созерцании природы и тихих, едва ползущих явлениях семейной,
мирно-хлопотливой жизни. Ему не хотелось воображать ее широкой, шумно
несущейся рекой, с кипучими волнами, как воображал ее Штольц.
- Это болезнь, - говорил Обломов, - горячка, скаканье с порогами, с
прорывами плотин, с наводнениями.
Он написал Ольге, что в Летнем саду простудился немного, должен был
напиться горячей травы и просидеть дня два дома, что теперь все прошло и он
надеется видеть ее в воскресенье.
Она написала ему ответ и похвалила, что он поберегся, советовала
остаться дома и в воскресенье, если нужно будет, и прибавила, что она лучше
проскучает с неделю, чтоб только он берегся.
Ответ принес Никита, тот самый, который, по словам Анисьи, был главным
виновником болтовни. Он принес от барышни новые книги, с поручением от
Ольги прочитать и сказать, при свидании, стоит ли их читать ей самой.
Она требовала ответа о здоровье. Обломов, написав ответ, сам отдал его
Никите и прямо из передней выпроводил его на двор и провожал глазами до
калитки, чтоб он не вздумал зайти на кухню и повторить там "клевету" и чтоб
Захар не пошел провожать его на улицу.
Он обрадовался предложению Ольги поберечься и не приходить в
воскресенье и написал ей, что, действительно, для совершенного
выздоровления нужно просидеть еще несколько дней дома.
В воскресенье он был с визитом у хозяйки, пил кофе, ел горячий пирог и
к обеду посылал Захара на ту сторону за мороженым и конфетами для детей.
Захара насилу перевезли через реку назад; мосты уже сняли, и Нева
собралась замерзнуть. Обломову нельзя было думать и в среду ехать к Ольге.
Конечно, можно было бы броситься сейчас же на ту сторону, поселиться
на несколько дней у Ивана Герасимовича и бывать, даже обедать каждый день у
Ольги.
Предлог был законный: Нева захватила на той стороне, не успел
переправиться.
У Обломова первым движением была эта мысль, и он быстро спустил ноги
на пол, но, подумав немного, с заботливым лицом и со вздохом медленно опять
улегся на своем месте.
"Нет, пусть замолкнут толки, пусть посторонние лица, посещающие дом
Ольги, забудут немного его и увидят уж опять каждый день там тогда, когда
они объявлены будут женихом и невестой".
- Скучно ждать, да нечего делать, - прибавил он со вздохом, принимаясь
за присланные от Ольги книги.
Он прочел страниц пятнадцать. Маша пришла звать его, не хочет ли пойти
на Неву: все идут посмотреть, как становится река. Он пошел и воротился к
чаю.
Так проходили дни. Илья Ильич скучал, читал, ходил по улице, а дома
заглядывал в дверь к хозяйке, чтоб от скуки перемолвить слова два. Он даже
смолол ей однажды фунта три кофе с таким усердием, что у него лоб стал
мокрый.
Он хотел было дать ей книгу прочесть. Она, медленно шевеля губами,
прочла про себя заглавие и возвратила книгу, сказав, что когда придут
святки, так она возьмет ее у него и заставит Ваню прочесть вслух, тогда и
бабушка послушает, а теперь некогда.
Между тем на Неву настлали мостки, и однажды скаканье собаки на цепи и
отчаянный лай возвестили вторичный приход Никиты с запиской, с вопросом о
здоровье и с книгой.
Обломов боялся, чтоб и ему не пришлось идти по мосткам на ту сторону,
спрятался от Никиты, написав в ответ, что у него сделалась маленькая
опухоль в горле, что он не решается еще выходить со двора и что "жестокая
судьба лишает его счастья еще несколько дней видеть ненаглядную Ольгу".
Он накрепко наказал Захару не сметь болтать с Никитой и опять глазами
проводил последнего до калитки, а Анисье погрозил пальцем, когда она
показала было нос из кухни и что-то хотела спросить Никиту.
VII
Прошла неделя. Обломов, встав утром, прежде всего с беспокойством
спрашивал, наведены ли мосты.
- Нет еще, - говорили ему, и он мирно проводил день, слушая
постукиванье маятника, треск кофейной мельницы и пение канареек.
