строчку делают... их зовут Лизавета Николавна и Марья Николавна.
- Хорошо, хорошо, не забуду; только вы не подумайте, пожалуйста.
И он ушел, потом оделся и уехал к Ольге.
Воротясь вечером домой, он нашел у себя на столе письмо из деревни, от
соседа, его поверенного. Он бросился к лампе, прочел - и у него опустились
руки.
"Прошу покорно передать доверенность другому лицу (писал сосед), а у
меня накопилось столько дела, что, по совести сказать, не могу как следует
присматривать за вашим имением. Всего лучше вам самим приехать сюда, и еще
лучше поселиться в имении. Имение хорошее, но сильно запущено. Прежде всего
надо, аккуратнее распределить барщину и оброк; без хозяина этого сделать
нельзя: мужики избалованы, старосты нового не слушают, а старый плутоват,
за ним надо смотреть. Количество дохода определить нельзя. При нынешнем
беспорядке едва ли вы получите больше трех тысяч, и то при себе. Я считаю
доход с хлеба, а на оброчных надежда плоха: надо их взять в руки и
разобрать недоимки - на это на все понадобится месяца три. Хлеб был хорош и
в цене, и в марте или апреле вы получите деньги, если сами присмотрите за
продажей. Теперь же денег наличных нет ни гроша. Что касается дороги через
Верхл°во и моста, то, не получая от вас долгое время ответа, я уж решился с
Одонцовым и Беловодовым проводить дорогу от себя на Нельки, так что
Обломовка остается далеко в стороне. В заключение повторю просьбу
пожаловать как можно скорее: месяца в три можно привести в известность,
чего надеяться на будущий год. Кстати, теперь выборы: не пожелали ли бы вы
баллотироваться в уездные судьи? Поспешайте. Дом ваш очень плох (прибавлено
было в конце). Я велел скотнице, старому кучеру и двум старым девкам
выбраться оттуда в избу: долее опасно бы было оставаться".
При письме приложена была записка, сколько четвертей хлеба снято,
умолочено, сколько ссыпано в магазины, сколько назначено в продажу и тому
подобные хозяйственные подробности.
"Денег ни гроша, три месяца, приехать самому, разобрать дела крестьян,
привести доход в известность, служить по выборам", - все это в виде
призраков обступило Обломова. Он очутился будто в лесу, ночью, когда в
каждом кусте и дереве чудится разбойник, мертвец, зверь.
- Однакож это позор: я не поддамся! - твердил он, стараясь
ознакомиться с этими призраками, как и трус силится, сквозь зажмуренные
веки, взглянуть на призраки и чувствует только холод у сердца и слабость в
руках и ногах.
Чего ж надеялся Обломов? Он думал, что в письме сказано будет
определительно, сколько он получит дохода и, разумеется, как можно больше -
тысяч, например, шесть, семь; что дом еще хорош, так что по нужде в нем
можно жить, пока будет строиться новый; что, наконец, поверенный пришлет
тысячи три, четыре, - словом, что в письме он прочтет тот же смех, игру
жизни и любовь, что читал в записках Ольги.
Он уже не ходил на четверть от полу по комнате, не шутил с Анисьей, не
волновался надеждами на счастье: их надо было отодвинуть на три месяца; да
нет! В три месяца он только разберет дела, узнает свое имение, а свадьба...
- О свадьбе ближе года и думать нельзя, - боязливо сказал он: - да,
да, через год, не прежде! Ему еще надо дописать свой план, надо порешить с
архитектором, потом... потом... - Он вздохнул.
"Занять!" - блеснуло у него в голове, но он оттолкнул эту мысль.
"Как можно! А как не отдашь в срок? Если дела пойдут плохо, тогда
подадут ко взысканию, и имя Обломова, до сих пор чистое,
неприкосновенное..." Боже сохрани! Тогда прощай его спокойствие,
гордость... нет, нет! Другие займут да потом и мечутся, работают, не спят,
точно демона впустят в себя. Да, долг - это демон, бес, которого ничем не
изгонишь, кроме денег!
Есть такие молодцы, что весь век живут на чужой счет, наберут,
нахватают справа, слева, да и в ус не дуют! Как они могут покойно уснуть,
как обедают - непонятно! Долг! последствия его - или неисходный труд, как
каторжного, или бесчестие.
