отец родной!
Он суетился, ловил руку Штольца и, не поймав, поцеловал полу его
платья.
- Привел господь дожить до этакой радости меня, пса окаянного... -
завопил он, не то плача, не то смеясь.
Все лицо его как будто прожжено было багровой печатью от лба до
подбородка. Нос был, сверх того, подернут синевой. Голова совсем лысая;
бакенбарды были по-прежнему большие, но смятые и перепутанные, как войлок,
в каждой точно положено было по комку снега. На нем была ветхая, совсем
полинявшая шинель, у которой недоставало одной полы; обут он был в старые,
стоптанные калоши на босу ногу; в руках держал меховую совсем обтертую
шапку.
- Ах ты, господи милосердый! Какую милость сотворил мне сегодня для
праздника...
- Что ты это в каком положении? Отчего? Тебе не стыдно? - строго
спросил Штольц.
- Ах, батюшка, Андрей Иваныч! Что ж делать? - тяжело вздохнув, начал
Захар. - Чем питаться? Бывало, когда Анисья была жива, так я не шатался,
был кусок и хлеба, а как она померла в холеру - царство ей небесное, -
братец барынин не захотели держать меня, звали дармоедом. Михей Андреич
Тарантьев все норовил, как пойдешь мимо, сзади ногой ударить: житья не
стало! Попреков сколько перенес. Поверите ли, сударь, кусок хлеба в горло
не шел. Кабы не барыня, дай бог ей здоровье! - прибавил Захар крестясь, -
давно бы сгиб я на морозе. Она одежонку на зиму дает и хлеба сколько
хочешь, и на печке угол - все по милости своей давала. Да из-за меня и ее
стали попрекать, я и ушел куда глаза глядят! Вот теперь второй год мыкаю
горе...
- Зачем на место не шел? - спросил Штольц.
- Где, батюшка, Андрей Иваныч, нынче место найдешь? Был на двух
местах, да не потрафил. Все не то теперь, не по-прежнему: хуже стало. В
лакеи грамотных требуют; да и у знатных господ нет уж этого, чтоб в
передней битком набито было народу. Вс° по одному, редко где два лакея.
Сапоги сами снимают с себя: какую-то машинку выдумали! - с сокрушением
продолжал Захар. - Срам, стыд, пропадает барство!
Он вздохнул.
- Вот определился было я к немцу, к купцу, в передней сидеть; все шло
хорошо, а он меня послал к буфету служить: мое ли дело? Однажды понес
посуду, какую-то богемскую, что ли, полы-то гладкие, скользкие - чтоб им
провалиться! Вдруг ноги у меня врозь, вся посуда, как есть с подносом, и
грянулась оземь: ну, и прогнали! Вдругорядь одной старой графине видом
понравился: "почтенный на взгляд", говорит, и взяла в швейцары. Должность
хорошая, старинная: сиди только важнее на стуле, положи ногу на ногу,
покачивай, да не отвечай сразу, когда кто придет, а сперва зарычи, а потом
уж пропусти или в шею вытолкай, как понадобится; а хорошим гостям,
известно: булавой наотмашь, вот так! - Захар сделал рукой наотмашь. - Оно
лестно, что говорить! Да барыня попалась такая неугодливая - бог с ней! Раз
заглянула ко мне в каморку, увидала клопа, растопалась, раскричалась,
словно я выдумал клопов! Когда без клопа хозяйство бывает! В другой раз шла
мимо меня, почудилось ей, что вином от меня пахнет... такая, право! И
отказала.
- А ведь в самом деле пахнет, так и несет! - сказал Штольц.
- С горя, батюшка, Андрей Иваныч, ей-богу с горя, - засипел Захар,
сморщившись горько. - Пробовал тоже извозчиком ездить. Нанялся к хозяину,
да ноги ознобил: сил-то мало, стар стал! Лошадь попалась злющая; однажды
под карету бросилась, чуть не изломала меня; в другой раз старуху смял, в
часть взяли...
- Ну, полно, не бродяжничай и не пьянствуй, приходи ко мне, я тебе
угол дам, в деревню поедем - слышишь?
- Слышу, батюшка, Андрей Иваныч, да...
Он вздохнул.
- Ехать-то неохота отсюда, от могилки-то! Наш-то кормилец-то, Илья
Ильич, - завопил он, - опять помянул его сегодня, царство ему небесное!
Этакого барина отнял господь! На радость людям жил, жить бы ему сто лет...
- всхлипывал и приговарнвал Захар, морщась. - Вот сегодня на могилке у него
был; как в эту сторону приду, так и туда, сяду, да и сижу; слезы так и
текут... Этак-то иногда задумаюсь, притихнет все, и почудится, как будто
кличет: "Захар! Захар!" Инда мурашки по спине побегут! Не нажить такого
барина! А вас-то как любил - помяни, господи, его душеньку во царствии
своем!
- Ну, приходи на Андрюшу взглянуть: я тебя велю накормить, одеть, а
там как хочешь! - сказал Штольц и дал ему денег.
- Приду; как не прийти взглянуть на Андрея Ильича? Чай, великонек
стал! Господи! Радости какой привел дождаться господь! Приду, батюшка, дай
бог вам доброго здоровья и несчетные годы... - ворчал Захар вслед уезжавшей
коляске.
- Ну, ты слышал историю этого нищего? - сказал Штольц своему приятелю.
- А что это за Илья Ильич, которого он поминал? - спросил литератор.
- Обломов: я тебе много раз про него говорил.
- Да, помню имя: это твой товарищ и друг. Что с ним сталось?
- Погиб, пропал ни за что.
Штольц вздохнул и задумался.
- А был не глупее других, душа чиста и ясна, как стекло; благороден,
нежен, и - пропал!
- Отчего же? Какая причина?
- Причина... какая причина! Обломовщина! - сказал Штольц.
- Обломовщина! - с недоумением повторил литератор. - Что это такое?
- Сейчас расскажу тебе, дай собраться с мыслями и памятью. А ты
запиши: может быть, кому-нибудь пригодится.
И он рассказал ему, что здесь написано.
1857 и 1858 гг.
---------------------------------------------------------------------------
Впервые полностью опубликован в журнале "Отечественные записки",
январь-апрель 1859 г.