Цыплята не пищали больше, они давно стали пожилыми курами и прятались
по курятникам. Книг, присланных Ольгой, он не успел прочесть: как на сто
пятой странице он положил книгу, обернув переплетом вверх, так она и лежит
уже несколько дней.
Зато он чаще занимается с детьми хозяйки. Ваня такой понятливый
мальчик, в три раза запомнил главные города в Европе, и Илья Ильич обещал,
как только поедет на ту сторону, подарить ему маленький глобус; а Машенька
обрубила ему три платка - плохо, правда, но зато она так смешно трудится
маленькими ручонками и все бегает показать ему каждый обрубленный вершок.
С хозяйкой он беседовал беспрестанно, лишь только завидит ее локти в
полуотворенную дверь. Он уже по движению локтей привык распознавать, что
делает хозяйка: сеет, мелет или гладит.
Даже пробовал заговорить с бабушкой, да она не сможет никак докончить
разговора: остановится на полуслове, упрет кулаком в стену, согнется и
давай кашлять, точно трудную работу какую-нибудь исправляет, потом охнет -
тем весь разговор и кончится.
Только братца одного не видит он совсем или видит, как мелькает
большой пакет мимо окон, а самого его будто и не слыхать в доме. Даже когда
Обломов нечаянно вошел в комнату, где они обедают, сжавшись в тесную кучу,
братец наскоро вытер пальцами губы и скрылся в свою светлицу.
Однажды, лишь только Обломов беззаботно проснулся утром и принялся за
кофе, вдруг Захар донес, что мосты наведены. У Обломова стукнуло сердце.
- А завтра воскресенье, - сказал он, - надо ехать к Ольге, целый день
мужественно выносить значительные и любопытные взгляды посторонних, потом
объявить ей, когда намерен говорить с теткой. А он еще все на той же точке
невозможности двинуться вперед.
Ему живо представилось, как он объявлен женихом, как на другой, на
третий день приедут разные дамы и мужчины, как он вдруг станет предметом
любопытства, как дадут официальный обед, будут пить его здоровье. Потом...
потом, по праву и обязанности жениха, он привезет невесте подарок...
- Подарок! - с ужасом сказал он себе и расхохотался горьким смехом.
Подарок! А у него двести рублей в кармане! Если деньги и пришлют, так
к рождеству, а может быть, и позже, когда продадут хлеб, а когда продадут,
сколько его там и как велика сумма выручена будет - все это должно
объяснить письмо, а письма нет. Как же быть-то? Прощай, двухнедельное
спокойствие!
Между этими заботами рисовалось ему прекрасное лицо Ольги, ее
пушистые, говорящие брови и эти умные серо-голубые глаза, и вся головка, и
коса ее, которую она спускала как-то низко на затылок, так что она
продолжала и дополняла благородство всей ее фигуры, начиная с головы до
плеч и стана.
Но лишь только он затрепещет от любви, тотчас же, как камень,
сваливается на него тяжелая мысль: как быть, что делать, как приступить к
вопросу о свадьбе, где взять денег, чем потом жить?..
"Подожду еще; авось письмо придет завтра или послезавтра". И он
принимался рассчитывать, когда должно прийти в деревню его письмо, сколько
времени может промедлить сосед и какой срок понадобится для присылки
ответа.
"В эти три, много четыре дня должно прийти; подожду ехать к Ольге", -
решил он, тем более что она едва ли знает, что мосты наведены...
- Катя, навели мосты? - проснувшись в то же утро, спросила Ольга у
своей горничной.
И этот вопрос повторялся каждый день. Обломов не подозревал этого.
- Не знаю, барышня; нынче не видала ни кучера, ни дворника, а Никита
не знает.
- Ты никогда не знаешь, что мне нужно! - с неудовольствием сказала
Ольга, лежа в постели и рассматривая цепочку на шее.
- Я сейчас узнаю, барышня. Я не смела отойти, думала, что вы
проснетесь, а то бы давно сбегала. - И Катя исчезла из комнаты.
А Ольга отодвинула ящик столика и достала последнюю записку Обломова.
"Болен, бедный, - заботливо думала она, - он там один, скучает... Ах, боже
мой, скоро ли..."
Она не окончила мысли, а раскрасневшаяся Катя влетела в комнату.
