посолить, как на рынке одним взглядом и много-много
прикосновением пальца безошибочно решает, сколько курице месяцев от роду,
давно ли уснула рыба, когда сорвана с гряд петрушка или салат, - она с
удивлением и почтительною боязнью возвела на нее глаза и решила, что она,
Анисья, миновала свое назначение, что поприще ее - не кухня Обломова, где
торопливость ее, вечно бьющаяся, нервическая лихорадочность движений
устремлена только на то, чтоб подхватить на лету уроненную Захаром тарелку
или стакан, и где опытность ее и тонкость соображений подавляются мрачною
завистью и грубым высокомерием мужа. Две женщины поняли друг друга и стали
неразлучны.
Когда Обломов не обедал дома, Анисья присутствовала на кухне хозяйки
и, из любви к делу, бросалась из угла в угол, сажала, вынимала горшки,
почти в одно и то же мгновение отпирала шкаф, доставала что надо и
захлопывала прежде, нежели Акулина успеет понять, в чем дело.
Зато наградой Анисье был обед, чашек шесть кофе утром и столько же
вечером и откровенный, продолжительный разговор, иногда доверчивый шопот с
самой хозяйкой.
Когда Обломов обедал дома, хозяйка помогала Анисье, то есть указывала,
словом или пальцем, пора ли или рано вынимать жаркое, надо ли к соусу
прибавить немного красного вина или сметаны, или что рыбу надо варить не
так, а вот как...
И боже мой, какими знаниями поменялись они в хозяйственном деле, не по
одной только кулинарной части, но и по части холста, ниток, шитья, мытья