Заложить деревню? Разве это не тот же долг, только неумолимый,
неотсрочимый? Плати каждый год - пожалуй, на прожиток не останется.
Еще на год отодвинулось счастье! Обломов застонал болезненно и
повалился было на постель, но вдруг опомнился и встал. А что говорила
Ольга? Как взывала к нему, как к мужчине, доверилась его силам? Она ждет,
как он пойдет вперед и дойдет до той высоты, где протянет ей руку и поведет
за собой, покажет ее путь! Да, да! Но с чего начать?
Он подумал, подумал, потом вдруг ударил себя по лбу и пошел на
хозяйскую половину.
- Ваш братец дома? - спросил он хозяйку.
- Дома, да спать легли.
- Так завтра попросите его ко мне, - сказал Обломов, - мне нужно
видеться с ним.
IX
Братец опять тем же порядком вошли в комнату, так же осторожно сели на
стул, подобрали руки в рукава и ждали, что скажет Илья Ильич.
- Я получил очень неприятное письмо из деревни, в ответ на посланную
доверенность - помните? - сказал Обломов. - Вот потрудитесь прочесть.
Иван Матвеевич взял письмо и привычными глазами бегал по строкам, а
письмо слегка дрожало в его пальцах. Прочитав, он положил письмо на стол, а
руки спрятал за спину.
- Как вы полагаете, что теперь делать? - спросил Обломов.
- Они советуют вам ехать туда, - сказал Иван Матвеевич. - Что же-с:
тысячу двести верст не бог знает что! Через неделю установится дорога, вот
и съездили бы.
- Я отвык совсем ездить; с непривычки, да еще зимой, признаюсь, мне бы
трудно было, не хотелось бы... Притом же в деревне одному очень скучно.
- А у вас много оброчных? - спросил Иван Матвеевич.
- Да... не знаю: давно не был в деревне.
- Надо знать-с: без этого как же-с? нельзя справок навести, сколько
доходу получите.
- Да, надо бы, - повторил Обломов, - и сосед тоже пишет, да вот
дело-то подошло к зиме.
- А сколько оброку вы полагаете?
- Оброку? Кажется... вот позвольте, у меня было где-то расписание...
Штольц еще тогда составил, да трудно отыскать: Захар, должно быть, сунул
куда-нибудь. Я после покажу... кажется, тридцать рублей с тягла.
- Мужики-то у вас каковы? Как живут? - спрашивал Иван Матвеевич. -
Богатые или разорены, бедные? Барщина-то какова?
- Послушайте, - сказал, подойдя к нему, Обломов и доверчиво взяв его
за оба борта вицмундира.
Иван Матвеевич проворно встал, но Обломов усадил его опять.
- Послушайте, - повторил он расстановисто, почти шепотом, - я не знаю,
что такое барщина, что такое сельский труд, что значит бедный мужик, что
богатый; не знаю, что значит четверть ржи или овса, что она стоит, в каком
месяце и что сеют и жнут, как и когда продают; не знаю, богат ли я или
беден, буду ли я через год сыт или буду нищий - я ничего не знаю! -
заключил он с унынием, выпустив борты вицмундира и отступая от Ивана
Матвеевича. - Следовательно, говорите и советуйте мне, как ребенку...
- Как же-с, надо знать: без этого ничего сообразить нельзя, - с
покорной усмешкой сказал Иван Матвеевич, привстав и заложив одну руку за
спину, а другую за пазуху. - Помещик должен знать свое имение, как с ним
обращаться... - говорил он поучительно.
- А я не знаю. Научите меня, если можете.
- Я сам не занимался этим предметом, надо посоветоваться с знающими
людьми. Да вот-с, в письме пишут вам, - продолжал Иван Матвеевич, указывая
средним пальцем, ногтем вниз, на страницу письма, - чтоб вы послужили по
выборам: вот и славно бы! Пожили бы там, послужили бы в уездном суде и
узнали бы между тем временем и хозяйство.
- Я не знаю, что такое уездный суд, что в нем делают, как служат! -
выразительно, но вполголоса опять говорил Обломов, подойдя вплоть к носу
Ивана Матвеевича.
- Привыкнете-с. Вы ведь служили здесь, в департаменте: дело везде
одно, только в формах будет маленькая разница. Везде предписания,
отношения, протокол... Был бы хороший секретарь, а вам что заботы?
