- Нет, поздно. Ты правду сказал, - с задумчивым унынием говорила она,
- мы зашли далеко, а выхода нет: надо скорей расстаться и замести след
прошлого. Прощай! - сухо, с горечью, прибавила она и, склонив голову, пошла
было по дорожке.
- Ольга, помилуй, бог с тобой! Как не видаться! Да я... Ольга!
Она не слушала и пошла скорее; песок сухо трещал под ее ботинками.
- Ольга Сергеевна! - крикнул он.
Не слышит, идет.
- Ради бога, воротись! - не голосом, а слезами кричал он. - Ведь и
преступника надо выслушать... Боже мой! Есть ли сердце у ней?.. Вот
женщины!
Он сел и закрыл обеими руками глаза. Шагов не стало слышно.
- Ушла! - сказал он почти в ужасе и поднял голову.
Ольга перед ним.
Он радостно схватил ее руку.
- Ты не ушла, не уйдешь?.. - говорил он. - Не уходи: помни, что если
ты уйдешь - я мертвый человек!
- А если не уйду, я преступница и ты тоже: помни это, Илья.
- Ах, нет...
- Как нет? Если Сонечка с мужем застанет нас еще раз вместе, - я
погибла.
Он вздрогнул.
- Послушай, - торопливо и запинаясь, начал он, - я не все сказал... -
и остановился.
То, что дома казалось ему так просто, естественно, необходимо, так
улыбалось ему, что было его счастьем, вдруг стало какой-то бездной. У него
захватывало дух перешагнуть через нее. Шаг предстоял решительный, смелый.
- Кто-то идет! - сказала Ольга.
В боковой дорожке послышались шаги.
- Уж не Сонечка ли? - спросил Обломов, с неподвижными от ужаса
глазами.
Прошло двое мужчин с дамой, незнакомые. У Обломова отлегло от сердца.
- Ольга, - торопливо начал он и взял ее за руку, - пойдем отсюда вон
туда, где никого нет. Сядем здесь.
Он посадил ее на скамью, а сам сел на траве, подле нее.
- Ты вспыхнула, ушла, а я не все сказал, Ольга, - проговорил он.
- И опять уйду и не ворочусь более, если ты будешь играть мной, -
заговорила она. - Тебе понравились однажды мои слезы, теперь, может быть,
ты захотел бы видеть меня у ног своих и так, мало-помалу, сделать своей
рабой, капризничать, читать мораль, потом плакать, пугаться, пугать меня, а
после спрашивать, что нам делать? Помните, Илья Ильич, - вдруг гордо
прибавила она, встав со скамьи, - что я много выросла с тех пор, как узнала
вас, и знаю, как называется игра, в которую вы играете... но слез моих вы
больше не увидите...
- Ах, ей-богу, я не играю! - сказал он убедительно.
- Тем хуже для вас, - сухо заметила она. - На все ваши опасения,
предостережения и загадки я скажу одно: до нынешнего свидания я вас любила
и не знала, что мне делать; теперь знаю, - решительно заключила она,
готовясь уйти, - и с вами советоваться не стану.
- И я знаю, - сказал он, удерживая ее за руку и усаживая на скамью, и
на минуту замолчал, собираясь с духом.
- Представь, - начал он, - сердце у меня переполнено одним желанием,
голова - одной мыслью, но воля, язык не повинуются мне: хочу говорить, и
слова нейдут с языка. А ведь как просто, как... Помоги мне, Ольга.
- Я не знаю, что у вас на уме...
- О, ради бога, без этого вы: твой гордый взгляд убивает меня, каждое
слово, как мороз, леденит...
Она засмеялась.
- Ты сумасшедший! - сказала она, положив ему руку на голову.
- Вот так, вот я получил дар мысли и слова! Ольга, - сказал он, став
перед ней на колени, - будь моей женой!
Она молчала и отвернулась от него в противоположную сторону.
- Ольга, дай мне руку! - продолжал он.
Она не давала. Он взял сам и приложил к губам. Она не отнимала. Рука
была тепла, мягка и чуть-чуть влажна. Он старался заглянуть ей в лицо - она
отворачивалась все больше.
- Молчание? - сказал он тревожно и вопросительно, целуя ей руку.
- Знак согласия! - договорила она тихо, все еще не глядя на него.