- Наведены, наведены сегодня в ночь! - радостно сказала она и приняла
быстро вскочившую с постели барышню на руки, накинула на нее блузу и
пододвинула крошечные туфли. Ольга проворно отворила ящик, вынула что-то
оттуда и опустила в руку Кате, а Катя поцеловала у ней руку. Все это -
прыжок с постели, опущенная монета в руку Кати и поцелуй барышниной руки -
случилось в одну и ту же минуту. "Ах, завтра воскресенье: как это кстати!
Он придет!" - подумала Ольга и живо оделась, наскоро напилась чаю и поехала
с теткой в магазин.
- Поедемте, ma tante, завтра в Смольный, к обедне, - просила она.
Тетка прищурилась немного, подумала, потом сказала:
- Пожалуй; только какая даль, ma chere! Что это тебе вздумалось зимой!
А Ольге вздумалось только потому, что Обломов указал ей эту церковь с
реки, и ей захотелось помолиться в ней... о нем, чтоб он был здоров, чтоб
любил ее, чтоб был счастлив ею, чтоб... эта нерешительность, неизвестность
скорее кончилась... Бедная Ольга!
Настало и воскресенье. Ольга как-то искусно умела весь обед устроить
по вкусу Обломова.
Она надела белое платье, скрыла под кружевами подаренный им браслет,
причесалась, как он любит; накануне велела настроить фортепьяно и утром
попробовала спеть Casta diva. И голос так звучен, как не был с дачи. Потом
стала ждать.
Барон застал ее в этом ожидании и сказал, что она опять похорошела,
как летом, но что немного похудела.
- Отсутствие деревенского воздуха и маленький беспорядок в образе
жизни заметно подействовали на вас, - сказал он. - Вам, милая Ольга
Сергевна, нужен воздух полей и деревня.
Он несколько раз поцеловал ей руку, так что крашеные усы оставили даже
маленькое пятнышко на пальцах.
- Да, деревня, - отвечала она задумчиво, но не ему, а так кому-то, на
воздух.
- А propos о деревне, - прибавил он. - В будущем месяце дело ваше
кончится, и в апреле вы можете ехать в свое имение. Оно невелико, но
местоположение - чудо! Вы будете довольны. Какой дом! Сад! Там есть один
павильон, на горе: вы его полюбите. Вид на реку... вы не помните, вы пяти
лет были, когда папа' выехал оттуда и увез вас.
- Ах, как я буду рада! - сказала она и задумалась.
"Теперь уж решено, - думала она, - мы поедем туда, но он узнает об
этом не прежде, как..."
- В будущем месяце, барон? - живо спросила она. - Это верно?
- Как то, что вы прекрасны вообще, а сегодня в особенности, - сказал
он и пошел к тетке.
Ольга осталась на своем месте и замечталась о близком счастье, но она
решилась не говорить Обломову об этой новости, о своих будущих планах.
Она хотела доследить до конца, как в его ленивой душе любовь совершит
переворот, как окончательно спадет с него гнет, как он не устоит перед
близким счастьем, получит благоприятный ответ из деревни и, сияющий,
прибежит, прилетит и положит его к ее ногам, как они оба, вперегонку,
бросятся к тетке, и потом...
Потом вдруг она скажет ему, что и у нее есть деревня, сад, павильон,
вид на реку и дом, совсем готовый для житья, как надо прежде поехать туда,
потом в Обломовку.
"Нет, не хочу благоприятного ответа, - подумала она, - он загордится и
не почувствует даже радости, что у меня есть свое имение, дом, сад... Нет,
пусть он лучше придет расстроенный неприятным письмом, что в деревне
беспорядок, что надо ему побывать самому. Он поскачет сломя голову в
Обломовку, наскоро сделает все нужные распоряжения, многое забудет, не
сумеет, все кое-как, и поскачет обратно, и вдруг узнает, что не надо было
скакать - что есть дом, сад и павильон с видом, что есть где жить и без его
Обломовки... Да, да, она ни за что не скажет ему, выдержит до конца; пусть
он съездит туда, пусть пошевелится, оживет - все для нее, во имя будущего
счастья! Или?, нет: зачем посылать его в деревню, расставаться? Нет, когда