подписать только. Если знаете, как в департаментах дело делается...
- Я не знаю, как дело делается в департаментах, - монотонно сказал
Обломов.
Иван Матвеевич бросил свой двойной взгляд на Обломова и молчал.
- Должно быть, вс° книги читали-с? - с той же покорной усмешкой
заметил он.
- Книги! - с горечью возразил Обломов и остановился.
Недостало духа и не нужно было обнажаться до дна души перед
чиновником. "Я и книг не знаю", - шевельнулось в нем, но не сошло с языка и
выразилось печальным вздохом.
- Изволили же чем-нибудь заниматься, - смиренно прибавил Иван
Матвеевич, как будто дочитав в уме Обломова ответ о книгах, - нельзя,
чтоб...
- Можно, Иван Матвеич: вот вам живое доказательство - я! Кто же я? Что
я такое? Подите спросите у Захара, и он скажет вам: "барин!" Да, я барин и
делать ничего не умею! Делайте вы, если знаете, и помогите, если можете, а
за труд возьмите себе что хотите - на то и наука!
Он начал ходить по комнате, а Иван Матвеевич стоял на своем месте и
всякий раз слегка ворочался всем корпусом в тот угол, куда пойдет Обломов.
Оба они молчали некоторое время.
- Где вы учились? - спросил Обломов, остановясь опять перед ним.
- Начал было в гимназии, да из шестого класса взял меня отец и
определил в правление. Что наша наука! Читать, писать, грамматике,
арифметике, а дальше и не пошел-с. Кое-как приспособился к делу, да и
перебиваюсь помаленьку. Ваше дело другое-с: вы проходили настоящие науки...
- Да, - со вздохом подтвердил Обломов, - правда, я проходил и высшую
алгебру, и политическую экономию, и права', а все к делу не приспособился.
Вот видите, с высшей алгеброй не знаю, много ли у меня дохода. Приехал в
деревню, послушал, посмотрел - как делалось у нас в доме и в имении и
кругом нас - совсем не те права'. Уехал сюда, думал как-нибудь с
политической экономией выйду в люди... А мне сказали, что науки пригодятся
мне со временем, разве под старость, а прежде надо выйти в чины, и для
этого нужна одна наука - писать бумаги. Вот я и не приспособился к делу, а
сделался просто барином, а вы приспособились: ну, так решите же, как
изворотиться.
- Можно-с, ничего, - сказал наконец Иван Матвеевич.
Обломов остановился против него и ждал, что он скажет.
- Можно поручить это все знающему человеку и доверенность перевести на
него, - прибавил Иван Матвеевич.
- А где взять такого человека? - спросил Обломов.
- У меня есть сослуживец, Исай Фомич Затертый: он заикается немного, а
деловой и знающий человек. Три года управлял большим имением, да помещик
отпустил его по этой самой причине, что заикается. Вот он и вступил к нам.
- Да можно ли положиться на него?
- Честнейшая душа, не извольте беспокоиться! Он свое проживет, лишь бы
доверителю угодить. Двенадцатый год у нас состоит на службе.
- Как же он поедет, если служит?
- Ничего-с, отпуск на четыре месяца возьмет. Вы извольте решиться, а я
привезу его сюда. Ведь он не даром поедет...
- Конечно, нет, - подтвердил Обломов.
- Вы ему извольте положить прогоны, на прожиток, сколько понадобится в
сутки, а там, по окончании дела, вознаграждение, по условию. Поедет-с,
ничего!
- Я вам очень благодарен: вы меня от больших хлопот избавите, - сказал
Обломов, подавая ему руку. - Как его?..
- Исай Фомич Затертый, - повторил Иван Матвеевич, отирая наскоро руку
обшлагом другого рукава, и, взяв на минуту руку Обломова, тотчас спрятал
свою в рукав. - Я завтра поговорю с ним-с и приведу.
- Да приходите обедать, мы и потолкуем. - Очень, очень благодарен вам!
- говорил Обломов, провожая Ивана Матвеевича до дверей.
X
Вечером в тот же день, в двухэтажном доме, выходившем одной стороной в
улицу, где жил Обломов, а другой на набережную, в одной из комнат верхнего