- Что ты теперь чувствуешь? Что думаешь? - спросил он, вспоминая мечту
свою о стыдливом согласии, о слезах.
- То же, что ты, - отвечала она, продолжая глядеть куда-то в лес;
только волнение груди показывало, что она сдерживает себя.
"Есть ли у ней слезы на глазах?" - думал Обломов, но она упорно
смотрела вниз.
- Ты равнодушна, ты покойна? - говорил он, стараясь притянуть ее за
руку к себе.
- Не равнодушна, но покойна.
- Отчего ж?
- Оттого, что давно предвидела это и привыкла к мысли.
- Давно! - с изумлением повторил он.
- Да, с той минуты, как дала тебе ветку сирени... я мысленно назвала
тебя...
Она не договорила.
- С той минуты!
Он распахнул было широко объятия и хотел заключить ее в них.
- Бездна разверзается, молнии блещут... осторожнее! - лукаво сказала
она, ловко ускользая от объятий и устраняя руки его зонтиком.
Он вспомнил грозное "никогда" и присмирел.
- Но ты никогда не говорила, даже ничем не выразила... - говорил он.
- Мы не выходим замуж, нас выдают или берут.
- С той минуты... ужели?.. - задумчиво повторил он.
- Ты думал, что я, не поняв тебя, была бы здесь с тобою одна, сидела
бы по вечерам в беседке, слушала и доверялась тебе? - гордо сказала она.
- Так это... - начал он, меняясь в лице и выпуская ее руку.
У него шевельнулась странная мысль. Она смотрела на него с спокойной
гордостью и твердо ждала; а ему хотелось бы в эту минуту не гордости и
твердости, а слез, страсти, охмеляющего счастья, хоть на одну минуту, а
потом уже пусть потекла бы жизнь невозмутимого покоя!
И вдруг ни порывистых слез от неожиданного счастья, ни стыдливого
согласия! Как это понять!
В сердце у него проснулась и завозилась змея сомнения... Любит она или
только выходит замуж?
- Но есть другой путь к счастью, - сказал он.
- Какой? - спросила она.
- Иногда любовь не ждет, не терпит, не рассчитывает... Женщина вся в
огне, в трепете, испытывает разом муку и такие радости, каких...
- Я не знаю, какой это путь.
- Путь, где женщина жертвует всем: спокойствием, молвой, уважением и
находит награду в любви... она заменяет ей все.
- Разве нам нужен этот путь?
- Нет.
- Ты хотел бы этим путем искать счастья на счет моего спокойствия,
потери уважения?
- О нет, нет! Клянусь богом, ни за что, - горячо сказал он.
- Зачем же ты заговорил о нем?
- Право, и сам не знаю...
- А я знаю: тебе хотелось бы узнать, пожертвовала ли бы я тебе своим
спокойствием, пошла ли бы я с тобой по этому пути? Не правда ли?
- Да, кажется, ты угадала... Что ж?
- Никогда, ни за что! - твердо сказала она.
Он задумался, потом вздохнул.
- Да, то ужасный путь, и много надо любви, чтоб женщине пойти по нем
вслед за мужчиной, гибнуть - и все любить.
Он вопросительно взглянул ей в лицо: она ничего; только складка над
бровью шевельнулась, а лицо покойно.
- Представь, - говорил он, - что Сонечка, которая не стоит твоего
мизинца, вдруг не узнала бы тебя при встрече!
Ольга улыбнулась, и взгляд ее был так же ясен. А Обломов увлекался
потребностью самолюбия допроситься жертв у сердца Ольги и упиться этим.
- Представь, что мужчины, подходя к тебе, не опускали бы с робким
уважением глаз, а смотрели бы на тебя с смелой лукавой улыбкой...
Он поглядел на нее: она прилежно двигает зонтиком камешек по песку.
- Ты вошла бы в залу, и несколько чепцов пошевелилось бы от
негодования; какой-нибудь один из них пересел бы от тебя... а гордость бы у
тебя была все та же, а ты бы сознавала ясно, что ты выше и лучше их.
- К чему ты говоришь мне эти ужасы? - сказала она покойно. - Я не
пойду никогда этим путем.
- Никогда? - уныло спросил Обломов.
- Никогда! - повторила она.
- Да, - говорил он задумчиво, - у тебя недостало бы силы взглянуть
стыду в глаза. Может быть, ты не испугалась бы смерти: не казнь страшна, но
приготовления к ней, ежечасные пытки, ты бы не выдержала и зачахла - да?
Он все заглядывал ей в глаза, что она.
Она смотрит весело; картина ужаса не смутила ее; на губах ее играла
легкая улыбка.
- Я не хочу ни чахнуть, ни умирать! Все не то, - сказала она, - можно
нейти тем путем и любить еще сильнее.
- Отчего же бы ты не пошла по этому пути, - спросил он настойчиво,
почти с досадой, - если тебе не страшно?..
- Оттого, что на нем... впоследствии всегда... расстаются, - сказала
она, - а я... расстаться с тобой!..
Она остановилась, положила ему руку на плечо, долго глядела на него и
вдруг, отбросив зонтик в сторону, быстро и жарко обвила его шею руками,
поцеловала, потом вся вспыхнула, прижала лицо к его груди и прибавила тихо:
- Никогда!
Он испустил радостный вопль и упал на траву к ее ногам.
1857 года
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Обломов сиял, идучи домой. У него кипела кровь, глаза блистали. Ему
казалось, что у него горят даже волосы. Так он и вошел к себе в комнату - и
вдруг сияние исчезло и глаза в неприятном изумлении остановились неподвижно
на одном месте: в его кресле сидел Тарантьев.
- Что это тебя не дождешься? Где ты шатаешься? - строго спросил
Тарантьев, подавая ему свою мохнатую руку. - И твой старый чорт совсем от
рук отбился: спрашиваю закусить - нету, водки - и той не дал.
- Я гулял здесь в роще, - небрежно сказал Обломов, еще не опомнясь от
обиды, нанесенной появлением земляка, и в какую минуту!
Он забыл ту мрачную сферу, где долго жил, и отвык от ее удушливого
воздуха. Тарантьев в одно мгновенье сдернул его будто с неба опять в
болото. Обломов мучительно спрашивал себя: зачем пришел Тарантьев? надолго
ли? - терзался предположением, что, пожалуй, он останется обедать и тогда
нельзя будет отправиться к Ильинским. Как бы спровадить его, хоть бы это
стоило некоторых издержек, - вот единственная мысль, которая занимала
Обломова. Он молча и угрюмо ждал, что скажет Тарантьев.
- Что ж ты, земляк, не подумаешь взглянуть на квартиру? - спросил
Тарантьев.
- Теперь это не нужно, - сказал Обломов, стараясь не глядеть на
Тарантьева. - Я... не перееду туда.
- Что-о? Как не переедешь? - грозно возразил Тарантьев. - Нанял, да не
переедешь? А контракт?
- Какой контракт?
- Ты уж и забыл? Ты на год контракт подписал. Подай восемьсот рублей
ассигнациями, да и ступай куда хочешь. Четыре жильца смотрели, хотели
нанять: всем отказали. Один нанимал на три года.
Обломов теперь только вспомнил, что в самый день переезда на дачу
Тарантьев привез ему бумагу, а он второпях подписал, не читая.
"Ах, боже мой, что я наделал!" - думал он.
- Да мне не нужна квартира, - говорил Обломов, - я еду за границу...
- За границу! - перебил Тарантьев. - Это с этим немцем? Да где тебе,
не поедешь!
- Отчего не поеду? У меня и паспорт есть: вот я покажу. И чемодан
куплен.
- Не поедешь! - равнодушно повторил Тарантьев. - А ты вот лучше
деньги-то за полгода вперед отдай.
- У меня нет денег.
- Где хочешь достань; брат кумы, Иван Матвеич, шутить не любит. Сейчас
в управу подаст: не разделаешься. Да я свои заплатил, отдай мне.
- Ты где взял столько денег? - спросил Обломов.
- А тебе что за дело? Старый долг получил. Давай деньги! Я за тем
приехал.
- Хорошо, я на днях приеду и передам квартиру другому, а теперь я
тороплюсь...
Он начал застегивать сюртук.
- А какую тебе квартиру нужно? Лучше этой во всем городе не найдешь.
Ведь ты ее видал? - сказал Тарантьев.
- И видеть не хочу, - отвечал Обломов, - зачем я туда перееду? Мне
далеко...
- От чего? - грубо спросил Тарантьев.
Но Обломов не сказал, от чего.
- От центра, - прибавил он потом.
- От какого это центра? Зачем он тебе нужен? Лежать-то?
